Колодцы Маннергейма

– Си, кларо! Фелис вербена! (Разумеется! С наступающим!)

Она через витрину провожает взглядом Муратова, который выходит на улицу, садится на мотоцикл и надевает на голову шлем. Словно почувствовав, что на него смотрят, Шер оборачивается и машет Аглае рукой. Та салютует бывшему генеральному стаканом.

– Теперь отмечаем? – появляется у столика вышедший из туалета Павел.

– Догоняй, – Аглая салютует и ему.

– А это у тебя что?

Аглая разглядывает улыбающегося Павла, потом спрашивает:

– Шер говорит, ты весь допрос на меня томные взгляды кидал, да? А как же семья?

Смешавшись, Павел присаживается за столик.

– Не поэтому кидал. И не томные ни разу. Просто немного опасался, что ты там снаружи, одна… – видно, что он пытается подобрать слова и не может. – Еще утром был уверен, что лечу в Барселону с нормальным человеком, не ожидал, что ты…

– Ага, – кивает Аглая, снова вспоминая книгу Павла из самолета, – ебанутая, как Настасья Филипповна…

Павел хмыкает:

– Ну, не до такой степени. Но твоя тезка из книжки, Аглая Ивановна, если разобраться, тоже девица адская…

10. Олдскул

Сразу после завтрака дед Иван интересуется, чем бы Даньке хотелось заняться в эту пятницу. Тот знает, что когда взрослые так спрашивают, лучше не отвечать, что вот, было бы здорово до самого вечера рубиться на смарте в «Овощной апокалипсис», потом быстренько поужинать чем-нибудь вроде персикового компота из банки и снова, облизывая перепачканные сладким сиропом губы и пальцы, залипнуть в игру. Залипнуть до самой ночи или даже пока не пройдет целиком, сразившись в конце с самым биг-боссом – мутировавшей от всяких минеральных удобрений Тыквой, которую дядя Костян почему-то называет «Хреном-с-Горы».

Но сегодня врать не приходится. Данька рассказывает дедушке, что давно хочет сходить в «Гранд Макет России».

– Куда?

Ну как так? Ничего эти взрослые не знают. Приходится дедушке, как маленькому, объяснять, что за «Гранд Макет».

– Там даже модель тюрьмы есть, – выкладывает Данька прибереженный напоследок козырь.

Услышав про тюрьму, дед Иван хмыкает и говорит:

– Ладно, окунек. Собирайся.

Ура!.. А что ему собираться? Через три минуты он готов. Пританцовывая от нетерпения, стоит в прихожей большой дедовой квартиры, в которой всего две комнаты, как и у них с мамой, но комнаты огромные, настоящие стадионы, а одна еще и соединена с кухней. В этой кухне Данька спит на диване, прямо напротив висящего на стене большого телевизора. А еще в квартире есть длинная застекленная лоджия, которую дедушка называет «теплицей», потому что на ней расставлены горшки со всякими цветами. Из окон лоджии видны деревья парка через дорогу. Даньке нравится торчать в «теплице», сидя на одном из двух стоящих там высоких стульев и глазея на улицу.

Дедушка появляется из спальни, одетый в костюм, в котором ходит на работу в свой ресторан. Данька мельком думает, что хотел бы, когда состарится, выглядеть, как выглядит сейчас дед Иван. Есть в его резком профиле, в седине, в быстрых глазах и скупых движениях что-то благородное и одновременно суровое, опасное даже. Чем-то дед Иван похож на Бэтмена из фильма про Темного Рыцаря, только постаревшего.

На улице хмуро, с залива поддувает простудный ветерок. А мама, наверное, уже прилетела в свою Барселону, где жарко и можно спокойно купаться. При мысли о купании Данька ежится от холода.

Дедушка снова заставляет его сесть в детское кресло сзади. Пока они едут, в салоне автомобиля стоит тишина – дед Иван радио не слушает, а болтать о всякой ерунде, как дядя Костян, он не любит. Ладно, Данька может и помолчать. Будет смотреть за окно на места, где они проезжают. Вроде и ничего такого, а все равно интересно. По-другому, чем когда идешь пешком.

Один мост через неприветливую Неву, другой, третий. Вон торчит шпиль Петропавловской крепости, вон смешно скачут по волнам кораблики с туристами. Мерзнут там, наверное. А вот дедушкин автомобиль обгоняет самую настоящую карету, которой управляет дядька в сине-бело-голубой «зенитовской» футболке. Данька вдруг вспоминает, что у папы есть похожая кофта, правда, не «зенитовская», а с номером игрока французской сборной Рибери.

Они едут по набережной, сворачивают направо и останавливаются недалеко от большого здания из красного кирпича. Дед Иван говорит, что они приехали, и Данька выходит из машины на улицу, где понемногу накрапывает дождь. Дедушка берет его за руку и молча ведет к кирпичному дому. Данька не успевает подумать, что это не очень-то похоже на «Гранд Макет», как они оказываются прямо перед входом, где на стене висит табличка с надписью «Центральный Военно-Морской музей». Его что, обманули? Данька беспомощно оглядывается на дедушку, но тот уже поднимается по ступенькам к дверям. Даньке приходится поторопиться, чтобы не отстать.

– Деда, это же не «Гранд Макет», – шепотом произносит он в полупустом светлом вестибюле.

– Это лучше, окунек, – отвечает дед Иван и подходит к окошку, в котором пожилая тетенька продает им билеты.

Данька едва сдерживается, чтобы не заплакать от обиды. Не плачет, зная, как на его слезы отреагирует дедушка. Возьмет и посмотрит своим особенным взглядом. Мол, ты что, не мужик?.. А он мужик, пускай пока еще невзрослый. Моргая намокшими глазами, чтобы не капнула ни одна предательская слезинка, он понуро идет следом за дедом Иваном, и в голове почему-то крутится дурацкая песенка «Замечательный мужик меня вывез в Геленджик…»

Но дед Иван оказывается прав.

Здесь в сто раз интереснее, чем в «Гранд Макете». Во-первых, тут тоже есть миниатюрные модели кораблей – парусных фрегатов, броненосцев, эсминцев и даже авианосца, на палубе которого выстроились вертолеты (а самолеты, наверное, считается, что улетели на задание). Во-вторых, кроме моделей, здесь все настоящее: царский трон с подлокотниками в форме звериных лап, старинные пушки-«единороги», ядра, мундиры, маленькая (но всамделишная) подводная лодка на двух человек, ботик Петра Первого, носовые фигуры с кораблей и тринадцатиметровое галерное весло (стукнуть бы им по башке Стаську, когда снова начнет приставать), которым гребли сразу четыре человека. В-третьих, в музее на стенах висят картины со сражающимися кораблями, фотографии старинных моряков и даже телевизор, по которому показывают черно-белое кино про крейсер «Варяг». В-четвертых, дед Иван, словно забыв про свою неразговорчивость, водит его за руку между экспонатами и шепотом рассказывает всякие увлекательные истории – и даже не всегда про то, возле чего они сейчас стоят. Рассматривая двухместную подводную лодку, он вспоминает, как в детстве хотел такую же, но удалось построить лишь плот, на котором он, катаясь со своими друзьями (надо запомнить, как дедушка клево называет их «пацами»), чуть не утонул, поскользнувшись и упав в холодную сентябрьскую воду.

– Болел потом две недели, школу пропустил, – заканчивает он свой рассказ. – А после этого парусным спортом увлекся, даже на настоящем швертботе научился ходить.

Данька хихикает, думая о том, что деду Ивану повезло – и на плоту покатался, и в школу не надо было ходить. Красота!

Не до смеха ему становится, когда он видит витрину с названием «Осколки снарядовъ, извлеченные у раненыхъ въ бою 1-го августа 1904 года крейсеровъ «Россiя», «Громобой» и «Рюрикъ». Под стеклом лежат кусочки металла, с виду безобидные, но на деле – несшие смерть живым людям. Данька чувствует, как его спина вдруг покрывается холодными мурашками. Это вам не ролик на тиктоке, где плюют вверх, а потом ртом ловят свою же слюну.

Вот осколок, вынутый из раны комендора (так раньше на флоте называли артиллеристов, объясняет дед Иван) крейсера «Громобой» Ивана Лобзина. Угодивший в среднюю треть правого бедра комендора осколок был извлечен, а Иван Лобзин после длительного лечения выздоровел. Его коллеге, комендору крейсера «Россия» Федору Филлиппову, повезло меньше. Крупный осколок раздробил ему бедренную кость. Комендор поправился, но с «укорочением конечности на 1 ? вершка», как написано под осколком. То есть, моряку отрезали часть ноги. Полтора вершка – сколько это, интересно, в сантиметрах? Дедушка подсказывает, что вершок равняется четырем с половиной сантиметрам. Полтора вершка тогда будут… Данька хмурит лоб, шевелит губами, пытаясь сосчитать в уме. Почти семь сантиметров! Ого! Он смотрит себе под ноги. Всю ступню, получается, отрезали!.. А старшему боцману «Громобоя» Степану Коваленко, из голени которого (Данька нагибается и для чего-то трогает себя за это самое место) врач достал осколок снаряда, похожий на рыболовный крючок первобытных людей, пришлось совсем плохо. У него случилось гнилокровие (заражение крови), отчего он взял да и умер.

Потрясенный Данька отходит от витрины.

– Деда, – задумчиво окликает он дедушку. – А с кем они дрались, крейсера?

И неожиданно оказывается, что японцы, до того, как придумали свои аниме, суши и караоке, очень любили со всеми повоевать. В том числе, и с русскими. Надо же, а Данька и не знал…

Когда они выходят из музея, Данька с удивлением обнаруживает, что город подстраивается под его военно-морское настроение. В воздухе висит водяная пыль, которую колючий ветер швыряет прямо в лицо, шум шин по мокрому асфальту напоминает плеск набегающих на песчаный берег волн, и кажется, что где-то над ухом вот-вот заорет чайка.

Они садятся в дедушкину машину. Дед Иван заводит двигатель и, глядя на Даньку в зеркало, спрашивает:

– Понравилось?

– Очень, – честно отвечает Данька. – Спасибо, деда.

Дед Иван молча кивает. В следующий раз он открывает рот лишь минут через пятнадцать, когда по громкой связи звонит его подруга Анна Леонидовна.

– С окуньком из музея возвращаемся, – отвечает дед на ее вопрос, где они. – По дороге в одно место заскочим – и домой…

Данька перестает слушать их разговор, размышляя о жутковатых кусочках металла, оставшихся в музейной витрине. Сам он ни за что бы не отдал осколок, если бы его таким ранило. Повесил бы на шею на веревочке, чтобы все видели и завидовали…

– Окунек! – окликает его дедушка. – Аня спрашивает, что приготовить на ужин, пасту или ньокки? Что хочешь?

Данька хлопает глазами. Ему сразу представляется початый тюбик пасты «рокс» со вкусом колы. Ужинать таким?.. И что за ньокки? Какие-то крохотные зверьки?..

– Я не знаю, – говорит он. – Мне, наверное, все равно…

– Ладно, – произносит дед Иван. – Ань, а давай, ты пиццу спечешь. Не зря же почти год в Неаполе околачивалась…

Данька радуется. Пицца – это вкусно. Хотя у дедушкиной подруги все получается вкусно, даже нелюбимая им греча с печенкой, потому что Анна Леонидовна работает поваром в ресторане деда, а до этого была поваром в куче других ресторанов, даже заграничных.