Дневник грабителя

– Готов?

– Подожди, – отвечает Олли. – Где здесь сортир? Мне вдруг захотелось по-большому.

– Что? Да ты в своем уме? Давай перетаскаем все в фургон и поскорее смоемся отсюда!

– Я чувствую, что через минуту взорвусь, – говорит Олли с таким выражением лица, какое бывает у всех людей, жаждущих облегчиться.

– Почему ты не сходил в сортир перед тем, как мы сюда поехали?

– Простите, пожалуйста, тогда я не испытывал такой нужды. – Лицо Олли напрягается сильнее. – Послушай, я и сам надеялся, что по-нормальному справлюсь с работой, а уж потом спокойно обосрусь, но так не получается. – Он смотрит на меня, а я на него сквозь темень, заполняющую гостиную. – Терпеть я больше не в состоянии. Еще немного, и моя задница просто лопнет.

С этими словами Олли отправляется на поиски сортира.

– Наверное, следует подняться на второй этаж, так ведь?

– Не знаю. Давай побыстрее, – отвечаю я. – Идиот! – бормочу я себе под нос.

– Все будет в порядке, не паникуй! Мы можем пробыть здесь хоть всю ночь.

В этом он в некотором смысле прав. Владелец дома, в который мы вломились, работает пожарным. На него нас навел один парень, часто наведывающийся в ближайшую пивную, – навел, естественно, за определенную мзду. Какой дурак станет предавать своих знакомых, если ему не предлагают за услугу хорошей выпивки? Короче говоря, Пожарный Фред на этой неделе каждый день работает в ночную смену, и на ограбление его дома у нас есть не меньше восьми часов.

Однако зачастую взломщиков ловит вовсе не хозяин, а сосед или соседушка из дома напротив, наблюдающие за окрестностями при помощи бинокля, чуть отодвинув шторку на окне. Подобные занятия относятся к сфере так называемого соседского шпионажа. Сюда же причисляются и чаепития по вечерам в среду с обсуждением выдающейся на улицу пристройки к кухне дома номер восемнадцать. И перемывание косточек Венди, дочери Одри, которую кто-то видел за магазинами в компании экспедиторов курящей (а ведь она еще и школу не окончила). И обмен впечатлениями о въехавшем в дом номер сорок три семействе негров, а также о падении цен на жилье. Все это соседский шпионаж, распускание сплетен или, точнее, сование носа не в свои дела.

– Только не стягивай перчатки, – спокойно говорю я вслед Олли.

– Почему это? Думаешь, копы захотят снять отпечатки пальцев с моей задницы? – доносится до меня откуда-то сверху его ответ.

Пока Олли на втором этаже, я еще раз внимательно оглядываюсь вокруг. Осмотр помещения перед уходом, если у тебя есть свободная минутка, никогда не бывает лишним. На серванте фотография Фреда – или как его там зовут, не знаю. Он в форме, рядом с ним чудаковатые старикашка и старушонка, наверняка родители. Этот Фред довольно здоровый малый и смотрит в объектив фотоаппарата с чувством собственного достоинства. Его старики – тоже. Я разглядываю снимок не долго. Забивать себе голову мыслями о людях, которых обчищаешь, во избежание зарождения каких-нибудь чувств к ним не рекомендуется.

Ни за что не согласился бы, например, провести целый день в магазинчике на углу, наблюдая за тем, как с утра до ночи в нем работает мистер Синг: как он расставляет товар по полкам, следит за ним и как подсчитывает жалкие гроши, полученные за четырнадцать-пятнадцать рабочих часов в сутки. Именно этими деньгами он расплачивается за аренду помещения, на них же кормит семью, а какую-то часть откладывает на будущее, чтобы через несколько лет быть в состоянии платить за учебу сына в университете. Знать обо всех этих вещах тебе ник чему. Ты не должен о них беспокоиться. Для тебя важно единственное: чтобы мистер Синг не смотрел в твою сторону, когда ты проходишь мимо полок с моющими средствами.

– Бекс, а, Бекс! – зовет меня откуда-то со второго этажа Олли надрывным полушепотом – так обычно делают люди, которые хотят, чтобы их услышал кто-то конкретный, и в то же время не желают привлекать к себе внимание.

Ход весьма глупый, по-моему, в подобных случаях лучше просто говорить обычным голосом.

– Чего тебе? – отвечаю я таким же полушепотом.

– Мне нужна туалетная бумага, здесь ее нет.

– Что-что? – переспрашиваю я в отчаянной надежде на то, что ослышался.

– Туалетная бумага, мне нужна туалетная бумага. Принеси рулончик.

Боже праведный...

– Где я возьму его?

– Откуда мне знать, черт побери! Ведь это не мой дом, я здесь не живу! – говорит он.

С пару мгновений я ворчу и ругаюсь в темноте и подумываю, не погрузить ли мне самому вещи в фургон и не смотаться ли отсюда без Олли. Нет, какой-то внутренний протест удерживает меня от подобного шага. Наверное, в детстве я смотрел слишком много английских фильмов о войне, снятых в пятидесятые: жестокий враг наступает, боеприпасы на исходе, а Кеннет Мор, хоть у него и ранена нога, до последнего остается со своим взводом.

– Никогда не бросай своих, – твердили герои этих фильмов. – Никогда.

Вообще-то и Ричард Тодд наверняка всерьез усомнился бы в справедливости этого лозунга, если бы кто-то из его бойцов подобно этому кретину Олли каждые пять минут отвлекался от дела, чтобы погадить или набить карманы шахматами.

– Бекс, а, Бекс, ты слышал, о чем я тебя попросил?

– Подожди, подожди, я ищу бумагу.

Я открываю выдвижные ящики на кухне – нижние и верхние, заглядываю под лестницу, в общем, во все места, где у большинства людей лежат запасные рулоны туалетной бумаги. И прихожу к выводу, что Пожарный Фред смотрит на хранение подобных вещей как-то по-особому.

Продолжая поиски, я вдруг ясно осознаю, что мы занимаемся сегодняшним делом чересчур долго, что давно должны были исчезнуть из этого дома, что в данный момент нам уже следовало находиться в пути. Я понимаю это, потому что ощущаю внезапно вспыхнувшее острое желание покурить. По окончании работы во мне всегда просыпается жажда никотина. Вот и сейчас организм дает знать, что я должен ехать домой, а не играть в поиски туалетной бумаги.

Только не поймите меня неправильно. Моя потребность в сигарете – это не какой-нибудь сексуальный ритуал, не смакование заслуженной доли табака после почти равноценному оргазму побега из очередного ограбленного дома. Я просто хочу покурить. Я курю каждый день и, как все курильщики, испытываю нужду в сигарете, когда заканчиваю работу. Теоретически я мог бы спокойно покурить и здесь, но я никогда так не поступаю, воспитание не позволяет. Многим людям не нравится, когда в их доме кто-то дымит. Понимаю, слышать подобные вещи от такого человека, как я, представляется вам смешным, но прошу вас, имейте по отношению ко мне хоть немного уважения.

Туалетной бумаги я так и не нахожу, поэтому решаю, что остаток от рулона кухонных салфеток и полотенце вполне сойдут для удовлетворения потребности Олли.

Не успеваю я подняться и до середины лестницы, как оказываюсь в облаке невыносимого зловония. Я отступаю на ступеньку назад, закрывая нос полотенцем и вытирая выступившие на глазах слезы. С задницей Олли определенно не все в порядке. Я прекрасно знаю, что чужое дерьмо всегда пахнет гораздо ужаснее своего собственного, но дерьмо Олли, ей-богу, – нечто из ряда вон выходящее. Запах настолько кошмарный, что я не представляю себе, как дойду до верхней ступени лестницы. Наверное, Олли питается дерьмом, вот из него и выходит в десять раз более вонючая дрянь.

– Ты принесешь наконец бумагу или нет? – орет Олли, выглядывая из-за двери туалета сквозь завесу произведенного им ядовитого смрада и явно не замечая его сильнодействия.

– Вот, лови! – кричу я, бросая наверх рулон кухонных салфеток.

Он падает, не долетев до верхней ступени, и катится назад ко мне, по пути разматываясь.

Примерно в то мгновение, когда я прихожу к выводу, что до смерти не хочу находиться в этом доме, во входной двери за моей спиной поворачивается ключ. В прихожей появляется отработавший тяжелую ночную смену Фред. Он таращит глаза на двух незнакомцев, которые наполнили его собственный дом нестерпимой вонищей и размотали на лестнице кухонные салфетки.

С его физиономии сейчас только картину писать!

Обо всем этом я могу лишь догадываться, потому что обернуться у меня нет времени – в ту секунду, когда Фред раскрывает дверь, я со всех ног устремляюсь наверх, а рулон салфеток катится дальше вниз. Я чуть ли не сшибаю с ног Олли, влетая в туалет, и только теперь осознаю, что совершил чудовищную ошибку. Воняет здесь просто убийственно. Ей-богу, убийственно!

Я опускаюсь на колени, суматошно ища глазами освежитель воздуха. Раздается стук в дверь, которую я закрыл за собой на замок.

– А ну-ка выкатывайтесь оттуда, грязные ублюдки! Я пристрелю вас обоих!

Мне не нравится, что он обращается к нам двоим. Грязный ублюдок среди нас всего один, но в данной ситуации это уточнение никого не интересует.

– Быстрее дай мне эту фигню, я вытру задницу! – кричит Олли, протягивая руку за полотенцем, превратившимся для меня в респиратор.

При любых других обстоятельствах я послал бы его куда подальше, но нынешняя ситуация исключительная.

– Вылезайте оттуда! – требует Фред, продолжая колотить в дверь.

Через несколько секунд раздается треск выламываемого шпингалета. Я подскакиваю к двери и наваливаюсь на нее всем своим весом, чтобы выиграть еще чуточку времени, за которое Олли успеет натянуть на задницу брюки и застегнуть их.

Я придумываю, что сказать Фреду. На ум приходит единственное: "Пшел к черту!" Конечно, если бы я был поэтом, или Ноэлем Кауэрдом, или Майклом Бэрримором, я подыскал бы для взбешенного пожарника, рвущегося в уборную, какие-нибудь более забавные слова. Но я ни тот, ни другой, ни третий, поэтому останавливаюсь на "Пшел к черту!". Я мысленно повторяю эту незатейливую фразу еще пару раз, хотя прекрасно понимаю, что ни к какому черту Фред не пойдет и что он мечтает сейчас только об одном: проникнуть в сортир и свернуть мне шею.

А ведь он здоровый как бык, думаю я.