Дневник грабителя

Соболь несет старухе обычную чушь о том, что ей не следует торопиться, что она должна тщательно осмотреть каждого из нас и назвать какой-то номер только в том случае, если у нее не будет сомнений. Бабуся суетно кивает, прижимает сумочку к своим сиськам и приступает к делу.

На осмотр каждого из нас у нее уходит по нескольку минут: двигается она медленно, разглядывает подозреваемых с большой добросовестностью и что-то прикидывает в уме. К тому моменту, когда очередь доходит до седьмого номера, то есть до меня, она выглядит так, будто остро нуждается в чашке чая и удобном кресле. Я напрягаю мышцы лица и стараюсь чуть изменить его: немного опускаю челюсть, втягиваю щеки, сужаю глаза. От желания дать ей в морду у меня чешутся руки, но таким образом я сдал бы себя с потрохами, поэтому сдерживаюсь. Она перемещается дальше, к номеру восемь, потом поворачивается и идет к Соболю.

– Номер четыре. Я уверена. Четыре.

Чарли улыбается мне, а я, если честно, не особенно доволен. Эта дура выбрала того уродливого студента.

– По-моему, никаких сомнений больше не может быть, сержант Хейнс. Полагаю, мой подзащитный имеет полное право отправиться домой, – говорит Чарли Соболю и мистеру Россу, сидящим за столом с другой стороны.

– Не торопитесь, мистер Тейлор, мне бы хотелось задать вашему подзащитному еще несколько вопросов, – говорит Соболь. – Надеюсь, вы не возражаете?

– На каком основании вы удерживаете его здесь так долго? – спрашивает Чарли, засовывая в рот тонкую ароматную сигарку.

Я тоже достаю сигареты. Табак прекрасно помогает снять напряжение, но мы закуриваем практически одновременно вовсе не из желания расслабиться. Этот тактический маневр Чарли изобрел несколько лет назад. Дело в том, что Соболь не курит и, сидя на удалении нескольких футов от двух дымящих людей, через пару минут начинает кашлять. Потому-то и торопится поскорее покончить с этим делом, выскочить на улицу и подышать свежим воздухом. А в лучшем случае, являясь пассивным курильщиком, заболеет раком и отдаст Богу душу.

– У нас имеются показания двух свидетелей. Оба утверждают, что вчера ночью в момент ограбления видели синий грузопассажирский фургон вашего подзащитного у обочины дороги рядом с домом пострадавших людей.

– Фургон моего подзащитного?

Чарли смотрит на меня, приподнимая редкие брови.

– Это был не мой фургон, – заявляю я.

– Мой подзащитный утверждает, что ваши свидетели видели не его фургон у дома, который ограбили прошлой ночью, и что эти люди ошибаются, подобно тому, как, по всей вероятности, ошиблась во время процедуры опознания миссис Бейкер. Вероятно, имеющиеся у вас свидетельские показания недостоверны.

Я ценю Чарли еще и за это его качество. Он с полуслова понимает, что я имею в виду, и всегда умеет выразить мою мысль наиболее точными словами.

– А номера? – спрашиваю я.

– Ваши свидетели сообщили вам регистрационный номер того фургона, мистер Хейнс? – передает Соболю мой вопрос Чарли.

– На нем были номерные знаки, снятые накануне вечером с красного "эскорта", – говорит Соболь.

Наверное, мне давно следовало объяснить, что Соболем называют детектива Хейнса все наши ребята. Наверняка сам Соболь уверен в том, что эту кличку ему дали за способность выслеживать жертву, но он серьезно ошибается. Мы называем этого кретина Соболем, потому что у него очень крупные длинные зубы, заостренный нос и омерзительные маленькие усики, в общем, потому что он похож на соболя.

Я беру у Чарли тонкую сигарку и поджигаю ее от своей сигареты.

– Да что вы говорите? А на фургоне моего подзащитного вы нашли сегодня утром эти номерные знаки? Вероятнее всего, нет, – говорит Чарли, в то время как я выдуваю дымные колечки в лицо Соболю.

– Свидетели видели именно ваш фургон на месте преступления! – выкрикивает он. – Чем вы можете это объяснить?

– Это был не мой фургон, – отвечаю я. – Не мой.

– Полагаю, теперь мой подзащитный ответил на все ваши вопросы, сержант, – говорит Чарли. – Или вы хотели спросить у него еще о чем-то?

– Это был твой фургон! – говорит Соболь, тыча на меня пальцем. – И тот дом ограбил именно ты!

– Докажите, – отвечаю я, абсолютно спокойно откидываясь на спинку стула.

Никаких доказательств у него нет, я в этом уверен, так что не обязан ни в чем перед ним оправдываться. Я мог бы начать долго и нудно сочинять, что свой фургон одолжил вчера одному парню, с которым встретился в кабаке, но и не думаю напрягать мозги, потому что в этом нет никакой необходимости. Мы живем в демократической стране, где никто не имеет права называть человека виновным до тех пор, пока не доказал его вину. Это очень важно.

И вот, сидя здесь, перед Соболем, в глазах закона я считаюсь не менее порядочным гражданином, чем он. Независимо от того, что вчерашнее ограбление совершил действительно я, я невиновен, потому что никто не доказал мою к этому ограблению причастность. Ни к этому, ни к любому из предыдущих. И я не должен никому ничего объяснять, это Соболь обязан убедить меня в том, что я заслуживаю наказания. Если у него что-то не получается – его проблемы. Моя задача – просто спокойно сидеть перед ним и не предоставлять ему тех сведений, которые сам он не сумел собрать. Понимаю, я прекрасно понимаю, что мои рассуждения кажутся вам идиотскими, но не я понавыдумывал эти правила, я всего лишь извлекаю из них пользу.

– Мне бы хотелось, чтобы ваш подзащитный вернулся в камеру и еще раз как следует обо всем поразмыслил. Мы имеем полное право продержать его здесь еще двадцать часов, вы об этом знаете.

– Как пожелаете, мне все равно, – отвечаю я Соболю, не давая Чарли возможности произнести ни слова. – Надеюсь только, что меня все же накормят в этом чертовом месте ужином!

– Мой подзащитный имеет в виду, что, как бы долго вы ни продержали его взаперти, он не сможет ответить на заданные вами вопросы по-другому.

– Вот-вот, – подтверждаю я.

Соболь выдерживает продолжительную паузу, говорит "допрос окончен", выключает магнитофон, записывавший нашу беседу, и достает кассеты.

– Как понимать ваши слова? Я могу идти домой? – спрашиваю я.

Соболь, ничего мне не отвечая, просит Росса проводить нас с мистером Тейлором из кабинета. Я беру со стола одну из кассет (свою копию), представляя, как поставлю запись для Олли. Мы всегда так делаем после допросов: покупаем пива, какой-нибудь хавки и, ухохатываясь, слушаем эти кассеты.

– И на том спасибо, – говорю я Соболю. – А то я проголодался как собака – за весь день ничего не ел. Верите, Чарли, мне не принесли даже чего-нибудь попить? Интересно, сколько стоит в этом заведении чашечка чая?

– Недорого, – отвечает Росс. – Признания.

Это самое слово я услышал от него, как только прибыл сюда сегодня.

– Справедливая сделка! – восклицаю я.

– Пойдем, – говорит Чарли. – Пойдем. Мы направляемся к двери.

– Ты становишься все более смелым, Бекс, все менее осторожным, – шипит мне в спину Соболь. – А тюрьма давненько по тебе плачет. Обещаю, что собственноручно упрячу тебя за решетку.

– Очень интересно, за что? – отвечаю я, оборачиваясь. – Этот дом обчистил не я, я ведь сказал. Можно дать вам один совет, сейчас, когда магнитофон уже выключен? – Я вопросительно смотрю на Чарли и опять поворачиваюсь к Соболю. – Не для записи, а так, чисто по-человечески. Вы гонитесь не за тем зайцем, Хейнс. Этот дом ограбил не я.

Не для записи! Ха-ха! У копов все записывается. Этот их фокус – еще один трюк, рассчитанный на то, что когда магнитофон выключен, допрашиваемый ведет себя менее предусмотрительно и может проболтаться. В "Билле" эта ситуация постоянно обыгрывается: стоит Тошу сказать "не для протокола", и Дуг Макхард тут же выдает ему, что он ни сейчас, ни позднее не намеревается разговаривать о мистере Биге и партии украденных сигарет.

Я же не настолько туп. Когда кто-нибудь спросит у меня: "Если разговаривать не для записи, ты сделал то-то и то-то?", я отвечу: "Даже не для записи это сделал не я". Мне плевать на все эти оговорки. Раз уж я начат врать, то буду врать до конца, вот и все. Смешно битый час отпираться от всего на свете, тратя столько своего и чужого времени, а потом вдруг, когда кто-нибудь произнесет "не для протокола", взять и все испортить.

Конечно, на суде это им никак не поможет, и если уж соглашаться разговаривать не для записи, то можно сказать что-нибудь вроде:

– У вас против меня нет никаких доказательств, но вы на правильном пути.

Хотя для меня лучше, если они пойдут по другому следу и так ничего и не выяснят.

Мое правило номер один: отрицай абсолютно все.

Поэтому-то я и говорю Соболю на прощание эту чушь "не для записи". Вдруг он в нее поверит?

– Думаю, на этом тебе следует закончить беседу с мистером Хейнсом, – советует мне Чарли.

– Ты безнадежен, – цедит сквозь зубы Соболь, обращаясь ко мне. – Ограбление – твоих рук дело, я ничуть в этом не сомневаюсь.