– А больница?
– Насколько я понимаю, она помещается в бывших казармах.
– Вроде как возвращение в учебку? – сказал Чак.
– Лучше не надо. – Тедди, опираясь на поручень, повернул к нему лицо. – Расскажи про себя.
Чак улыбнулся. Он был коренастее и приземистее своего напарника, где-то сто семьдесят пять, вьющиеся черные волосы, оливковая кожа, изящные маленькие руки, которые как-то не вязались с его фактурой, как будто он одолжил их на время, пока из мастерской не пришлют настоящие. На левой щеке у него был косой шрам, который он сейчас потыкал указательным пальцем.
– Я всегда начинаю со шрама, – сказал он. – Все рано или поздно спрашивают.
– Ну и?
– Это не война, – продолжал он. – Моя подружка говорит: «Скажи, война, – и закрой тему», но… – Он передернул плечами. – На самом деле, игра в войну. Мальчишки. В лесу палили друг в друга из рогаток. Приятель стрельнул в меня и не попал, значит, я в порядке, правильно? – Тут он помотал головой. – Камень попал в ствол, и отлетевший кусок коры полоснул по щеке. Отсюда шрам.
– Войнушка, значит.
– Вот-вот.
– Ты сюда перевелся из Орегона?
– Из Сиэтла. На той неделе.
Тедди ждал пояснения, но оно не последовало.
– А в судебных приставах давно?
– Четвертый год.
– Тогда ты в курсе, какой это узкий круг.
– Ну да. Ты хочешь услышать, почему я перевелся. – Чак покивал, что-то для себя решая. – А если я скажу, что меня достали дожди?
Тедди развел ладони в стороны примирительным жестом:
– Как скажешь…
– Но ты прав, это узкий круг. Все друг друга знают. Так что рано или поздно – как это говорится? – сорока принесет на хвосте.
– Точно.
– Это ведь ты поймал Брека?
Тедди кивнул.
– Как ты догадался, где его искать? Полсотни следаков отправились в Кливленд, и только ты один в Мэн.
– Однажды мальчишкой он там отдыхал с семьей. Помнишь, что он проделывал со своими жертвами? Обычно это проделывают с жеребцами. Я поговорил с его теткой. Она мне рассказала: в детстве он был по-настоящему счастлив один раз – на ферме, где выращивали племенных жеребцов, неподалеку от коттеджа, который снимала его семья в штате Мэн. Поэтому я отправился туда.
– Пять пуль в него всадил, – сказал Чак, разглядывая пену внизу.
– И еще столько же всадил бы, – сказал Тедди. – Но больше не понадобилось.
Чак понимающе кивнул и сплюнул через перила.
– Подружка у меня японка. То есть родилась здесь, но… Выросла в лагере для интернированных. В тех краях – Портленд, Сиэтл, Такома – до сих пор сохраняется напряжение. Людям не нравится, что я с ней.
– Поэтому тебя перевели.
Еще кивок, еще плевок. Чак проследил, как тот упал в бурлящую пену.
– Говорят, это будет нечто, – сказал он.
Тедди снял локти с перил и выпрямился во весь рост. Лицо его было мокрым, на губах соль. Удивительно, что море его все-таки достало, хотя он не помнил, чтобы брызги до него долетали. В поисках пачки «Честерфилда» он похлопал себя по карманам дождевика.
– Кто говорит? И о чем?
– Газеты, – ответил Чак. – Про будущий шторм. Обещают что-то особенное. Грандиозное. – Он махнул рукой в сторону неба, белого, как кипящая пена под носовой частью. Там, вдоль южной кромки, выстроились шеренгой пунцовые барашки, расползавшиеся чернильными пятнами.
Тедди потянул носом воздух.
– Ты ведь помнишь войну, Чак?
Видя ухмылочку своего партнера, Тедди подумал: быстро же мы настроились на одну волну и смекнули, как подначивать друг дружку.
– Смутно, – ответил Чак. – В основном помню строительный мусор. Кучи мусора. Обычно люди говорят о мусоре пренебрежительно, а по-моему, он занимает свое законное место. В нем есть своя, так сказать, эстетическая красота. Ибо все в глазах смотрящего.
– Прямо как по писаному. Тебе это никогда не говорили?
– Случалось. – Перегнувшись через перила, чтобы размять спину, Чак подарил морю очередную улыбочку.
Тедди похлопал себя по карманам брюк, порылся во внутренних карманах пиджака.
– Бывало, боевые задания зависели от прогнозов погоды, ты помнишь?
Чак потер щетину на подбородке тыльной стороной ладони.
– Как не помнить.
– И как часто эти прогнозы сбывались?
Чак нахмурил брови, давая понять своему напарнику, что он всерьез обдумывает этот вопрос. Потом почмокал губами и сказал:
– Процентов тридцать, пожалуй.
– В лучшем случае.
Чак кивнул: