Убийцы цветочной луны. Нефть. Деньги. Кровь

Ва-Ти-Ан-Ка ответил, что тела своего не стыдится, и после долгого нажима комиссар все же согласился положить конец политике пайков. Вождь накинул одеяло и заявил:

– Скажи этому человеку, что теперь все в порядке – он может идти.

Подобно многим другим соплеменникам, родители Молли старались придерживаться обычаев. Наречение было одним из важнейших обрядов осейджей, только после него человек считался членом племени. Молли, родившуюся 1 декабря 1886 года, нарекли осейджским именем Ва-кон-та-хе-ум-па. Ее сестрам также дали осейджские имена: Анне – Ва-ра-лум-па, Минни – Ва-ша-ши и Рите – Ме-се-мойе.

Однако процесс аккультурации ускорился, когда в резервацию начали прибывать поселенцы. Они не походили ни на осейджей, ни даже на шайеннов или пауни. Отчаянные, грязные оборванцы, люди из ниоткуда – как прискакавший немного спустя Уильям Хэйл. И даже те, кто, как он, тесно сблизились с осейджами, считали для них путь белого человека неизбежным, единственным, на котором они смогут выжить. Хэйл был полон решимости переделать не только себя, но и дикую местность, откуда пришел, – размежевать бескрайнюю прерию оградами и создать в ней сеть торговых факторий и городков.

В 1880-х годах живший на канзасском Фронтире Джон Флорер, называвший резервацию осейджей «землей обетованной», основал в Грей-Хорс первую факторию. Не-ка-е-се-й любил посидеть в тени поблизости, принеся на продажу звериные шкуры, и Молли познакомилась с сыном торговца, первым в ее жизни другом, чья кожа была бледна, как рыбье брюхо.

Сын торговца вел дневник, где зафиксировал, пусть мимоходом, словно новую графу в гроссбухе, пережитую Молли и ее семьей экзистенциальную перемену. Он записал, как однажды торговец назвал Не-ка-е-се-й «Джимми». Затем и другие принялись звать его так, и вскоре старое осейджское имя было вытеснено новым. «Его дочери тоже часто заходили в магазин и получили имена там же», – писал сын торговца[93 - Frank F. Finney, «At Home with the Osages».]. Так Ва-кон-та-хе-ум-па стала Молли.

В ту пору Молли, как и мать, ходила в штанах, мокасинах, юбке, рубашке и одеяле, спала в уголке на полу семейного вигвама и много и тяжело работала. Однако это было довольно спокойное и счастливое время: Молли могла наслаждаться ритуальными танцами и праздниками, плескаться с подругами в ручье и наблюдать за скачками мужчин на мустангах по изумрудно-зеленым полям. Сын торговца писал: «Из той поры веет воспоминаниями, полузабытыми грезами о раскрывающемся перед сознанием ребенка чарующем мире, полном тайн и чудес»[94 - Там же.].

В 1894 году, когда Молли исполнилось 7 лет, родителей уведомили, что они должны отдать дочь в католическую школу-интернат для девочек в Похаске, до которой было два дня пути на лошадях к северо-востоку от Грей-Хорс. Как сказал комиссар: «Индейцам придется принять образ жизни белых – мирно, если захотят, или их заставят силой»[95 - Louis F. Burns, History of the Osage People, 91.].

Родителей Молли предупредили, что в случае неподчинения правительство прекратит ежегодные выплаты, обрекая семью на голод. Поэтому однажды мартовским утром Молли взяли из родного вигвама и запихнули в повозку. Та двинулась к центру резервации, Похаске, и девочка смотрела, как поселок Грей-Хорс, бывший для нее всей вселенной, понемногу исчезает, пока от него не остался лишь поднимающийся над вигвамами и тающий в небе дымок. До самого горизонта, как дно древнего моря, перед ней простиралась прерия. Ни следа поселений, ни единой души. Точно перевалив за край света, Молли оказалась «за пределами подвластной человеку земли», по выражению Уиллы Кэсер.

Трясясь в фургоне, Молли час за часом, милю за милей ехала по дикой пустой равнине, еще не тронутой человеком. Наконец свет начал меркнуть, и Молли с возницей пришлось остановиться и разбить лагерь. Когда солнце опустилось за горизонт, небо окрасилось кроваво-красным, а затем черным, и густоту тьмы разбавляли лишь луна и звезды, с которых, как верили осейджи, спустились многие из их кланов. Молли сделалась «идущей через туман». Ее окружили силы ночи, слышимые, но невидимые: бормотание койотов, вой волков и крики сов – по поверью, носительниц злого духа.

На следующий день однообразные прерии сменились поросшими лесом холмами, и Молли с возницей покатили вверх и вниз по склонам, мимо тенистых мэрилендских дубов и темных пещер – идеальных мест «для засады»[96 - Mathews, Wah’kon-Tah, 79.], как раздраженно отозвался о них когда-то агент по делам индейцев, добавив: «Позвольте также отметить, что там… невежественные злодеи, способные на все». Они ехали, пока не встретили первую примету человеческого жилья – одноэтажную крашенную красным деревянную развалюху. Это была фактория для торговли с осейджами, рядом с которой притулились захудалый постоялый двор и кузня с громадной кучей подков. Здесь тропа расширялась, превращаясь в немощеную улицу, по обе стороны которой были разбросаны лавки. К каждой вел дощатый настил, чтобы покупатели не увязли в грязи, у дверей торчали коновязи, а видавшие виды фасады – некоторые для внушительности с фальшивым вторым этажом, – казалось, вот-вот свалятся под напором ветра.

Так Молли добралась до Похаски. Хотя в ту пору столица резервации представляла собой убогое местечко – «мелкую грязную факторию», по выражению одного приезжего, – девочка еще никогда в жизни не видела поселения крупнее. Проехав еще с милю, фургон подкатил к мрачному каменному зданию о четырех этажах. Это и была католическая миссионерская школа, где Молли оставили на попечение женщин в черно-белых одеяниях. За дверью – Мэтьюз однажды описал вход в другую школу-интернат для осейджей как «громадную черную пасть, как у рыси, только больше и темнее»[97 - Mathews, Sundown, 23.] – змеился лабиринт освещенных керосиновыми лампами коридоров, по которым гуляли сквозняки.

Молли пришлось снять с плеч индейское одеяло и надеть простенькое платье. По-осейджски ей говорить запрещали – она должна была выучить язык белого человека. Еще ей вручили Библию, начинавшуюся с четкого представления о Вселенной: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы».

Каждый час дня в школе был строго регламентирован. С урока на урок воспитанниц водили строем. Учили игре на фортепьяно, чистописанию, географии и арифметике, умещавшей весь окружающий мир в странных, непривычных символах. Обучение было призвано ассимилировать Молли в общество белых, превратить в образцовую, с точки зрения властей, женщину. И пока в других школах осейджским мальчикам преподавали сельское хозяйство и плотницкое ремесло, ее учили «домоводству»: шить, печь, стирать и вести хозяйство.

«Невозможно переоценить важность скрупулезного обучения индейских девочек[98 - Цитируется в McAuliffe, Deaths of Sybil Bolton, 215–216.], – заявлял американский федеральный чиновник, добавляя: – Много ли проку трудолюбивому мужу, в поте лица зарабатывающему на еду и одежду для семьи, если жена не смыслит в готовке и шитье, не имеет представления о порядке и опрятности, не может внести в дом веселье и счастье, а обращает его в жалкую мерзость запустения и нищеты? … Именно женщины упорнее всего цепляются за языческие обряды и суеверия и передают их далее, внушая своим детям».

Нередко однокашницы Молли пытались бежать, однако стражи закона преследовали их на лошадях, вязали веревками и притаскивали обратно. Молли проводила в школе восемь месяцев в году, по возвращении в Грей-Хорс замечая, что все больше девушек отказываются носить одеяла и мокасины, а юноши предпочитают кожаным штанам брюки и традиционным прическам в виде гребня – широкополые шляпы. Многие ученики начали стесняться родителей, не понимавших английского и продолжавших жить по старым обычаям. Одна из индейских матерей сказала о сыне: «Его уши глухи к нашим словам»[99 - Mathews, Wah’kon-Tah, 311.].

Семья Молли жила на стыке не только двух столетий, но и двух цивилизаций. Особенно тяжкие испытания им пришлось пережить в конце 1890-х годов, когда правительство США до предела усилило нажим кампании ассимиляции, приняв закон о распределении земель. В соответствии с ним в резервации осейджей планировалось выделить участки по 160 акров и передать их в частную собственность, причем каждому члену племени полагался один бесплатный надел, а остальная территория предоставлялась поселенцам. Подобная система уже применялась в резервациях множества других племен и служила разрушению старинного общинного уклада жизни американских индейцев, а передача земель в частное владение, отнюдь не случайно, весьма облегчала их приобретение белыми.

Осейджи видели, что произошло на Черокском клине – обширной полосе прерии у западной границы их владений. После выкупа этой территории у чероки правительство США объявило, что в полдень 16 сентября 1893 года каждый американский поселенец сможет получить один из сорока двух тысяч наделов – если только доберется до места первым! За несколько дней до начала со всех концов страны – от Калифорнии до Нью-Йорка – съехались и столпились вдоль границы десятки тысяч мужчин, женщин и детей: оборванная, грязная, жаждущая людская масса простерлась до горизонта, точно армия солдат, ополчившихся друг на друга.

В конце концов, после того как нескольких «торопыг», пересекших границу раньше срока, застрелили, началась гонка – «НЕВИДАННАЯ В ИСТОРИИ ГОНКА ЗА ЗЕМЛЮ»[100 - Daily Oklahoma State Capital, 18 сентября 1893 года.], как провозгласила одна из газет. Журналист писал: «Бросившись вперед, люди сшибали друг друга[101 - Daily Oklahoma State Capital, 16 сентября 1893 года.]. Женщины вскрикивали и падали в обморок, их затаптывали, возможно, насмерть». И продолжал: «По всей прерии лежали мужчины, женщины и лошади. Куда ни глянь, люди, в споре о первенстве, насмерть дрались за участки. На солнце сверкали выхваченные ножи и револьверы – это была жуткая и захватывающая картина, не поддающаяся никакому описанию… схватка, в которой не было места жалости, где все сражались против всех и каждый за себя». К вечеру Черокский клин был расхватан на клочки.

Поскольку осейджи купили свою землю, правительству было сложнее навязать им свою политику выделения. Племени во главе с одним из величайших вождей в его истории, Джеймсом Бигхартом, который говорил на семи языках, в том числе сиу, французском, английском и латыни, и носил костюм, удалось предотвратить раздел. Однако с каждым днем давление нарастало. Теодор Рузвельт уже предупредил, что постигнет индейца, отказывающегося от личного надела: «Пусть он, как и не желающий работать белый, исчезнет с лица земли, которой пренебрегает»[102 - Цитируется в Trachtenberg, Incorporation of America, 34.].

К началу XX века Бигхарт и другие осейджи поняли, что им больше не удастся уклониться от того, что один правительственный чиновник назвал надвигающейся «великой бурей»[103 - Wah-sha-she News, 23 июня 1894 года.]. Правительство США планировало размежевать Индейскую территорию и включить ее в состав нового штата под названием Оклахома (что на языке чокто означает «красные люди»). Бигхарт смог отсрочить неизбежное на несколько лет – осейджи стали последним племенем на Индейской территории, подвергшимся распределению земель. В результате у них оказалось больше рычагов давления на власти, так как правительственные чиновники очень спешили устранить последние препятствия на пути учреждения нового штата. В 1904 году Бигхарт направил в Вашингтон «держать руку на пульсе»[104 - Russell, «Chief James Bigheart of the Osages», 892.] энергичного молодого адвоката Джона Палмера. Осиротевший сын белого торговца и индианки-сиу, Палмер в детстве был усыновлен осейджской семьей и впоследствии женился на девушке из того же племени. Сенатор США от штата Оклахома называл Палмера «самым красноречивым из ныне живущих индейцев»[105 - Thoburn, Standard History of Oklahoma, 2048.].

В течение нескольких месяцев Бигхарт и Палмер вместе с другими представителями племени вели переговоры с правительственными чиновниками об условиях выделения. Осейджам удалось взять верх, добившись раздела всей территории резервации исключительно между собой, увеличив тем самым размер участка каждого со 160 до 657 акров. Эта стратегия позволила избежать безумной земельной гонки, хотя впоследствии белые могли попытаться выкупить наделы у индейцев. Осейджи также сумели вписать в соглашение казавшуюся в то время простым курьезом оговорку: «Нефть, газ, уголь или другие полезные ископаемые, находящиеся в недрах этих земель… закрепляются в собственности племени осейдж»[106 - Цитируется в Leases for Oil and Gas Purposes, Osage National Council, 154.].

В племени знали, что на их территории есть нефть. За десять с лишним лет до этого один осейдж показал владельцу фактории в Грей-Хорс Джону Флореру радужную пленку на поверхности ручья на востоке резервации. Индеец окунул туда свое одеяло и выжал жидкость в сосуд. Флореру показалось, что жидкость пахнет, как колесная мазь, продающаяся в его магазине. Он поспешил домой и показал образец товарищам, подтвердившим его подозрения: это была нефть. Вместе с партнером, богатым банкиром, Флорер заключил с племенем договор аренды для начала бурения. Мало кто представлял, что под землей резервации скрыто несметное богатство, хотя к началу переговоров о выделении пара небольших скважин уже действовали. Осейджи дальновидно удержали за собой эту последнюю область своих владений – область, недоступную взору. После согласования в 1906 году условий закона о выделении Палмер хвалился в Конгрессе: «Этот договор с осейджами написан мной от первого до последнего слова»[107 - Indians of the United States: Investigation of the Field Service, 398.].

Как все, внесенные в список племени[108 - Многим белым поселенцам удалось обманным путем проникнуть в список членов племени и, в конце концов, сделать состояние на нефтяных доходах, принадлежавших осейджам. Антрополог Гаррик Бэйли подсчитал, что сумма денег, похищенных у осейджей, составляла не менее 100 миллионов долларов.], Молли и каждый член ее семьи имели право на денежные отчисления со своего пая в фонде доходов от добываемой нефти. Когда на следующий год Оклахома в качестве сорок шестого штата вошла в состав США, индейцы получили возможность продавать свои земли на территории современного округа Осейдж. Однако для сохранения контроля племени над нефтяным фондом ни купить, ни продать паи было нельзя, они передавались исключительно по наследству. Так Молли и ее семья стали частью первой подземной резервации.

Вскоре племя принялось сдавать участки в аренду белым нефтеразведчикам. Молли видела трудившихся с каким-то исступлением чумазых рабочих – заправщиков бурового инструмента, такелажников, чистильщиков буров, мастеров-трубопроводчиков. Они опускали в недра земли заряд нитроглицерина и взрывали. Иногда на поверхности оказывался древний наконечник индейского копья или стрелы – его разглядывали в изумлении, как диковинку. Эти люди возводили деревянные конструкции, уходившие в небо, как храмы, и распевали на своем особом языке: «Попрыгали, кошки, попрыгали! Вешай на крюк, не сачкуй! Вира давай помалу! Дятел, задай отсчет! Вверх по швабрам! Выбивай подпорку!»[109 - Цитируется в Franks, Osage Oil Boom, 75.] Многие «дикие» нефтеразведчики, набурив «сухих» скважин, быстро отчаивались и сбегали. О таких белых осейджи говаривали: «Как если завтра им прийти конец света»[110 - Mathews, Life and Death of an Oilman, 116.].

В начале XX века адвокат из Миннеаполиса Джордж Гетти начал семейное дело по поиску нефти в восточной части резервации осейджей, на участке № 50, арендованном за 500 долларов. Его сын Жан Пол Гетти, впоследствии основатель «Гетти Ойл Компани», бывал там еще мальчишкой. «То были времена первопроходцев, – вспоминал он[111 - Gregory, Oil in Oklahoma, 13–14.]. – Никаких автомобилей, телефонов тоже почти не было, как и электрического освещения. Хотя уже начинался двадцатый век, девятнадцатый еще очень здорово напоминал о себе. Это казалось настоящим приключением. В отличие от меня, родители никогда не понимали всей его прелести. Мы частенько посещали наш участок, примерно в девяти милях в глубь территории осейджской резервации, добираясь туда в запряженном лошадьми фургоне. Поездка занимала пару часов, и по пути приходилось переправляться через реку вброд». Перед первой встречей с индейцами Жан Пол спросил отца: «Они опасны? Мы будем с ними драться?»[112 - Цитируется в Miller, House of Getty, 1881.] Отец рассмеялся. «Нет, – сказал он. – Они вполне тихие и миролюбивые».

Однажды промозглым весенним днем 1917 года «дикий» нефтеразведчик Фрэнк Филлипс – еще совсем недавно торговавший чудодейственным эликсиром от облысения – вместе с рабочими находился на участке № 185, всего в полумиле от участка № 50. Они стояли на буровой платформе, когда вышка затряслась, словно мимо проносился локомотив. Из дыры в земле раздалось громовое бульканье, рабочие бросились врассыпную, а их крики утонули уже в настоящем реве. Буровой мастер подхватил и стащил Филлипса с платформы в тот самый миг, когда земля разверзлась, и в небо взметнулся черный столб нефти.

Каждая новая находка поражала воображение сильнее предыдущей. В 1920 году Э. У. Марлэнд, когда-то бедный настолько, что не мог позволить себе купить билет на поезд, открыл Бербанк, одно из самых высокопроизводительных нефтяных месторождений в Соединенных Штатах: за первые сутки новая скважина дала 680 баррелей.

Посмотреть на забивший из скважины фонтан сбежалась, толкаясь за лучшие места и боясь вызвать искру, толпа осейджей. Они во все глаза уставились на нефтяные струи, взмывавшие на пятьдесят, шестьдесят, а иногда и сто футов в высоту. Черные, будто крылья ангела смерти, те изгибались громадной, выше буровой вышки дугой. Брызги пятнали поля и цветы, пачкали лица рабочих и зевак, но радостные люди кинулись обниматься и подбрасывать шляпы. Бигхарта, умершего вскоре после проведенного по его правилам выделения, провозгласили «осейджским Моисеем». А темная, вязкая, резко пахнущая минеральная субстанция казалась теперь прекраснейшей вещью на свете.

Глава 5

Ученики дьявола

Деньги были единственным инструментом в распоряжении Молли, способным побудить равнодушные белые власти начать поиски убийц индейцев. После смерти Лиззи в июле 1921 года Билл Смит предоставил властям собранные им доказательства ее медленного отравления, однако дело не рассмотрели и в августе. Расследование убийства Анны за три месяца тоже не продвинулось. Чтобы стимулировать следствие, семья Молли опубликовала заявление, в котором предлагала денежное вознаграждение в размере 2000 долларов за любую информацию, содействующую раскрытию «гнусных преступлений»[113 - Документы завещания Анны Браун, «Application for Authority to Offer Cash Reward», NARA-FW.], представляющих «общественную опасность». Семья Уайтхорна также предложила награду в размере 2500 долларов за поимку убийц Чарльза, как сообщала «Похаска дейли кэпитал». А Уильям Хэйл, который вел кампанию по искоренению преступности в округе Осейдж, пообещал награду всем, кто доставит убийц живыми или мертвыми. «Мы должны остановить пролитие крови»[114 - H. L. Macon, «Mass Murder of the Osages», West, декабрь 1965 года.], – заявил он.

Однако ситуация с местными правоохранителями продолжала ухудшаться. Вскоре генеральный прокурор штата Оклахома выдвинул против шерифа Фриса обвинения в умышленном «необеспечении соблюдения закона»[115 - Ada Weekly News, 23 февраля 1922 года.] – попустительстве бутлегерству и азартным играм. Тот обвинения отрицал, и пока дело ожидало суда, два могущественных стража порядка враждовали друг с другом. Принимая во внимание эту неразбериху, Хэйл заявил, что пришло время нанять частного сыщика.

В XIX и начале XX века детективные агентства заполняли вакуум, оставляемый децентрализованными, недофинансируемыми, некомпетентными и коррумпированными полицейскими управлениями. В литературе и народном сознании проницательный частный сыщик – сыскарь, агент, ищейка, шпик – сменил доблестного шерифа как архетип жесткого правосудия. Он покорял новый, полный опасностей фронтир темных переулков и вонючих трущоб. Фирменным знаком героя был уже не дымящийся шестизарядный «кольт» – детектив, подобно Шерлоку Холмсу, полагался на поразительные способности разума и дедукции, умение видеть то, что ускользало от внимания Ватсонов. Он находил ключ к разгадке в хаосе улик и, по выражению одного автора, «превращал жестокие преступления – рудименты звериного в человеке – в интеллектуальные головоломки»[116 - Summerscale, Suspicions of Mr. Whicher, xii.].

Тем не менее преклонение перед частными детективами с самого начала мешалось с отвращением. Не имевшие специальной подготовки, никем не контролируемые, они часто сами имели криминальное прошлое. Зависимость от того, кто платит, делала их в массовом сознании шпионами, вынюхивающими чужие секреты. Само название профессии происходит от латинского глагола, означающего «срывать крышу», и так как, по преданию, приспешники сатаны могли тайно заглядывать в дома, поднимая крыши, детективов называли «учениками дьявола»[117 - Подробнее о происхождении выражения «ученики дьявола» см. Lukas, Big Trouble, 76.]. В 1850 году Алан Пинкертон основал первое американское частное детективное агентство. В рекламных объявлениях девиз его компании «Мы никогда не спим» печатали под эмблемой в масонском стиле – огромным недреманым оком. В руководстве по общим принципам и нормам, служившем программным документом компании, Пинкертон признавал, что порой детектив вынужден «отступать от строгой истины»[118 - Pinkerton’s National Detective Agency, General Principles and Rules of Pinkerton’s National Detective Agency, LOC.] и «прибегать к обману». И все же даже множество людей, презиравших эту профессию, считали ее неизбежным злом. Как выразился один частный сыщик, он может быть «жалким пресмыкающимся»[119 - McWatters, Knots Untied, 664–665.], но при этом и «тихим, тайным и действенным мстителем попранного величия Закона, когда все прочие средства исчерпаны».

Хэйл нанял мрачного частного детектива из Канзас-Сити, известного как Пайк. Чтобы не раскрываться, Пайк, с просмоленными от постоянного курения кукурузной трубки усами, встретился с заказчиком в укромном месте неподалеку от Уизбанга (столпы общества вроде Хэйла считали это название непристойным и именовали город «Денойя» в честь прославленной осейджской семьи). Разговор состоялся под небом, закопченным дымом с нефтяных месторождений, после чего взявшийся за расследование Пайк ускользнул так же незаметно, как появился.

Частных детективов, по распоряжению Молли и ее семьи, нанял и управляющий имуществом Анны. Это был Скотт Мэтис, владелец «Биг Хилл Трейдинг Компани», уже давно в качестве опекуна ведавший финансовыми делами Анны и Лиззи. Правительство США утверждало, что большинство осейджей неспособны распоряжаться своими деньгами, и требовало от Управления по делам индейцев определить, кто может и кто не может делать это сам. Несмотря на решительные возражения племени, многих, в том числе Лиззи и Анну, признали «недееспособными» и заставили нанять белого опекуна из местных, который контролировал и одобрял все их расходы, вплоть до покупки зубной пасты. Один осейдж, прошедший Первую мировую войну, жаловался: «Я сражался за эту страну во Франции[120 - Shepherd, «Lo, the Rich Indian!»], а мне не разрешают даже подписывать собственные чеки». Опекунов обычно выбирали из числа самых видных белых граждан округа Осейдж.

Мэтис и опекун Уайтхорна собрали по целой команде частных сыщиков. Большинство расследовавших дела о смерти осейджей детективов работали в «Международном детективном агентстве Уильяма Дж. Бёрнса». Бёрнс, бывший агент Секретной службы США, стал следующим после Пинкертона самым известным в мире сыщиком. Невысокий крепкий мужчина с пышными усами и копной рыжих волос, Бёрнс в молодости хотел стать актером и тщательно выстраивал свой образ загадочной всесильности, для чего, в частности, сам писал на материале своих дел детективные рассказы. В одной из подобных книг он заявлял: «Меня зовут Уильям Дж. Бёрнс, и мой адрес – Нью-Йорк, Лондон, Париж, Монреаль, Чикаго, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Сиэтл, Новый Орлеан, Бостон, Филадельфия, Кливленд… – везде, где у законопослушного гражданина может возникнуть нужда в людях, которые знают, как хладнокровно выкурить из засады затаившегося наемного убийцу или разоблачить преступника, подстерегающего ничего не подозревающую жертву»[121 - William J. Burns, Masked War, 10.]. Хотя за безудержную саморекламу его окрестили «детективом первой полосы», послужной список у него был впечатляющий, включая поимку виновных в теракте 1910 года в редакции «Лос-Анджелес таймс», унесшего жизни 20 человек. Газета «Нью-Йорк таймс» назвала Бёрнса «пожалуй, единственным воистину великим детективом, единственным гением сыска, рожденным этой страной»[122 - New York Times, 4 декабря 1911 года.], а сэр Артур Конан Дойл наградил самым желанным для сыщика прозвищем – «американский Шерлок Холмс».

Правда, в отличие от последнего Бёрнс мошенничал с присяжными, однажды, как утверждают, похитил подозреваемого и вообще регулярно использовал грязные приемы. Пойманный при попытке вломиться в нью-йоркскую адвокатскую контору с целью похищения улик, он заявил, что подобные методы порой необходимы для добычи доказательств и что такие приемы «тысячу раз»[123 - Цитируется в Hunt, Front-Page Detective, 104.] применялись частными детективами. Бёрнс был идеальным воплощением новой профессии.

В то лето[124 - Описание деятельности частных детективов позаимствовано из их служебных ежедневников, включенных в отчетах бюро Джеймса Финдли, июль 1923 года, FBI.] команда нанятых Мэтисом сыщиков начала проникать в округ Осейдж. В ежедневных отчетах каждый из них указывал только шифрованный номер. Вначале агент № 10 попросил Мэтиса, бывшего присяжным при расследовании, показать ему место преступления. «Мы поехали туда, где было найдено тело»[125 - Отчет Финдли, 10 июля 1923 года, FBI.], – писал № 10.

Один из них поговорил с экономкой Анны. Та показала, что после обнаружения тела получила ключи хозяйки и с ее сестрой Ритой Смит вошла в дом. Невероятно, но никто из управления шерифа еще не произвел там обыск. Женщины с опаской открыли дверь и ступили в тишину. Ювелирные украшения, одеяла и картины – все ценное, собранное Анной за всю жизнь, – теперь были словно развалины покинутого города. Горничная, помогавшая Анне одеваться в день исчезновения, вспомнила: «Все осталось как тогда» – все, кроме одного[126 - Свидетельские показания перед большим жюри Анны Ситтерли, NARA-FW.]. Сумочка из крокодиловой кожи, с которой Анна ходила на обед к Молли, теперь валялась на полу, «вывернутая наизнанку».

Больше в доме, похоже, ничего не украли, а наличие сумочки свидетельствовало о том, что после обеда Анна, видимо, действительно побывала дома. Деверь Молли Брайан, очевидно, говорил правду. Но не он ли заехал за Анной еще раз? Или это был кто-то другой?

Агент № 10 обратился к другому многообещающему источнику информации: записям о входящих и исходящих звонках Анны. В те дни соединение производилось вручную телефонисткой, причем междугородняя связь часто осуществлялась через несколько последовательных коммутаторов. При этом обычно велся учет звонков. Согласно журналу телефонной станции Фэрфакса, в вечер исчезновения Анны, примерно в 8.30, ей позвонили из конторы в Ралстоне, городе в шести милях к юго-западу от Грей-Хорс. Записи показали, что кто-то, предположительно сама хозяйка, взял трубку. Это означало, что в 8.30 Анна, очевидно, еще была дома – новое доказательство правдивости слов Брайана.

Частный детектив, предчувствуя прорыв в расследовании, поспешил в Ралстон. Владелец конторы, однако, утверждал, что Анне не звонил и никто другой его аппаратом воспользоваться не мог. Более того, ни на одной телефонной станции Ралстона не нашлось записи о соединении с Фэрфаксом. «Этот звонок кажется загадкой»[127 - Отчет Финдли, 10 июля 1923 года, FBI.], – писал № 10. Он подозревал, что на самом деле ралстонский номер был фальшивкой – телефонистке заплатили за уничтожение истинной записи в журнале, зафиксировавшей настоящий источник. Похоже, кто-то заметал следы.

Агент № 10 планировал внимательней присмотреться к Оде Брауну. «Главное подозрение[128 - Там же.] падает на бывшего мужа», – писал он. Однако было уже поздно, и детектив закончил свой отчет словами: «Расследование приостановлено в 11 вечера».

Через неделю другой член команды – № 46 – отправился искать Брауна в городе Понка, в 25 милях к северо-западу от Грей-Хорс. По прерии пронеслась страшная буря и превратила дороги в реки грязи, поэтому детективу удалось добраться до места только с наступлением темноты и лишь для того, чтобы обнаружить, что Брауна здесь нет. Говорили, что он уехал в Перри, штат Оклахома, где жил его отец. На следующий день № 46 поездом отправился на юг, но Брауна не оказалось и там – по слухам, он был в округе Пауни. «Поэтому я первым же поездом уехал из Перри»[129 - Там же.], – писал в отчете № 46. Рутина расследования, о которой не прочтешь в рассказах о Шерлоке Холмсе, – ложные следы и тупики.

Бесцельно проездив взад-вперед, в округе Пауни № 46 наконец нашел того, кого искал – субтильного мужчину с сигаретой во рту, с волосами цвета ржавчины и хитрым взглядом матово-серых глаз. Ода Браун был с индианкой-пауни, на которой, по имеющимся сведениям, женился после смерти Анны. № 46 следовал за ними как тень и в удобный момент попытался сблизиться с Брауном. Составленное Пинкертоном руководство советовало: «Бдительный детектив[130 - Pinkerton’s National Detective Agency, General Principles and Rules of Pinkerton’s National Detective Agency, LOC.] подловит преступника в момент слабости и, проявив сочувствие и втеревшись в доверие, выудит гложущую того тайну». № 46 так и сделал. Когда Браун упомянул, что его бывшую жену убили, детектив попытался выведать, где тот находился в момент ее смерти. Возможно, подозревая, что его новый друг – сыщик, Браун сказал, что уезжал с другой женщиной, но не скажет куда. № 46 пристально посмотрел на Брауна. Согласно все тому же руководству, тайна преступника становится его внутренним «врагом» и «ослабляет силу его сопротивления»[131 - Там же.]. Однако Браун, казалось, совсем не нервничал.

Пока № 46 работал с Брауном, другой агент – № 28 – узнал от молодой женщины из племени кау, жившей близ западной границы округа Осейдж, возможно, важнейшую информацию. В подписанном заявлении она утверждала, что Роуз Осейдж, индианка из Фэрфакса, призналась ей, что убила Анну после того, как та попыталась соблазнить ее парня, Джо Аллена. Роуз сказала, что они втроем ехали в машине и она «выстрелила ей в макушку»[132 - Отчет Финдли, 13 июля 1923 года, FBI.], а затем с помощью Джо сбросила тело в Три-Майл-Крик. Поскольку одежда Роуз была забрызгана кровью, она ее сняла и тоже кинула в ручей.

Рассказ звучал мрачно, однако агенту № 28 это открытие весьма подняло настроение. В своем ежедневном отчете он писал, что провел несколько часов с Мэтисом и шерифом Фрисом, чей судебный процесс был еще впереди, в поисках этой «улики, кажется, ведущей к разгадке дела»[133 - Там же.].

Однако детективам никак не удавалось подтвердить историю осведомительницы. Анну ни с Роуз, ни с Джо никто не видел. В ручье рядом с телом одежды не нашли. Может, доносчица элементарно лгала ради получения вознаграждения?