Путешествие к Арктуру

Теперь он взял на себя руководство и, быстро шагая, начал спускаться по склону, граничащему с этим берегом озера. Глимейл с достоинством следовала за ним, как завороженная, не сводя глаз с лежащего человека. Дойдя до воды, Маскалл попробовал ее ногой, чтобы убедиться, выдержит ли она его вес. Вода выглядела немного необычно, что заставляло его сомневаться. Поверхность воды была спокойной, темной, отлично отражающей, походившей на зеркало жидкого металла; убедившись, что вода его выдержит и ничего не случилось, он поставил на поверхность вторую ногу. Мгновенно всем телом он ощутил мощный удар, как от сильного электрического тока, и беспомощно рухнул обратно на берег.

Придя в себя, он отряхнулся от грязи и направился в обход озера. Глимейл пошла за ним, и они вместе описали полукруг. Подойдя к человеку, Маскалл ткнул его ногой. Тот проснулся и, моргая, уставился на них.

Его бледное, нерешительное, безучастное лицо выразило неудовольствие. На подбородке и голове торчали жидкие пучки черных волос. На лбу у него вместо третьего глаза находился абсолютно круглый орган с замысловатыми завитками, похожий на ухо. От человека неприятно пахло. На вид ему было не очень много лет.

– Просыпайся, приятель, – резко сказал Маскалл, – и скажи, не ты ли Эртрид.

– Который час? – задал тот встречный вопрос. – Скоро ли взойдет луна?

И, не ожидая ответа, он сел и, отвернувшись от них, принялся загребать рукой землю и равнодушно есть ее.

– Как ты можешь есть эту грязь? – с отвращением спросил Маскалл.

– Не сердись, Маскалл, – сказала Глимейл, кладя руку ему на плечо и слегка краснея. – Это Эртрид – человек, который должен нам помочь.

– Он этого не сказал.

– Я Эртрид, – сказал тот слабым глухим голосом, который, однако, поразил Маскалла диктаторским тоном. – Что вам здесь нужно? Впрочем, вам лучше бы убраться отсюда как можно скорее, а то, когда взойдет Тиргельд, будет слишком поздно.

– Не нужно объяснять, – воскликнул Маскалл. – Твоя репутация нам известна, и мы пришли послушать твою музыку. Но для чего этот орган у тебя на лбу?

Эртрид свирепо взглянул на него, затем улыбнулся, затем вновь посмотрел зло.

– Он для ритма, который и есть то, что превращает шум в музыку. Не стой тут и не спорь, а уходи прочь. Мне не доставляет удовольствия заваливать остров трупами. Они портят воздух, и ничего больше.

Темнота уже быстро опускалась на местность.

– Ты довольно болтлив, – холодно сказал Маскалл. – Но после того, как мы послушаем твою игру, может, я и сам попробую извлечь какой-нибудь мотивчик.

– Ты? Значит, ты музыкант? Ты хоть знаешь, что такое музыка?

В глазах Глимейл плясал огонь.

– Маскалл считает, что музыка находится в инструменте, – сказала она в своей напряженной манере. – Но она в душе Мастера.

– Да, – сказал Эртрид, – но это не все. Я скажу тебе, что такое музыка. В Триле, где я родился и вырос, мы узнаем тайну Троицы в природе. Простирающийся перед нами мир имеет три измерения. Длина это линия, отделяющая сущее от не сущего. Ширина это поверхность, показывающая, каким образом одна вещь сущего уживается с другой. Глубина это тропа, ведущая от сущего к нашему собственному телу. И в музыке точно также. Звук – это существование, без которого вообще ничего быть не может. Размер и Ритм – это форма сосуществования звуков. Эмоция – это движение нашей души к создаваемому чудесному миру. И люди, создавая музыку, привыкли строить красивые звуки, потому что они вызывают наслаждение. Поэтому их музыкальный мир основывается на удовольствии; его размер правилен и очарователен, его эмоции нежны и приятны… Но моя музыка основана на звуках, несущих боль, и поэтому ее размер неистов, и его вообще трудно уловить, ее эмоции мучительны и приводят в ужас.

– Если бы я не ждал от твоей музыки оригинальности, я сюда бы не пришел, – сказал Маскалл. – Но все же объясни – почему грубые звуки не могут иметь простого размера или формы? И почему они обязательно должны вызывать у нас, слушателей, более глубокие эмоции.

– Удовольствия могут гармонировать. Муки должны дисгармонировать; и в порядке их дисгармонии лежит размер. Эмоции следуют за музыкой, которая груба и серьезна.

– Можешь называть это музыкой, – задумчиво заметил Маскалл, – но по мне, это больше похоже на реальную жизнь.

– Если бы планы Создателя осуществились, жизнь походила бы на ту, другую музыку. Кто ищет, может найти в мире природы следы этого намерения. Но так, как все обернулось, реальная жизнь похожа на мою музыку, и моя музыка – истинная.

– Мы увидим ожившие образы?

– Не знаю, какое у меня будет настроение, – ответил Эртрид. – Но когда я закончу, ты попытаешься извлечь свою мелодию и создать какие угодно образы – если, конечно, это мелодия твоего собственного огромного тела.

– Потрясения, которые ты готовишь, могут убить нас, – сказала Глимейл тихим, натянутым голосом, – но мы умрем, видя КРАСОТУ.

Эртрид горделиво взглянул на нее.

– Ни ты, ни кто-либо другой не может вынести тех мыслей, которые я вкладываю в свою музыку. Должно быть, у тебя своя точка зрения. Только женщина может назвать это «красотой». Но если это красота, то что тогда уродство?

– Это я могу сказать тебе, Мастер, – улыбаясь ему, ответила Глимейл. – Уродство это старая затхлая жизнь, а твоя каждую ночь рождается заново из чрева природы.

Эртрид пристально посмотрел на нее и ничего не ответил.

– Встает Тиргельд, – сказал он наконец. – А теперь ты увидишь – хотя и ненадолго.

Едва он закончил фразу, как из-за холмов на темное восточное небо выглянула луна. Они следили за ней в молчании, и вскоре она появилась целиком. Она превосходила размерами земную луну и казалась ближе. Ее затененные части рельефно выступали, но почему-то она не производила на Маскалла впечатления мертвого мира. Бранчспелл освещал ее всю, а Альпейн лишь часть. Широкий полумесяц, отражавший только лучи Бранчспелла, был белым и сверкающим; но та часть, которая освещалась обоими солнцами, светилась зеленоватым сиянием, по силе почти равным солнечному, но все же холодным и мрачным. Гладя на этот совместный свет, он ощутил то же чувство распада, которое в нем всегда вызывал отблеск Альпейна; но теперь это чувство было не физическим, а чисто эстетическим. Луна казалась ему не романтичной, а тревожной и таинственной.

Эртрид встал и с минуту стоял молча. Казалось, что в ярком лунном свете его лицо претерпело изменения. Оно потеряло расслабленный, нерешительный, недовольный вид и обрело какое-то коварное величие. Он с задумчивым видом несколько раз хлопнул в ладоши и прошелся туда-сюда. Маскалл и Глимейл стояли рядом, наблюдая за ним.

Затем он сел у озера и, склонившись набок, положил правую руку на землю открытой ладонью вниз, одновременно вытянув правую ногу так, чтобы ступня касалась воды.

Маскалл во все глаза смотрел на него и на озеро и вдруг ощутил укол прямо в сердце, будто его пронзили рапирой. Он едва удержался, чтобы не упасть, и увидел при этом, как над водой взметнулся фонтан и вновь осел. В следующее мгновение сильнейший удар в рот, нанесенный невидимой рукой, сбил его на землю. Он поднялся и увидел, что образовался второй фонтан. Едва он оказался на ногах, как ужасная боль молотом застучала в мозгу, как от злокачественной опухоли. От этой мучительной боли он зашатался и вновь упал, на этот раз на руку, пораненную Крэгом. Эта оглушающая боль поглотила все остальные его муки. Длилась она всего мгновение, а затем наступило неожиданное облегчение, и он обнаружил, что грубая музыка Эртрида потеряла власть над ним.

Маскалл видел его вытянувшимся в том же положении. Толстые струи быстро взлетали над поверхностью озера, находившейся в оживленном движении. Но Глимейл не стояла, она беспомощно лежала на земле, не двигаясь. По ее уродливой позе Маскалл решил, что она мертва. Подойдя к ней, он увидел, что это действительно так. Он не знал, что она испытывала в душе, умирая, поскольку на лице застыла вульгарная ухмылка Кристалмена. Вся трагедия не длилась и пяти минут.

Он подошел к Эртриду и силой оттащил его, прервав игру.

– Ты сдержал свое слово, музыкант, – сказал он. – Глимейл мертва.

Эртрид пытался собрать свои беспорядочные чувства.

– Я предупреждал ее, – ответил он, садясь. – Разве не просил я ее уйти? Но она умерла очень легко. Она не дождалась красоты, о которой говорила. Она совсем не услышала страстности, и даже ритма. Да и ты тоже.

Маскалл с негодованием посмотрел на него, но ничего не сказал.

– Ты не должен был прерывать меня, – продолжал Эртрид. – Когда я играю, все остальное не имеет значения. Я мог потерять нить моих идей. К счастью, я никогда не забываю. Я начну сначала.

– Раз музыка должна продолжаться в присутствии мертвой, следующим играю я.

Человек быстро поднял взгляд.

– Этого не может быть.

– Так должно быть, – решительно сказал Маскалл. – Я предпочитаю играть, а не слушать. И еще одна причина: у тебя впереди все ночи, а в моем распоряжении лишь нынешняя.

Эртрид сжимал и разжимал кулак, постепенно бледнея.

– Ты со своим безрассудством скорее всего убьешь нас обоих. Айронтик принадлежит мне, и пока ты не научишься играть, ты только сломаешь инструмент.

– Ну тогда я его сломаю, но я попытаюсь.

Музыкант вскочил на ноги и встал, загораживая дорогу.