Костяные часы

– Ага, значит, это ты. – Трубка в зубах мистера Харти тарахтит, как погремушка на змеином хвосте. – Ну и славно. На работу завтра ровно в шесть. Не в две минуты седьмого. Здесь в постелях не залеживаются, у нас тут не санаторий. Ну все, ступай. Мне тут еще позвонить надо.

– По воскресеньям у нас почти пусто, – говорит миссис Харти, пока мы с ней идем по двору; в ней чувствуется хорошее воспитание, не то что у мужа; странная парочка. – Большинство наших сборщиков – из Кента, по воскресеньям возвращаются домой, в комфортные условия, а студенческая братия уходит на пляж в Лейсдауне, торчат там весь день, если только не застрянут в «Гербе Шурленда». Значит, так: душ вон там, туалет чуть дальше, а это вот прачечная. Ты откуда приехала?

– Ой, да я… – К нам подскакивает Саба, восторженно нарезает круги, а я торопливо придумываю, что сказать. – Из Саутенда. В прошлом месяце сдала экзамены за курс неполной средней школы. Родители работают, и я тоже решила деньжат подкопить. Знакомая подруги здесь как-то летом работала, вот папа мне и говорит, мол, раз тебе уже шестнадцать, то поезжай…

– А ты и приехала. И что же теперь – сайонара[12 - Sayonara (яп.) – прощай.] школе?

Саба вынюхивает что-то в груде старых шин.

– Будешь на аттестат доучиваться?

– Да, конечно! Если результаты экзаменов позволят.

Миссис Харти, вполне удовлетворенная моими ответами, дальше не расспрашивает и ведет меня к распахнутой двери кирпичного сарая.

– Здесь у нас парни спят. – В сарае стоят штук двадцать металлических коек, в два ряда, будто в больничной палате, только здесь стены амбарные, пол каменный и окон нет. Должно быть, на лице у меня отражается мое отношение к заманчивой перспективе проводить ночи среди орды храпящих, пердящих и дрочащих парней, потому что миссис Харти говорит: – Не волнуйся, этой весной мы тут стеночку поставили, чтобы обеспечить дамам личное пространство. – Она указывает на дальний конец амбара.

Примерно треть помещения отгорожена фанерным щитом в два человеческих роста, с проемом входа, занавешенным старой простыней. Над ним мелом накорябано «ГАРЕМ» и стрелка, указывающая на вторую надпись: «РАЗМЕР ВАЖЕН ГЭРИ МЕЧТАЙ ДАЛЬШЕ». За простыней сумрачно, как в примерочной кабинке универмага, а по обе стороны узенького прохода фанерные перегородки образуют по три каморки с такими же «дверями»; в каждой каморке стоят по две койки, над которыми с потолочной балки свисает голая электрическая лампочка. При виде всего этого папа наверняка поморщился бы и заворчал бы про законы об охране здоровья и безопасности труда, но, как по мне, здесь тепло, сухо и вполне безопасно. Вдобавок в стене амбара есть еще одна дверь, запертая изнутри на засов, так что в случае пожара легко выскочить наружу. Единственное «но»: все кровати уже заняты, на них лежат спальные мешки, рюкзаки и прочие манатки. Миссис Харти ведет меня к последней клетушке, единственной, где горит свет, стучит по дверной раме и говорит:

– Тук-тук-тук, Гвин.

– Это вы, миссис Харти? – раздается изнутри.

– Я тебе соседку привела.

В каморке на одной кровати сидит, скрестив ноги по-турецки, та самая улыбчивая валлийка в холщовых штанах и что-то пишет – то ли дневник, то ли еще что. От фляжки на полу поднимается пар, дымится сигарета, пристроенная на горлышко пустой бутылки. Гвин смотрит на меня и указывает на соседнюю кровать, мол, размещайся.

– Добро пожаловать в мою скромную обитель. Которая отныне станет нашей скромной обителью.

– Ну что ж, девочки, на этом я вас и оставлю, – говорит миссис Харти и уходит, а Гвин снова утыкается в свой дневник.

Ах вот как?! Нет, чтобы беседу поддержать, просто из вежливости. Шариковая ручка царап-царап-царап по бумаге. Наверное, сейчас Гвин пишет как раз обо мне, по-валлийски, чтобы я не смогла прочитать. Ну, раз она не собирается со мной разговаривать, так и я первой разговор заводить не стану. Швыряю спортивную сумку на койку, не обращая внимания на ехидный, как у Стеллы Йервуд, внутренний голос, дескать, Холли Сайкс гордо рванула к свободе и самостоятельности, но, как и следовало ожидать, вляпалась в дерьмо… Я заваливаюсь рядом с сумкой, потому что идти все равно некуда, да и сил нет никаких. Сбитые в кровь ноги болят, будто их как следует обработали целым набором инструментов фирмы «Блэк и Деккер». И спального мешка у меня нет.

Мяч, отбитый моим вратарем через весь стол, – шмяк! – попадает прямо в ворота студента Гэри, и ошеломленные болельщики радостно вопят. Брендан называет этот удар «особым маневром Питера Шилтона» и вечно жалуется на несправедливость, мол, я левша, и это дает мне безусловное преимущество. Пять – ноль в мою пользу, пятая победа подряд, а мы играем до победного конца.

– Обалдеть, она меня в пух и прах разгромила! – Лицо у Гэри пылает, и после нескольких банок пива «Хайнекен» он нечетко выговаривает слова. – Холли, ты просто варовоз, то есть ветровоз, нет, как там его, виртуоз, о! Самый что ни на есть bona fide[13 - Настоящий (лат.).] виртуоз настольного футбола! А такому витре… в общем, такому и проиграть не стыдно. – Гэри отвешивает нелепый поклон, а потом тянет руку с банкой «Хайнекена» через весь стол, так что мне приходится с ним чокаться.

– Где это ты научилась так здорово играть? – спрашивает девчонка, имя которой легко запомнить: Дебби из Дерби.

Я пожимаю плечами, объясняю, что часто играла с двоюродными братьями, и тут же вспоминаю слова Брендана: «Надо же, какая-то девчонка смогла меня обыграть»; только теперь мне становится ясно, что он говорил так нарочно, чтобы одержанная победа стала для меня еще слаще.

Наигравшись в настольный футбол, выхожу на улицу покурить. Комнатой отдыха нам служит старая конюшня, где все еще пованивает навозом, но там сейчас веселее, чем в «Капитане Марло» воскресным вечером. Двадцать пять работников сидят за столами, курят, болтают, выпивают, что-то жуют, флиртуют и играют в карты; телевизора нет, но кто-то притащил заляпанный краской портативный двухкассетник и пленку с записью Siouxie and the Banshees. Поля фермы «Черный вяз» полого спускаются к морю, где точки огоньков очерчивают линию побережья от Фавершема до Уитстебла и дальше. Даже не верится, что в этом мире убивают, грабят или выгоняют родных детей из дома.

Девять вечера; ма сейчас велит Джеко и Шерон погасить свет, желает им спокойной ночи, а сама с бокалом вина устраивается в гостиной перед теликом и смотрит очередную серию «Бержерака». А может, сегодня она спустится вниз, жаловаться на меня своим шпионам: «Просто не представляю, как я ее упустила, Богом клянусь, просто не представляю!» А папа в это время уверяет сантехника Ниппера, пожарника Пи Джея и старого мистера Шарки: «Ничего, все устаканится» – или изрекает еще какую-нибудь глубокомысленную ерунду.

Вытаскиваю из нагрудного кармана пачку «Ротманс» – восемь сигарет выкурены, остается двенадцать, – но тут рядом возникает Гэри в футболке с надписью «РЕАЛЬНОСТЬ – ЭТО ИЛЛЮЗИЯ, ВЫЗВАННАЯ НЕДОСТАТКОМ СПИРТНОГО», протягивает мне «Силк кат» и говорит:

– Бери, ты заслужила, Холли.

Я благодарю его.

– Ты меня обыграла честно и по всем статьям, – продолжает он и, совсем как Винни, скользит оценивающим взглядом по моей груди.

Он собирается еще что-то сказать, но тут его окликают приятели и он уходит, бросив на прощание: «Еще увидимся». Нафиг мне с ним видеться, думаю я. И вообще, парни меня достали.

Три четверти сборщиков составляют студенты и те, кому в сентябре предстоит начать учебу в колледже или университете, а я моложе всех года на два, а то и больше, даже если считать, что мне уже шестнадцать, а не пятнадцать, как на самом деле. Я стараюсь держаться уверенно, не стесняясь, чтобы не выдать свой настоящий возраст, но эти парни – не будущие сантехники, парикмахеры или мусорщики, а программисты, преподаватели или адвокаты, это сразу видно. Даже по манере разговора. Они употребляют умные, грамотные слова, выражают свои мысли четко и ясно, вот как Джеко, так, как никто из моих одноклассников говорить не умеет. Разве что Эд Брубек года через два станет таким же, как эти ребята. Я невольно кошусь на Гэри, а он, будто чувствуя мой взгляд, лыбится во весь рот, типа «о, класс, ты тоже здесь», и я поспешно отвожу глаза, а то еще поймет неправильно.

Остальные сборщики очень отличаются от студентов. Например, Гвин. Она играет в шашки с Марион и Линдой и совершенно не обращает на меня внимания, только мимоходом улыбается и небрежно бросает «привет!». Угу, спасибо, Гвин, и тебе не чихать. Марион вроде бы умственно отсталая; за ней по-матерински присматривает ее сестра Линда, договаривает за нее предложения. Сбор урожая на ферме «Черный вяз» для них типа как ежегодный отпуск. Есть еще парочка, Стюарт и Джина; у них своя палатка в лощине. Обоим под тридцать, с виду как настоящие фолк-музыканты – длинные волосы собраны в хвост, в ушах серьги; оказывается, они на самом деле ездят по окрестным деревням и городкам, выступают с концертами на рынках. Когда я получу первую зарплату, то Джина повезет нас с Дебби в Истчерч закупить продуктов в супермаркете «Спар». Дебби говорит, что Стюарт и Джина – посредники между остальными сборщиками и мистером Харти. А еще есть паренек по имени Алан Уолл, который ночует в крошечном фургончике, припаркованном у фермерского дома. Я его заметила, когда он вывешивал белье на просушку во дворе. Алан на пару лет старше меня, тщедушный, но жилистый, с загорелой кожей цвета крепкого чая. Дебби говорит, что он цыган, точнее, странник, как их теперь принято называть; мистер Харти каждый год берет на работу кого-нибудь из его родичей, но никто не знает почему – по традиции, в силу каких-то обязательств, из суеверия или еще по какой причине.

Возвращаюсь из сортира, прохожу мимо узкой расщелины между фермерским домом и нашим сараем. Там кто-то стоит. Чиркает спичка.

– Надо же, и ты здесь, – говорит Гэри. – Покурим?

Да, Гэри симпатичный, но уже поддатый, да и познакомились мы всего пару часов назад.

– Нет, спасибо. Меня ждут в комнате отдыха.

– Да ладно, давай покурим! Все равно подыхать, без разницы от чего.

Он сует мне в лицо открытую пачку «Силк кат», чтобы я взяла губами торчащую из нее сигарету. Отказываться наотрез – создавать проблему на пустом месте, поэтому я беру сигарету рукой и говорю:

– Спасибо.

– Ну, прикуривай. Твой бойфренд в Саутенде, должно быть, до чертиков по тебе скучает.

Я вспоминаю Винни, натужно выдыхаю «О господи…» – и тут же осекаюсь. Ну и дура же ты, Сайкс!

– Еще как скучает.

– Рад, что мы это выяснили. – По лицу Гэри, подсвеченному огоньком сигареты, расползается блудливая ухмылка. – Ну что, пойдем прошвырнемся, на звезды полюбуемся? Заодно и расскажешь о своем мистере О-господи-еще-как.

Мне совершенно не хочется, чтобы Гэри запускал свои лапы мне в лифчик или еще куда, но как бы послать его ко всем чертям и при этом не задеть его гордость?

– Застенчивость – милое дело, – заявляет Гэри, – но здорово мешает жить. Слушай, у меня есть и выпивка, и курево… и все, что твоей душеньке угодно.

Господи, если бы парни хотя бы на денек стали девушками, за которыми парни ухлестывают, то все эти дешевые фразочки быстро исчезли бы из их обихода.

– Знаешь, Гэри, как-нибудь в другой раз. – Я пытаюсь обойти его, чтобы вернуться во двор.

– А чего ты тогда на меня весь вечер пялилась? – Его рука автомобильным шлагбаумом преграждает мне путь, прижимается к животу. От Гэри разит лосьоном после бритья, пивом и сексуальной озабоченностью. – Не упусти свой шанс…

Если послать его куда подальше, он наверняка настроит против меня всех остальных. Если взъерепениться и во все горло позвать на помощь, то он представит все так, будто новенькая истерит, и вообще – хорошо бы выяснить, сколько мне лет и знают ли мои родители, где я нахожусь.

– Да, Осьминожек, твои брачные игры по-прежнему оставляют желать лучшего, – раздается знакомый голос с валлийским акцентом. Гвин. Мы с Гэри вздрагиваем от неожиданности. – Такое, с позволения сказать, ухаживание больше похоже на вооруженный грабеж.

– Мы тут… мы… Да мы просто беседуем! – мямлит Гэри и направляется к комнате отдыха.

– Противный, но в общем не опасный. – Гвин смотрит ему вслед. – Как язвочки во рту. Он пристает ко всем особам женского пола, за исключением Сабы.