Облачный атлас

– Нет. Велосипед я одолжил у одного полицейского в Брюгге.

– В самом деле? – Он задумчиво помедлил. – Заняло, должно быть, не один час.

– Дело любви, сэр. Как у паломников, которые на коленях лезут в гору.

– Что еще за вздор?

– Я хотел доказать, что я серьезный соискатель.

– Серьезный соискатель чего?

– Места вашего секретаря.

– Вы сумасшедший?

Этот вопрос на деле всегда замысловатее, чем кажется.

– В этом я сомневаюсь.

– Слушайте, я не давал объявлений, что мне требуется секретарь!

– Знаю, сэр, но вам он нужен, пусть даже вы об этом еще не знаете. В «Таймс» писали, что вы не можете сочинять новых произведений из-за болезни. Я не могу допустить, чтобы ваша музыка была потеряна. Она слишком, слишком драгоценна. Поэтому я здесь, чтобы предложить вам свои услуги.

Что ж, по крайней мере, с порога он меня не выставил.

– Как, вы сказали, вас зовут?

Я назвался.

– Одна из мимолетных звездочек Макерраса, так, что ли?

– Откровенно говоря, сэр, он меня ненавидит.

Как ты узнал уже на собственной шкуре, я, когда постараюсь, могу быть весьма интригующим.

– Ненавидит? Вас? Как такое может быть?

– В журнале колледжа я назвал его Шестой концерт для флейты «рабским подражанием самым цветистым местам у неполовозрелого Сен-Санса[19 - Сен-Санс, Камиль (1835–1921) – французский композитор, пианист, дирижер, музыкальный критик, автор симфонической поэмы «Пляска смерти» (1874), оперы «Самсон и Далила» (1876), инструментальной фантазии «Карнавал животных» (1886) и др.]». Он воспринял это чересчур лично.

– Вы написали этакое о Макеррасе? – Эйрс дышал с присвистом, словно ему пилили ребра. – Конечно, он воспринял это лично!

Продолжение будет кратким. Лакей проводил меня в гостиную, украшенную цветами из тончайшего фарфора, скучной мешаниной овец и копен пшеницы, а также посредственным голландским пейзажем. Эйрс послал за своей женой, миссис ван Утрив де Кроммелинк. Она сохранила свое собственное имя, а с таким именем кто может ее в чем-нибудь винить? Хозяйка дома с холодной вежливостью расспрашивала меня о моем происхождении и биографии. Отвечал правдиво, хотя завуалировал свое изгнание из колледжа Кая некоей туманной болезнью. О нынешних своих финансовых трудностях не обмолвился ни словом – чем отчаяннее случай, тем неохотнее дают. В достаточной мере их очаровал. Договорились, что я, по крайней мере, смогу переночевать в Зедельгеме. Утром Эйрс испытает мои музыкальные способности и что-то решит касательно моего предложения.

За обедом, однако, Эйрс не появился. Мое прибытие совпало с началом его регулярной – дважды в месяц – мигрени, которая не дает ему покидать его комнаты день или два. Мое прослушивание было отложено до того времени, пока ему не станет лучше, так что судьба моя по-прежнему пребывает в неустойчивом равновесии. Что до кредита, то портер и лобстер по-американски не уступали ничему, что было в «Империале». Разговорил свою хозяйку – думаю, ей польстило, как много я знаю о ее выдающемся муже, – и она ощутила мою подлинную любовь к музыке. Ах да, за столом с нами была и дочь Эйрса, та юная наездница, которую я мельком видел раньше. Мадемуазель Эйрс – увлекающееся верховой ездой создание семнадцати лет от роду со вздернутым, как у мамы, носиком. За весь вечер не смог добиться от нее ни единого цивильного слова. Уж не узрела ли она во мне ловкого английского нахлебника, охотника за удачей, появившегося здесь, чтобы завлечь ее болезненного отца в великолепное бабье лето, куда ей нет ходу и где ее никто не ждет?

Люди слишком сложны.

Уже за полночь. Весь шато спит, да и мне пора.

    Искренне твой
    Р. Ф.

* * *

Зедельгем,

6-VII-1931

Телеграмма, Сиксмит? Ты осел!

Не присылай их больше, я тебя умоляю, – телеграммы привлекают внимание! Да, я по-прежнему за границей, да, недоступен для костоломов Брюера. Из письма моих родителей с просьбой сообщить, где я, сделай бумажный кораблик и пусти его вниз по Кэму. Папик «обеспокоен» только потому, что его трясут мои кредиторы, дабы посмотреть, не облетит ли с семейного дерева сколько-то банкнот. Однако долги лишенного наследства сына – это дело одного только сына и никого больше: поверь мне, я заглядывал в законы. А мамик отнюдь не «отчаялась». Отчаяться она может лишь из-за перспективы полного опустошения графина.

Прослушивание мое имело место в музыкальной комнате Эйрса, позавчера, после ленча. Потрясающего успеха, мягко говоря, не имел. И теперь не знаю, как много дней здесь пробуду – или же как мало. Должен признаться, что ощутил некоторый холодок, заранее усевшись на фортепьянный стул самого Вивиана Эйрса. Этот восточный ковер, видавший виды диван… Бретонские буфеты, забитые пюпитрами, рояль «Бёзендорфер», карильон – все они были свидетелями зачатия и рождения «Вариаций на тему матрешки» и его песенного цикла «Острова Общества». Погладил ту самую виолончель, на которой впервые прозвучал «Untergehen Violinkonzert»[13 - «Гибель: Концерт для скрипки» (нем.).]. Услышав, как Хендрик подкатывает своего хозяина, прекратил озираться и уставился в дверной проем. Эйрс проигнорировал мое приветствие («Очень надеюсь, что вы поправились, мистер Эйрс»), и его лакей оставил его перед окном, выходящим в сад.

– Ну? – спросил он, после того как мы с полминуты пробыли наедине. – Валяйте. Произведите на меня впечатление.

Спросил, что ему хотелось бы услышать.

– Так я и программу должен вам выбрать? Ладно, вы освоили «Трех слепых мышек»?

Так что я уселся за «Бёзендорфер» и стал играть этому сифилитическому чудику «Трех слепых мышек», в манере язвительного Прокофьева[20 - Прокофьев, Сергей Сергеевич (1891–1953) – композитор-новатор, пианист, дирижер, на раннем этапе творчества близкий к антиромантическим идеям русского авангарда; в 1918–1933 гг. жил за рубежом. Автор опер «Игрок» (1916), «Любовь к трем апельсинам» (1919), «Огненный ангел» (1927), «Война и мир» (1943; вт. ред. 1952), балета «Ромео и Джульетта» (1936), симфонической сказки «Петя и волк» (1936), кантаты «Александр Невский» (1939) и др.]. Эйрс никак не отозвался. Продолжил в более мягком стиле – «Ноктюрном» Шопена[21 - Шопен, Фридерик (1810–1849) – польский композитор и пианист, с 1831 г. жил в Париже. По-новому истолковал многие жанры: возродил на романтической основе прелюдию, создал фортепьянную балладу, драматизировал танцы – мазурку, полонез, вальс.] в тональности фа мажор. Он перебил меня, проскулив:

– Пытаетесь меня разжалобить, а, Фробишер?

Заиграл «Вариации на тему Лодовико Ронкалли[22 - Лодовико Ронкалли (1660?–1720?) – итальянский гитарист и композитор.]» самого В. Э., но, прежде чем отзвучали два первых такта, он трехэтажно выругался, ударил по полу тростью и сказал:

– Потакание самому себе ослепляет, разве не учили вас этому в колледже Кая?

Проигнорировал это и закончил пьесу нота в ноту. Для завершения фейерверка рискнул взяться за 212-ю сонату Скарлатти[23 - Скарлатти, Алессандро (1766–1825) – итальянский композитор, родоначальник и крупнейший представитель неаполитанской оперной школы.] в тональности ля мажор, этакий b?te noire[14 - Предмет ненависти, отвращения (фр.).] исполнителей: арпеджио и музыкальная акробатика. Раз или два прокололся, но на концертного солиста я и не претендовал. После того как я закончил, В. Э. продолжал покачивать головой в ритме исчезнувшей сонаты, а может, просто вторил нечетким качающимся тополям.

Меня огорчило бы, но не удивило, если бы я от него услышал: «Отвратительно, Фробишер, сей момент убирайтесь из моего дома!» Вместо этого он признал:

– Что ж, у вас могут быть задатки музыканта. Чудесный сегодня день. Пройдитесь к озеру, посмотрите на уток. Мне надо, о, немного времени, чтобы решить, могу я или нет найти применение вашему… дару.

Ушел, не промолвив ни слова. Кажется, старый козел во мне нуждается, но у меня совсем плохо обстоит дело с благодарностью. Если бы мой бумажник позволял мне уехать, я нанял бы такси обратно в Брюгге и отказался бы ото всей сумасбродной идеи странствующего рыцаря. Он сказал мне вслед:

– Один совет, Фробишер, gratis[15 - Бесплатно (лат.).]. Скарлатти играл на клавире, а не на пианино. Не надо его так уж разукрашивать, и не пользуйтесь педалью, чтобы вытянуть те ноты, которых не можете взять пальцами.

Я отозвался в том смысле, что мне надо, о, немного времени, чтобы решить, могу я или нет найти применение его дару.

Пересек двор, где садовник со свекольным лицом чистил заросший водорослями фонтан. Заставил его понять, что мне требуется поговорить с его хозяйкой, да побыстрее (он туп, как черенок садовой лопаты), и он неопределенно махнул рукой в сторону Неербеке, изображая рулевое колесо. Чудесно. Что теперь? Посмотреть на уток, а почему бы и нет? Можно бы придушить парочку и оставить их висеть в платяном шкафу В. Э. Да, настолько мрачным было у меня настроение. Так что я жестами изобразил уток и спросил у садовника: «Где?» Он указал на бук: «Ступай туда, это сразу по ту сторону». Туда я и отправился, перепрыгнув через запущенную низкую изгородь, но, прежде чем достиг гребня, меня достиг звук галопа и на своем черном пони наверх поднялась мисс Ева ван Утрив де Кроммелинк – в дальнейшем хватит просто «старушки Кроммелинк», иначе у меня кончатся чернила.

Я ее поприветствовал. Она гарцевала вокруг меня, как королева Боадицея[24 - Боадицея, Боудикка (ум. ок. 60) – королева бриттов, противостоявшая римской колонизации.], подчеркнуто не отзываясь.

– Как же сегодня влажно, – саркастическим тоном пустился я в светскую болтовню. – Я склонен думать, что позже пойдет дождь, вы согласны?

Она ничего не сказала.