Шахта

В этом здании среди ночи всегда творилось что-то неладное.

Может, изменилось ее сознание, а не окно. Может, у нее всегда было что-то не так с головой, просто она этого не замечала. От одной мысли об этом Элви почувствовала укол страха в своем сытом желудке. Но словосочетание «старческое слабоумие»…

К черту его.

И к черту здание – за то, что оно так жестоко пытается ее одурачить. И к черту самого Господа Бога – если он собирается так издеваться над старушкой.

Ветер на улице отступил, будто океанская волна, а потом ударил здание в борт, засыпав ледяной крошкой. Элви представила себе, что удар ветра оставил вмятину, проломив окно на уровне ее носа. Она достала носовой платок с кружевной оторочкой и вышитой монограммой, принадлежавший ей почти двадцать пять лет и имевший никотиновый оттенок состарившейся ткани. С его помощью протерла круглый глазок на запотевшем стекле. За ним лежала тьма.

Элви прижалась к стеклу. Оправа очков стукнулась о его поверхность. Стекло отозвалось привычным звуком. В импровизированный глазок Элви видела лишь тьму, а не то, что ожидала увидеть: уличные фонари, сугробы; погребенные под снегом автомобили; сгорбленные фигуры, выгуливающие питомцев, или замерзшие копролиты, оставленные этими животными и похожие на черные знаки препинания, рассыпанные по огромной белой странице. Она не видела зданий через дорогу, нацепивших фальшивые бороды из снега и бакенбарды из сосулек. Могла разглядеть лишь тьму. Глазок быстро сдался температуре, и оконное стекло снова замерзло, будто человеческий глаз, у которого за секунду развилась катаракта. Этой ночью на улице было очень холодно.

Любопытный палец Элви пытался найти ответы на поверхности стекла. Конечно, она могла бы разбить его в панике и к утру замерзнуть насмерть. Могла бы потерять выдержку и вызвать по телефону управляющего зданием. Если получится. Он – иностранец, его имя Элви никак не могла запомнить. Конечно, он будет счастлив отреагировать на докучливые жалобы престарелой женщины в столь поздний час.

Или: она может разгадать эти странные знамения по-своему, для собственного удовлетворения.

Стекло второго окна отреагировало точно так же. Словно оба окна снаружи кто-то затянул непроницаемой черной бумагой. Когда она вытерла изморозь, смогла увидеть только свое отражение. Впадины глаз за окошками бифокальных очков. У Элви Рохас сохранились свои зубы. Она могла разглядеть форму собственного черепа в отражении.

На другом конце комнаты телевизионный фильм сменился выпуском одиннадцатичасовых новостей. В воздухе витал аромат остатков запеканки с индейкой. В комнате было тепло от парового отопления. А за окнами – пустота. И они не открывались.

Элви устала стоять у окна. Ее распорядок дня нарушен: она уже должна быть в постели. Так как панк больше не придет в четыре утра – может и не проснуться вовремя, чтобы сходить в туалет.

Элви вздохнула, издав звук, похожий на паровой воздухонагреватель. Большие перемены могут быть неважны, а микроскопические изменения в состоянии нарушить размеренное течение ее жизни. Жизнь – большая тайна. Католики предпочитали все считать тайной. Вера не поддавалась соблазну искать ответы на вопросы. Это отклонение от нормы произошло прямо у нее на глазах. Оно отвлекало и сводило с ума, но она не могла ничего с ним поделать. Оставалось дождаться следующего дня, когда утренний свет развеет тайны. Даже если квартира играет с ней шутки, сама Элви в своем уме. Ее сознание крепко.

Она выключила свой старый ламповый телевизор и пошла готовиться ко сну.

К тому моменту, когда ее голова коснулась подушки, дверь в квартиру исчезла. Дверной проем был на месте, как и дверная ручка. Однако между дверью и косяком не осталось ни зазора, ни щели. Но с кровати, особенно без очков, Элви не могла это заметить.

Паркетные дощечки срослись, превратившись в гладкую монолитную поверхность. Трещины на восточной стене заросли?.

Окна за старыми занавесками окончательно исчезли, оставив вместо себя черные прямоугольники, плотнее свинцовых панелей.

Паровой радиатор зашипел и выключился. Он никогда не производил достаточного количества тепла. Комната погрузилась в кромешную тьму.

Элви, все еще в своем уме, расходовала оставшийся кислород в ставшей герметичной комнате, мирно посапывая во сне.

Семь

Джонатан сочинил рецензию на собственную жизнь.

Неплохая, хоть и банальная постановка проходной пьесы, написанной уже забытым драматургом, который не мог похвастаться популярностью при жизни. Сценография выглядит многообещающе – несмотря на то, что выполнена непрофессионалом. Драмы хватает… но она не удовлетворяет. Героям невозможно сопереживать. Пьеса слишком пресная и могла с таким же успехом играться в театре без зрителей. Автор предпочел не рисковать – в этом его ошибка. В наше время поднимать рискованные темы обязательно. Две звезды.

Ты играешь главную роль в пьесе своей жизни, давным-давно сказала ему мать. Но что, если моя жизнь – это пьеса, которая никому не интересна?

Ну и что? Удиви меня, малыш.

На полке, примерно на уровне глаз, стоял заводной скелет птеродактиля – один из приветственных подарков Баша. Джонатан сидел за столом и состригал кутикулу офисным ножом. Он успел дважды порезаться до крови. Выронил нож из рук, и тот покатился на край чертежного стола. Наклонная столешница из непрозрачного пластика подсвечивалась снизу. К столу были прикреплены две длинные полоски гранок с рукописными пометками и исправлениями, внесенными Джонатаном. Он повернул ручку завода на доисторической птице и поставил ее на стол. Резиновые колесики скользили по пластиковой поверхности. Одно скелетированное крыло медленно хлопало, второе безжизненно свисало. Шпонка, которая им управляла, зацепилась за ребро. Джонатан снял крыло и подточил шпонку офисным ножом, но прогноз выглядел неутешительно. Он подумал об останках птеродактиля и о призрачных динозаврах, оттаявших после ледника и пытающихся преодолеть обледенелый склон. Бесполезно.

Баш обладал безупречным вкусом в том, что касается игрушек. В его коллекции были только лучшие. Некоторые из них сохранились с детских лет – робот Коммандо в комплекте почти со всеми снарядами, дипломат Джеймса Бонда (не хватает только взрывающейся шифровальной книги), набор роботов-боксеров и полный комплект первого выпуска фигурок «Рэт Финк» [23 - Рэт Финк – мышь-байкер, придуманная американским художником Эдом Ротом в качестве антагониста Микки-Мауса.] из автомата. Но больше всего в коллекции Баша Джонатану нравился снежный шар, наполненный водой. Если его потрясти, внутри начиналась снежная буря. Там помещалось миниатюрное кладбище. Крошечные серые надгробия возвышались на пластиковом холмике, обнесенном полусгнившей оградой. Если взглянуть на шар сверху, то можно увидеть, что могилы раскопаны и в каждой из них лежит маленький скелетик с кристалликами в глазницах. Погребальные одежды обтягивали их кости словно костюмы мертвых пиратов. Уютно устроившиеся в могилках, они являли собой микроскопический некрополь. Оседая на могилах, снег скрывал их обитателей.

У Баша все еще был Магический шар. Если его перевернуть, в окошке на дне появится таинственный ответ. Неизвестно. Прогноз благоприятный. Когда-то такой же был у Джонатана. Он задавал ему самые важные вопросы о жизни и чаще всего получал в ответ ненавистное: «Задайте этот же вопрос позже». Башу очень быстро наскучил дешевый фокус-покус. Слишком умеренный, слишком банальный. В чертежной комнате компании «Рапид О’Графикс» он разработал и собрал собственный тетраэдр с ответами. Воспользовавшись инструментами в мастерской и своими талантами, Баш без труда разобрал Магический шар, вставил в него изобретение, наполнил стеклянный шар водой и заново собрал сферу. После того как Баш поработал над ним, шар стал лучше нового. И вот Джонатан переехал в Чикаго и взял с полки Магический шар Баша, в полном неведении и опасаясь снова прочесть: «Задайте этот же вопрос позже».

Баш вышел в туалет. Джонатан спросил вполголоса, помирится ли он с Амандой. В окошке всплыл ответ.

Пошел на хуй, мудак.

Баш вошел в комнату и стал наблюдать за восхождением птеродактиля-калеки. Он был безнадежен и постоянно соскальзывал.

– Йо, бро, как дела? – Большие руки сжали плечи Джонатана. Ему нравился этот собственнический жест. Словно Баш усыновил его.

Он махнул офисным ножом в сторону стопки скопированных листов.

– Это готово. Решил передохнуть. Закончу минут через пять, максимум – через десять.

– Не торопись. Уже почти все ушли. Рабочий день скоро закончится. Хочешь посплетничать?

Глаза Джонатана с надеждой смотрели на заводного робота. Затем на копию, над которой он сейчас работал. Но не на Баша. Он взял себя в руки. Сейчас всплывет неверный ответ.

– Давай.

– Капра говорит Угольку: «Знаешь, Уголек, я так давно нянчил сирых и убогих, что мне физически больно осознавать, что кто-то в состоянии быстро и хорошо выполнять свою работу». Он держит в руках макет рекламы и говорит: «Мне больно». Уголек смотрит на него и заверяет: «Мы постараемся не причинять вам боль, мой господин». А Капра приходит в ужас и отвечает: «Вы лучше постарайтесь выпускать такие же макеты, чтобы мне было больно на регулярной основе. В противном случае, угадай, кто получит прибавку к жалованию вместо тебя в следующем квартале?» И они оба рассмеялись. Но Угольку было совсем не весело. А Капра точно не шутил. И угадай, про чью работу они говорили. Ну же, угадай.

– Конечно, о твоей. – Джонатан развернулся на стуле и встретился глазами с Башем. – Ты же великий кудесник верстки.

– Не-а. Вторая попытка. – Баш прямо сиял. Он был похож на довольного папу-медведя.

Джонатан побледнел. Ему было сложно в это поверить:

– Серьезно?

– Серьезнее, чем сердечный приступ, друг мой. Босс под впечатлением. Эта реклама для журнала Крюгера. Крюгер в восторге. Он позвонил Капре. Мне продолжать или сам догадаешься?

– И он сказал, радостно смешивая метафоры. – Большинство шуток Джонатана были понятны только ему. – Боже, ты не шутишь. Он сказал… что? – Огонек гордости вспыхнул у него в груди. Конечно, он хотел их впечатлить. Но он старался сделать это ненавязчиво. Не надо забывать о скромности. Главное – не злорадствовать. – А как же Уголек? Он не расстроится? Не будет метать на меня недовольные взгляды?

– Не. Ему пофиг. Его синекура в «Рапид О’Графикс» не подвергается сомнению. Он заработал свою должность по?том и кровью. Просто новая кровь часто расшевеливает улей, и «старички» понимают, что им лучше поднапрячься. Это идет на пользу бизнесу. Последний раз такое было, когда на работу приняли вашего покорного слугу. И никто не расстроился из-за моего искрометного присутствия. Я же говорил, ты впишешься в коллектив.

* * *

Штаб-квартира «Рапид О’Графикс» находилась в пятикомнатном доме на Саффрон Уэй, через два квартала от северо-восточного угла Оквуда, и граничила с Рассет Ран на севере и Элмвуд-парком на востоке. Капра обустроил крытую парковку для сотрудников на заднем дворе. Сильный снегопад обрушил крышу, которая погребла под собой БМВ Капры, а остальным пришлось искать парковку на Саффрон Уэй, сражаясь с безжалостной белой жижей и непредсказуемым графиком уборки снега. Первым заданием Джонатана в качестве новенького стала расчистка парковочных мест на улице. Баш только пожал плечами. Это был величайший жизненный урок во всей его отвратительности.

Капра жил в собственном доме по соседству. Просто не повезло, что БМВ в день обрушения не был припаркован на подъездной дорожке, окаймленной деревьями. Здание «Рапид О’Графикс» не выделялось на фоне жилой улицы. Ему нравилось сливаться с остальными домами.

На первом этаже находилась кухня, где каждый сотрудник мог приготовить себе любимый напиток. Там имелась профессиональная кофемашина с тремя емкостями: для обычного кофе, для кофе без кофеина и для кипятка, чтобы заваривать один из двадцати видов чая. Кроме того, на кухне стоял холодильник, забитый прохладительными напитками и парой бутылок игристого вина, на случай чьего-нибудь дня рождения или просто расслабона после работы. Там же находился огромный морозильник с низкокалорийными блюдами, пиццами и закусками, которые можно разогреть в микроволновке. Никто в «Рапид О’Графикс» не выходил на обед. Еда в дешевых столовых в пределах пешей доступности была просто отвратительная. И кто в здравом уме выйдет в этот белый кошмар?

На втором этаже в трех комнатах располагались длинные чертежные столы, папки с документами и коробки с канцелярскими принадлежностями на металлических стеллажах. Внизу находилась проявочная, куда вела черная вращающаяся дверь, а также помещение для верстки и фоторедуктор. Капра освобождал место для огромной копировальной машины, которую ему удалось получить почти даром. Гостиная была переоборудована в комнату для совещаний с удобными диванами и зону отдыха. В подсобном помещении, ранее служившем кладовкой для садовых инструментов, установили станок для офсетной печати. Предварительно Капра поставил там обогреватели.

Все стены в доме покрывали бумаги. Когда Джонатан впервые здесь очутился, ему показалось, что он попал на безумную вечеринку фанатов поделок из бумаги. К стенам было прикреплено степлером, приклеено скотчем или приделано любым другим возможным способом столько бумаги, сколько хватило бы для тиража телефонного справочника Чикаго, Белых и Желтых страниц. Вырезки, картонки, макеты, гранки, полоски, отрывки. Фотопленки и фотографии. Карты. Граффити. Постеры и рекламные плакаты. Памятки и меню, продырявленные кнопками, булавками, коктейльными шпажками, даже дротиками для игры в дартс. И чем ближе к кабинету Капры, тем больше рамок на стенах: всевозможные награды, благодарности, сертификаты. Можно было часами читать информацию на стенах.

Джонатану нравилась атмосфера офиса. Капре удалось создать островок здравого смысла в море корпоративного мусора. Клевый, уютный, нонконформистский, Капра был продуктом шестидесятых, чей взгляд устремлен в девяностые.