Захватывающие деяния искрометного гения

Почему леса?

Понимаете, мне нравятся строительные леса. Мне нравятся строительные леса не меньше, чем само строительство. Особенно если эти леса красивы. В своем роде, конечно.

С. 207

Алкоголизм и ощущение смерти делают человека всеядным, одновременно беззаботным и пугливым, аморальным, несчастным.

Ты действительно в это веришь?

Иногда. Конечно. Нет. Да.

С. 216

…Еще в школе я нарисовал целую серию портретов членов нашей семьи. Первый – Тофа, с фотографии, которую сам же и сделал. По заданию ради точности следовало разделить изображение на клетки, так что картина, выполненная темперой, получилась то что надо. В результате он на ней как живой. Чего нельзя сказать об остальных – ведь их фотографий, разделенных на клетки, у меня не имелось. Я нарисовал Билла, но выражение лица получилось слишком наряженным, глаза слишком темными, волосы взлохмаченными, как у Цезаря, но совершенно не как у брата. Портрет Бет, выполненный со снимка, где она в выпускном платье, тоже не получился – кроваво-красная кожа на фоне розовой тафты; его я отбросил сразу. На старом диапозитиве мамы и папы они в пасмурный день сидят в лодке. Большую часть снимка занимает мама, она смотрит в объектив, а отец выглядывает из-за ее плеча; он сидит в центре лодки, не подозревая – или только делая вид, что не подозревает, – о съемке. Рисунок, сделанный с этого диапозитива, я тоже забраковал – никакого сходства. Всякий раз, когда мои творения попадались на глаза кому-нибудь из родственников, они брезгливо отводили взгляд. Билл, тот вообще пришел в ярость, увидев свой портрет в публичной библиотеке. «Это вообще законно? – воззвал он к отцу-юристу. – Что он намалевал? Я здесь сущее чудовище!» И он был прав. Действительно чудовище. Так что, когда на первом курсе Рики Сторр попросил меня нарисовать портрет его отца, я заколебался – ведь меня постоянно мучила неспособность изобразить человека, не искажая черт его лица. Все получалось как-то неловко, бездарно. И все же я уступил Рики – из уважения. Даже испытал волнение от оказанной мне чести написать портрет его отца на память. Короче, Рики принес мне черно-белую фотографию с каких-то документов, и я взялся за дело. Изо дня в день, целыми неделями, наносил мазок за мазком. В конце концов работа была окончена, и, на мой взгляд, сходство портрета с оригиналом отрицать было невозможно. Я сказал Рики, что дело сделано, и пригласил его в университетскую мастерскую. В тот день он пообедал рано и вскоре был на месте. Я повернул рисунок, сияя и ожидая, как сейчас мы оба расцветем от счастья.

Наступило молчание. Затем он сказал:

– Так. Так. Это не то, чего я ожидал. Это не… то, чего я ожидал.

С этими словами Рики вышел из комнаты, оставив меня с портретом наедине.

С. 217

Всякий раз, проезжая мимо какого-нибудь кладбища, мы в изумлении, прямо-таки не веря глазам своим, цокали языками. Особенно если кладбище было большое, со множеством могил, неухоженное, почти без деревьев – сплошная серость, какая-то чудовищная пепельница. Тоф в такие моменты отворачивался, а я смотрел, но только для того, чтобы все запомнить и подтвердить данное самому себе обещание, что никогда не окажусь в таком месте и никого там не похороню, – кому нужны все эти кладбища? Кому они могут дать покой? Никогда не позволю похоронить себя в таком месте, уж лучше я исчезну вовсе…

Мне часто является в видениях собственная смерть. Когда станет ясно, что осталось недолго, – допустим, у меня найдут СПИД (по-моему, он у меня есть; если кто вообще и болен СПИДом, так это я), – короче, когда время наступит, я просто уйду, попрощаюсь и уйду, а потом брошусь в жерло вулкана.

Не то чтобы в мире вообще не существовало подходящих мест для захоронения, но эти муниципальные кладбища, да коли уж на то пошло, любые кладбища вроде тех, что лепятся к шоссе, или тех, что расположены в центре города (тела там, надгробия), – разве все это не примитив и не вульгарность? Яма, ящик, каменная глыба на траве. А мы устраиваем целую пышную церемонию, нам кажется, что она тут к месту, что в ней есть суровая красота, и вот мы собираемся у края ямы и опускаем в нее ящик. Немыслимо. Варварство и унижение.

Хотя справедливости ради надо сказать, что однажды мне попалось подходящее, судя по всему, место. Я шел – следовало бы сказать «совершал пешую экскурсию», если бы мы не просто гуляли, а делали что-то еще, но поскольку это была именно прогулка, данного выражения я не употребляю, хотя всякий, кто выходит на природу и оказывается там, где имеется слегка пересеченная местность, чувствует потребность именно его-то и употребить, – так вот, я шел по лесу, примыкающему к Карапе, притоку Амазонки. Вместе с еще несколькими журналистами (двое были из журнала «Рептилии») я на халяву присоединился к герпетологам – целой компании вооруженных фотокамерами упитанных американцев – специалистов по рептилиям. Они потащили нас с собой в этот лес, и мы поднимались по извилистой тропе в поисках удавов и ящериц. После примерно сорока пяти минут подъема по чаще, сквозь которую с трудом, бросая на землю редкие пятна, пробивалось солнце, деревья вдруг расступились, и мы оказались на прогалине, прямо над рекой. Видно было оттуда, без преувеличения, на добрую сотню километров во все стороны. Солнце садилось, и огромное небо над Амазонкой светилось длинными голубыми и оранжевыми полосами, наугад, вперемешку, словно кто-то оставил следы краски на бумаге. Внизу река медленно несла свои воды цвета жженого сахара, а на том берегу опять начинались джунгли, первозданный зеленый хаос цвета брокколи, простирающийся покуда глазу видать. Прямо перед нами из земли поднималось десятка два простых некрашеных крестов без всяких надписей. Место захоронения здешних сельчан.

И вот мне подумалось, что здесь и я мог бы упокоиться. Что если мне суждено быть похороненным, то пусть труп, покрытый глиной, истлевает в этом месте. В окружении здешних видов и всего остального.

И по времени все тоже как-то странно сошлось: в тот же самый день, немного раньше, я был почти уверен, что уже покидаю сей мир, – из-за пираний. Наша яхта – трехпалубное речное судно – бросила якорь в небольшой укромной бухте, и местные гиды решили половить пираний на обыкновенные удочки с наживкой из куриного мяса. Пираньи клюнули сразу. Получилось настоящее пиршество – они буквально запрыгивали из воды на борт, злобно скаля острые зубки. А с другой стороны яхты плавал наш американский гид, бородатый парень по имени Билл. Из-за чайного цвета воды те части его тела, что находились под водой, приобрели красный оттенок, что представляло тем большую опасность, что он находился посреди косяка пираний.

– Давайте сюда! – крикнул он.

О господи, только не это.

Тем не менее все «дали туда», и тела упитанных герпетологов тоже окрасились в кроваво-чайный цвет. Я слышал, что пираньи нападают на людей крайне редко (хотя бывают исключения), что бояться нечего, поэтому вскорости и я прыгнул в реку вслед за остальными, утешая себя тем, что, если на этих существ нападет жор, мои шансы по крайней мере выше, чем если бы я был один, – пока они поедают кого-то еще, у меня будет время спастись. Без шуток, я произвел расчет – сколько времени понадобится рыбам, чтобы сожрать четверых моих спутников, и сколько времени нужно мне, чтобы выбраться на берег. Через три-четыре минуты, каждая из которых была до краев насыщена страхом, стараясь не касаться ступнями илистого дна и вообще делая как можно меньше движений, дабы не привлекать к себе внимания, я вышел из воды. Потом забрался в выдолбленное из цельного ствола каноэ одного из гидов. Еще раньше в него пытался залезть кто-то из герпетологов, но ни один не удержался, все падали обратно в воду. Я же подумал, что со своей исключительной ловкостью наверняка не перевернусь. И какое-то время у меня это действительно получалось. Я уселся поудобнее, оттолкнулся от борта яхты и, работая небольшим веслом, поплыл вниз по течению – весь такой ловкий и грациозный.

Но метров через двести каноэ начало тонуть. Я оказался слишком увесистым. Лодка все больше наполнялась водой.

Я оглянулся на яхту. На борту, истерически хохоча, сгрудились перуанские гиды. Я погружался в мутную воду, течение увлекало меня все дальше, а они, согнувшись пополам, давились от смеха. Они были в восторге.

Каноэ погрузилось носом в воду, я вылетел наружу; дело происходило на середине реки, где гораздо глубже, чем у берега, а вода еще мутнее, так что даже собственные конечности различить трудно. Я в отчаянии влез на опрокинутое суденышко.

Все, конец, думаю. Там, рядом с яхтой, пираньи нас не тронули, но разве можно ручаться, что здесь они не отхватят палец-другой. Они часто начинают с пальцев на руках и ногах, звереют от крови, а дальше…

О боже всемогущий, Тоф…

Каноэ еще держалось на плаву, но скоро оно под моей тяжестью окончательно пойдет на дно, я вновь окажусь в воде, кишащей пираньями, мои судорожные движения (я пытался свести их к минимуму, только шевелил ногами, чтобы удержаться) привлекут их внимание, они постепенно подберутся ко мне со всех сторон, начнут впиваться зубами в икры и живот, а дальше, когда плоть моя будет изъедена и кровь струями потечет наружу, налетит целое полчище, добрая сотня, я увижу собственные истерзанные конечности, и от меня останутся одни кости – за что все это? За то, что я решил продемонстрировать удаль, в которой не уступаю заправскому перуанскому гиду…

И я опять подумал о бедном Тофе, об этом мальчике. Они вместе с сестрой сейчас находятся за тысячи километров отсюда…

Как я могу его покинуть?

С. 218

[М]оя мать каждый вечер читала романы ужасов. Она перебрала все, сколько их было в библиотеке, до единого. С приближением ее дня рождения или там Рождества я начинал прикидывать, что бы ей купить из новенького, последний роман Дина Р. Кунца[2 - Дин Рэй Кунц (р. 1945) – американский писатель, автор фантастических остросюжетных романов.] или Стивена Кинга[3 - Стивен Кинг (р. 1947) – американский писатель, автор рассказов, повестей и романов в основном в жанрах ужасы, триллер, мистика.]? Но я не мог! Я не хотел поощрять ее. Не мог я прикоснуться и к отцовским сигаретам, не мог глядеть на блоки «Пэлл-Мэлл» в кладовке. Я был из тех детей, кто не способен смотреть даже рекламу ужастиков по телеку. Например, после рекламы «Магии» – фильма, где детей убивают марионетки, – меня полгода мучили ночные кошмары. Точно так же не мог я заставить себя глядеть и на книги, которые читала мама. Я переворачивал их обложкой вниз, чтобы не видеть тисненых заглавий и пятен крови – особенно пугали сочинения Вирджинии Эндрюс[4 - Клео Вирджиния Эндрюс (1923–1986) – американская писательница, романистка, художник и иллюстратор. Сюжеты романов Эндрюс вращаются вокруг семейных тайн и часто затрагивают тему инцеста, чаще всего между братьями и сестрами, а на обложках часто изображены дети.] с кричащими, жуткими изображениями застывших в неподвижности ребятишек в голубом свете.

С. 413

Билл, Бет, Тоф и я смотрим новости. Короткий сюжет про бабушку Джорджа Буша. Судя по всему, в связи с днем ее рождения.

Мы спорим о возрасте бабушки человека, которому самому под семьдесят. Кажется невероятным, что она все еще жива и дышит.

Бет переключает на другой канал.

– Смотреть невозможно, – говорит она.

С. 427

[О]на жила словно бы в никогда не прекращающемся моменте. Постоянно приходилось объяснять ей, что происходит, как она здесь оказалась, что можно и чего нельзя делать в сложившейся ситуации. По десять раз на дню приходилось отвечать на одни и те же вопросы – Что заставило меня? Чья в этом вина? Как я сюда попала? Кто эти люди? И пересказывать тот несчастный случай – широкими мазками – и постоянно напоминать, потому что она всегда забывала…

Нет, не забывала. Просто была не способна усваивать информацию…

Но кто способен? Черт возьми, она же жила на свете и понимала это. Ее голос всегда звенел, и взгляд с любопытством останавливался на каждой мелочи, на всем, даже на моей прическе. Она по-прежнему узнавала предметы, среди которых жила годами, и могла к ним прикасаться – эта часть ее памяти оставалась не поврежденной. И пусть мне хотелось наказать тех, кто во всем этом виноват, пусть я лелеял в себе это желание и думал, что никогда не устану мечтать об этом, – сама наша близость, такая тесная, что можно дотронуться рукой и ощутить ток крови под кожей, умеряла мою ненависть.

Музыка со стороны бассейна зазвучала по-новому.

– Ой, как я люблю эту песню, – сказала она, покачивая в такт головой.

Ну и, наконец, в данном издании по просьбе автора все ранее имевшиеся эпиграфы, в том числе: «Неутолимая жажда сердца – познать все и простить всех» (Генри Ван Дайк); «[Мои стихи] могут ранить мертвых, но с мертвыми я разберусь сама» (Энн Секстон); «Не всякий ребенок, брошенный на съедение волкам, становится героем» (Джон Барт); «Все будет забыто, и ничто не повторится» (Милан Кундера); «Почему бы просто не написать о том, что произошло?» (Роберт Лоуэлл)[5 - Генри Ван Дайк (1852–1933) – американский писатель, поэт, дипломат и священнослужитель. Энн Секстон (1928–1974) – американская поэтесса и писательница, лауреат Пулитцеровской премии. Джон Барт (р. 1930) – американский писатель, поэт-модернист, один из основоположников «школы черного юмора». Милан Кундера (р. 1929) – французский писатель чешского происхождения. Роберт Лоуэлл (1917–1977) – американский поэт, драматург и литературный критик.]; «Эй, вот и я, меня зовут Дэйв, я пишу книгу! В ней все мои мысли! Ла-ла-ла! Ура!» (Кристофер Эггерс) – убраны, ибо он, в сущности, никогда не считал себя человеком, которому нужны эпиграфы.

Благодарности

Прежде и более всего автор хочет выразить признательность друзьям из НАСА и Корпуса морской пехоты США за их громадную поддержку и бесценную помощь во всем, что касается технических аспектов данного повествования. Les saludo, muchachos![7 - «Привет вам, парни!» (исп.)] Он также благодарен всем тем, кто, раздвигая границы великодушия, дал согласие на использование в этой книге своих подлинных имен и поступков. По понятным причинам это вдвойне относится к родным автора, особенно к его сестре Бет, чьи воспоминания в большинстве случаев отличаются большей яркостью, нежели самого автора. И втройне – к Тофу (произносится «Тооф», с длинным «о»). Автор не выделяет особо своего старшего брата Билла, потому что он разделяет убеждения республиканцев. Автор к тому же должен признать, что он не лучшим образом выглядит в красном. Равно как и в розовом, или оранжевом, или даже желтом – у него же не весенний тип внешности. И еще до прошлого года Билл считал, что Ивлин Во – это женщина, а Джордж Элиот[8 - Ивлин Во (1903–1966) – английский писатель-романист, журналист, литературный критик. Джордж Элиот (1819–1880) – псевдоним английской писательницы Мэри Энн Эванс.] – мужчина. Далее пишущий эти строки, а также все, кто способствовал созданию этой книги, вынуждены заметить, что, пожалуй, и вправду сегодня появляется, возможно, слишком много текстов мемуарного типа и что все эти тексты, описывающие подлинные события и реальных людей, в противоположность вымышленным историям внутренне мерзки, порочны, неправильны, зловредны и дурны. Однако напоминаем всем и каждому, что мы, читатели и писатели, делаем вещи и похуже.

Занятная история. Как-то примерно в середине работы над этими… этими… мемуарами к автору, зашедшему в ресторанчик в ковбойском стиле и заказавшему большое блюдо ребрышек с жареной картошкой, подсел знакомый. Он устроился напротив, спросил, что нового, как дела, работает ли автор над чем-нибудь новеньким и т. д. Последний ответил, да, работает, пишет книжицу, то да се… Здорово, – сказал знакомый, на котором была спортивная куртка из материала, похожего (впрочем, возможно, дело было в освещении) на пурпурный велюр. А что за книжица? – поинтересовался знакомый (назовем его, допустим, Освальдом). О чем она? – спросил Освальд. Ну как сказать, с прежним красноречием ответил автор, на словах не объяснишь, похоже не мемуары… О нет, только не это! – пылко перебил его знакомый (возможно, вам будет интересно узнать, что волосы Освальда были уложены перьями). Не говори, что ты попал в эту ловушку! (и ниспадали на плечи в стиле «Подземелья и драконов»[9 - «Подземелья и драконы» – настольная ролевая игра в жанре фэнтези.]) Мемуары! Не смеши меня, старик! Какое-то время он продолжал разглагольствовать в том же духе, с использованием современного сленга, пока автору стало немного не по себе. В конце концов, подумал он, быть может, Освальд в своем пурпурном велюре и коричневых вельветовых штанах прав, быть может, мемуары это и впрямь Плохо. Быть может, изложение реальных событий от первого лица, если только дело происходит не в Ирландии и тебе еще не исполнилось семьдесят, это да, Плохо? В его словах был смысл! В надежде сменить тему автор спросил Освальда, – однофамильца человека, который убил президента[10 - Речь идет о Ли Харви Освальде (1939–1963) – единственном официальном подозреваемом в убийстве 35-го президента США Джона Кеннеди.], – а над чем работает он (Освальд был в своем роде профессиональным писателем). Само собой автор одновременно ожидал и опасался, что Освальд трудится над чем-то чрезвычайно важным и масштабным – например, над опровержением кейнсианской экономической модели или новой версией «Беовульфа» (на сей раз изложенной с точки зрения ближайшей елки[11 - В романе Джона Гарднера «Грендель» (1971) основные события англосаксонского эпоса «Беовульф» представлены с точки зрения чудовища Гренделя.]), ну и все такое прочее. Но знаете, что он ответил, что сказал этот человек с укладкой в стиле 70-х и в пурпурном велюре? Он сказал: сценарий. Он не выделил это слово курсивом, но мы сделаем это за него: сценарий. Что за сценарий? – спросил автор, который не имел ничего против сценариев, любил кино и то, как в его зеркале отражаются ужасы нашего общества, и все такое прочее, – он все равно внезапно почувствовал себя немного лучше. Ответ: сценарий «про Уильяма С. Берроуза[12 - Уильям Сьюард Берроуз (1914–1997) – американский писатель, один из известнейших битников.] и наркотики». Ну, тучи внезапно рассеялись, засияло солнце, и автор снова утвердился в своей мысли: даже если идея описания правдивой истории – это плохая идея, даже если рассказ о смерти родных и, как результат, разочарованиях не интересен никому, кроме одноклассников автора и пары-тройки слушателей курсов писательского мастерства в Нью-Мехико, все равно есть идеи куда, куда хуже. К тому же если вас беспокоит, что все описанное правда, делайте то, что и автору следовало бы сделать, и что делали писатели и читатели испокон веков:

притворитесь, что все это выдумка.

В общем, у автора есть предложение. Те из вас, кто на стороне Освальда, могут сделать следующее: если вы пришлете автору экземпляр этой книги в твердом переплете или мягкой обложке и десять долларов (чек должен быть выписан на имя Д. Эггерса), он отправит вам диск с полным текстом книги, но с измененными именами и названиями места действия, так что понять, кто есть кто, смогут лишь те, о чьих жизнях идет речь, пусть в слегка закамуфлированном виде. Voil?! Вымысел! Далее: цифровая версия будет, как и положено, интерактивна. (Эй, может, вам приходилось слышать о новейших микрочипах размером с молекулу? Таких, которые выполняют те же операции, что и все компьютеры испокон веков, только за одну секунду и занимают места с крупицу соли. Можете себе представить? Ну, так это чистая правда: технологии меняют нашу жизнь.) Имея дело с цифровой версией, вы для начала можете выбрать имя главного героя. Мы можем предоставить на выбор кучу возможностей, в том числе «Писатель», «Автор», «Журналист» или, скажем, Пол Теру[13 - Пол Теру? (р.1941) – американский пистель, автор псевдоавтобиографии «Моя другая жизнь» (1996).]; а хотите – придумайте сами! Собственно, пользуясь автозаменой, читатели могут по собственному усмотрению менять имена всех, начиная с главных героев и заканчивая эпизодическими персонажами. (Это может быть книга про вас! Про вас и ваших приятелей.) Всех, кого интересует художественная версия этой книги, просим высылать экземпляры по адресу: З.Д.И.Г. Особое предложение для любителей беллетристики. «Винтидж Букс», 299, Парк-авеню, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 10171. ПРИМЕЧАНИЕ: данное предложение – не шутка. ХОТЯ: к сожалению, присланные экземпляры возврату не подлежат. ВЗАМЕН: они будут распродаваться со скидкой.

Далее: автор хотел бы признать существование планеты сразу за Плутоном, и затем, на основе собственных нерегулярных исследований и убеждений, вновь закрепить планетарный статус Плутона. Зачем мы так поступили с Плутоном? Ведь у нас были с Плутоном добрые отношения. Автор желает признать, что, поскольку эта книга является в некотором роде обыкновенной забавой, любому позволено отбросить ее в сторону. Автор желает признать, что у вас могут возникнуть проблемы с названием. У него тоже есть на этот счет некоторые оговорки. Название, которое вы видите на обложке, было выбрано в итоге анонимного голосования, проведенного на окраине Финикса, штат Аризона, в декабре 1998 года. Вот варианты, которые были по тем или иным причинам отвергнуты: «Захватывающие деяния смерти и смятение» (по сути верно, но звучит коряво); «Поразительные примеры мужества и силы» (Стивен Эмброуз[14 - Стивен Эмброуз (1936–2002) – американский историк, автор популярных книг по истории США, биограф президентов Дуайта Эйзенхауэра и Ричарда Никсона. Его книги отличаются торжественностью заголовков.] мог за такое название подать на нас в суд); «Воспоминания о католическом детстве» (было сочтено более или менее приемлемым); наконец, «Старые и черные в Америке» (пожалуй, рискованно). Вообще-то мы склонялись как раз к последнему варианту, поскольку он и намекал на взросление, и отвечал бы американскому представлению об инаковости, но его сразу же отклонил издатель, в результате чего мы и остановились на «Захватывающих деяниях искрометного гения». Да, заглавие привлекло ваше внимание. Сначала вы приняли его за чистую монету и сразу купили книгу. «Именно такую книгу я искал!» Многие из вас, особенно те, кто любит сантименты и мелодраму, сразу остановились на слове «Захватывающий». Другие усмотрели в «искрометном гении» что-то напоминающее полезный совет. Но затем вам пришло в голову: послушайте, а как, собственно, одно сочетается с другим? Или это похоже на кокосовое масло и шоколад, шотландскую клетку и турецкий огурец, которые никогда не смогут мирного сосуществовать? Скажем, если книга действительно захватывает, то зачем портить читателю настроение буффонадой? Или если, напротив, название – это какая-то хитроумная шутка, зачем впадать в сентиментальность? Что уж говорить о фальшивом (или искреннем? Нет! – наверняка взываете вы. – Пожалуйста, не надо!) хвастовстве всего заголовка вместе взятого. В конце концов, единственная логичная интерпретация этого названия такова: а) это глупая шутка, б) в надежде на интерес к неуклюжей новизне заголовка (должной, как можно заподозрить, поразить читателя), хотя в) все портит дурновкусие шутки и г) ощущение того, что автор-то как раз смертельно серьезен в своем восприятии заголовка как точного отражения содержания, намерения и качества книги. Ой, да ну разве все это теперь имеет значение? Разумеется, нет. Вы здесь, мы вместе, у нас вечеринка! Автор хотел бы признаться, что в 1996 году голосовал за Росса Перо[15 - Росс Перо (1930–2019) – американский бизнесмен и филантроп, независимый кандидат на пост президента США в 1992 и 1996 гг.], ибо он (автор) является поклонником богатых и безумцев, особенно когда сердце у них обливается, как у мистера Перо (а у него точно обливается), кровью. Также автор считает себя обязанным признать, что да, успех мемуаров – как и любой книги – в большой степени зависит от привлекательности образа повествователя. В этом плане автор предлагает читателю следующее:

а) представить себе, что он похож на вас;