Танец мотылька

– Сейчас увидишь. Если что – зови. Я в коридоре – услышу. Больница переполнена, прости, что тебя положили в этой каморке. Палат свободных совсем нет. Врачи на операции, так что на посту только я. Кстати, меня Лизой зовут.

Я хочу спросить связались ли с моими родными, но не успеваю. Девушка исчезает за дверью, вильнув густым хвостом, и еще какое-то время я слышу ее шаги: точные и ритмичные, напоминающие чечетку.

Долго смотрю под дверь. Солнце из коридора веером лучей заползает в палату. Или каморку. Да: повезло так повезло.

Меня вдруг подкидывает от острого осознания.

Я не успела на кастинг! Столько готовилась, и все в тартарары. И это ужасней, чем сама авария и гибель людей. Да, я – эгоистка. И танцы для меня – все.

Отодвигаю горловину сорочки и смотрю под одежду. Туловище перебинтовано, грудь в синяках и кровоподтеках. Нет-нет-нет! Это не может сломать меня. Я все равно буду танцевать! Хоть все ноги переломайте – все равно! Буду ползать на карачках, но пуанты не брошу. Ни за что!

Сцепляю зубы и мычу от злости на себя. Как всегда, не уследила за временем. Отвратительная привычка. Боже, что я сделала не так? За что такое наказание? Не за опоздания ведь? Но для себя решаю, что задержалась так в последний раз.

Откидываю одеяло и осматриваю ноги: куча ссадин, царапин и синяков, но с виду целые. Прощупываю колени: даже не больно. Фух! Отлегло. Валюсь на подушку, морщась от прострелов под грудью.

Слышу шаги. Укрываюсь, подтягивая одеяло чуть ли не на подбородок. Страшно.

Свет на полу преломляется, затем дверь медленно выступает вперед.

Не дышу. Стук сердца врывается в виски гонгом. Только не он! Только не он!

В палату заходит седовласый мужчина. Одет просто: классические брюки кирпичного цвета и светлая рубашка с короткими рукавами. Жара продолжается. Это здесь холодно, как в могиле, а на улице – лето в самом разгаре.

Я облегченно выдыхаю. Не он.

– Виктория Крылова?

Не хочу отвечать, но киваю. Что ему нужно?

Мужчина проходит вперед, отстукивая каблуками по полу ровный штрих: раз-два, раз-два – марш. Перебрасывает из руки в руку кожаную папку.

– Меня зовут Пестов Николай Владимирович. Я расследую, – он запинается, приседает на приготовленный Лизой стул и раскрывает бумаги, – аварию на проспекте Мира.

Смотрю на него и понимаю, что сейчас прозвучат те самые вопросы, от которых не убежать. Стынет кровь в жилах. Сглатываю горечь, будто отвар полыни. Лучше бы позволила медсестре вколоть прозрачную гадость. Может, не так болело бы в груди, может, все это воспринималось бы легче? Каморка, и без того маленькая, сдавливает меня, сужается, а ее стены, будто кренятся, готовые рухнуть. Сжимаюсь еще больше. Резь ползет по ладоням: кажется, я проколола ногтями кожу.

– Я быстро, чтобы вас не мучить. Всего несколько вопросов. Вы понимаете, о чем мы говорим?

Кивок.

Осторожно вдыхаю. Воздух колючий, похожий на едкий дым у костра, что разъедает глаза и заставляет отойти в сторону. А сейчас мне скрыться некуда, есть только один выход: узнать все и принять правду.

– Хорошо. Помните хоть что-то?

Еще кивок.

Можно ли помнить то, что заставляет тебя выть от боли? Можно ли вспомнить то, что кажется невесомым далеким счастьем?

– Рассказать сможете?

Нет! Закрываю глаза. Кровавые скриншоты врываются в память. Усиленно мотаю головой: «Нет-нет-нет!».

– Ладно, попробуем иначе. Где вы сели в маршрутку?

– На перекрестке Южной улицы и переулка… не помню название, – голос совсем не мой, хриплый, сухой.

– Это ваши вещи? – он протягивает фотокарточку, и я вижу залитые кровью балетные туфли.

– Мои.

Следователь трет подбородок, прилично заросший седой щетиной.

– То есть, вы сели и…

Я смотрю на него и недоумеваю. Что он хочет? Что мне сказать, если помню все отрывками? Кусками, вырванными сознанием из сумасшествия.

– Помню лишь, как нас понесло, и машину начало крутить. Потом меня придавило людьми, и я отключилась, – выдохнула, будто выплюнула гадость, что скопилась внутри. Может, хватит?

Николай Владимирович прищуривается и чмыхает носом. Прячет фото, достает еще стопку.

– Можете глянуть? Вдруг кого-то узнаете.

Вдавливаю спину в подушку до хруста позвонков.

– Вряд ли. Я даже не успела оплатить проезд. Как там можно было кого-то рассмотреть?

Рука следователя застывает в воздухе. Он трясет снимками.

– А все же гляньте. Мало ли.

Беру и без интереса листаю, по одной откладываю в сторону. Всех этих людей уже нет в живых. Меня ломает от душевной боли, грудь стягивает невидимыми тисками. Стараюсь дышать.

– Вы были с мужем?

– Я не замужем, – автоматом отвечаю и задерживаю взгляд на одной фотографии.

На ней пожилой мужчина. Нахожу в его взгляде что-то едва уловимое: близкое и знакомое. Встряхиваю головой. Некогда локоны, а сейчас засаленные бурые трубочки, трясутся на плечах.

Пестов прочищает горло, шуршит бумагами.

– Ваши документы говорят о другом, – он передает в раскрытом виде паспорт, а я все еще смотрю на фото незнакомого человека.

Кто он? Почему у меня стойкое ощущение неправильности, какой-то ущербности ситуации, нелогичности и обмана? Почему мне кажется, будто я его где-то видела? Кто этот незнакомец на фото? Может, один из папиных знакомых по работе? Или кто-то из преподавателей университета, где мы часто проводили репетиции?

Наконец, вытаращиваюсь на протянутую следователем страницу, еще не до конца понимая, о чем он говорит. Меня больше занимает то, что память упрямо сопротивляется и не отвечает мне. Кто этот человек на фото?

– Виктория, вы уверены, что все помните?

– Конечно.