Бри нахмурилась.
– Джем? Это не совсем то, что написал папа… а если он и вправду знает… нет, это слишком серьезный секрет, чтобы доверить его восьмилетнему мальчику.
– Верно.
Роджер подумал, что, несмотря на свои восемь лет, Джем умеет хранить секреты. Но и Бри права: ее отец никогда бы не стал обременять столь опасной информацией другого человека, не говоря уже о любимом внуке. По крайней мере, без уважительной причины, а постскриптум давал понять, что эту самую информацию сообщили на случай крайней нужды.
– Ты права. Джем ничего не знает о золоте, только о том Испанце, кем бы он ни был. Джем тебе ничего не говорил?
Бри покачала головой и резко повернулась, когда внезапный порыв ветра ворвался сквозь занавески в открытое окно, принеся с собой запах дождя. Бри вскочила и поспешно закрыла створки, затем побежала наверх, чтобы закрыть окна и там, махнув Роджеру, чтобы тот проверил первый этаж. Дом был большой, и окон в нем оказалось необычайно много. Дети все время пытались их пересчитать, но у них ни разу не выходило одно и то же число.
Роджер полагал, что мог бы как-нибудь сам пересчитать окна, решив этот вопрос раз и навсегда, но не хотел этого делать. Лаллиброх, как и большинство старинных зданий, обладал ярко выраженной индивидуальностью. Его построили большим и уютным, отказавшись от величественности в пользу удобства, и голоса прошлых поколений до сих пор эхом отдавались в стенах дома, который, несомненно, таил немало секретов. Сокрытие точного количества окон было вполне в игривом духе этого дома.
Окна на кухне – теперь оборудованной холодильником, современной плитой марки «Ага» и водопроводом, но все еще со старинными гранитными столешницами, покрытыми пятнами от смородины и крови домашней птицы и дичи, – были закрыты. Тем не менее Роджер прошел через кухню и буфетную. Свет в глубине холла не горел, но Роджер разглядел около стены решетку в полу, через которую воздух проникал в «убежище священника»[22 - Убежище священника – потайное помещение, где укрывались католические священники во время преследования католиков.].
После неудачного восстания якобитов там недолго прятался тесть, еще до того, как попал в Ардсмурскую тюрьму. Роджер спускался туда всего лишь один раз (и тоже ненадолго), когда они купили дом, и вылез из сырой вонючей ямы, отлично понимая, почему Джейми Фрэзер предпочел жить в глуши на уединенной горе, где ничто не сдерживало его передвижений.
Годы скитаний, невзгод, заточения… Джейми Фрэзер не был политиканом и лучше других знал истинную цену войны, вне зависимости от предполагаемой цели. Но Роджер не раз видел, как тесть рассеянно потирал запястья, где следы от оков давно исчезли, но память об их тяжести осталась. Роджер не сомневался, что Джейми Фрэзер лучше умрет, чем будет жить в неволе. На миг Роджеру так сильно захотелось оказаться рядом с тестем и сражаться с ним плечом к плечу, что от тоски заныли кости.
Начался дождь, капли забарабанили по шиферным крышам надворных построек, и вскоре он уже лил как из ведра, окутав дом туманом и водой.
– Ради нас… и наших потомков, – сказал Роджер вслух, но очень тихо.
То была сделка, которую мужчины заключили между собой, негласно, но полностью понимая друг друга. Главное – сберечь семью и защитить детей, больше ничто не имело значения. И если за это нужно платить кровью, по?том или отдать душу, что ж, всему своя цена.
– Oidche mhath, – произнес Роджер, кивнув в сторону убежища священника. – Спокойной ночи.
Он еще немного постоял на старой кухне, чувствуя, как дом словно обнимает его, надежно защищает от грозы. Роджер подумал, что кухня всегда считалась сердцем дома, и вдруг обнаружил, что от тепла плиты так же уютно, как когда-то от пылающего огня в ныне пустом очаге.
Роджер встретил Брианну у подножия лестницы. Она уже переоделась для постели, но вовсе не для того, чтобы спать. Воздух в доме всегда оставался прохладным, а из-за дождя температура понизилась еще на несколько градусов. Однако Брианна надела не теплую пижаму, а тонкую ночную рубашку из белого хлопка, отделанную узкой красной лентой и обманчиво целомудренную на вид. Белая ткань льнула к груди Брианны, словно облако к вершине горы.
Роджер сказал об этом жене, она рассмеялась и не стала возражать, когда он прямо поверх ткани накрыл ее грудь ладонями, чувствуя, как затвердели соски, став похожими на камешки.
– Наверху? – прошептала Брианна, и, прижавшись к нему, провела кончиком языка по его нижней губе.
– Нет, – ответил он и крепко поцеловал жену, возбуждаясь от прикосновения и сдерживая желание, – на кухне. Там мы еще этого не делали.
Роджер овладел Брианной, склонившись над старинным кухонным столом, заляпанным таинственными пятнами. Тихие стоны сливались с шумом ветра и стуком дождя, бьющего по старинным ставням. Роджер почувствовал, как она содрогнулась в сладкой судороге, обмякла, и тоже кончил. Колени ослабли, и он медленно навалился на жену, держа ее за плечи и прижимаясь лицом к пахнущим шампунем волосам. Гладкий старый гранит приятно холодил щеку. Сердце Роджера стучало медленно, тяжело и ровно, как будто били в большой барабан.
Роджер был без одежды, и от холодного сквозняка его спина и ноги покрылись мурашками. Брианна почувствовала, как он дрожит, и повернулась к нему лицом.
– Замерз? – прошептала она.
Ей самой было жарко, она пылала, как раскаленный уголь, и Роджеру больше всего хотелось лечь в постель рядом с ней и переждать грозу в уютном тепле.
– Все в порядке. – Он нагнулся и сгреб с пола одежду. – Пойдем спать.
Наверху шум дождя слышался еще громче.
– И звери шли по два, по два, – тихонько напевала Бри, когда они поднимались по лестнице. – Два кенгуру и два слона…
Роджер улыбнулся. Можно представить, что дом – это ковчег, который плывет по бурным водам, а внутри его уютно и тепло. И всех по двое: два родителя, два ребенка. Впрочем, возможно, когда-нибудь их станет больше. В доме полно места.
Лампу потушили, и под размеренный стук дождя в ставни Роджер балансировал на грани сна и бодрствования, желая продлить сладостные минуты.
– Мы ведь не будем его спрашивать? – прошептала Бри сонным голосом. Теплая тяжесть ее тела согревала бок Роджера. – Я имею в виду Джема.
– Конечно, нет. Ни к чему.
Он вдруг почувствовал укол любопытства. Интересно, кем был тот Испанец? И всегда существует соблазн, если знаешь о спрятанных сокровищах. Впрочем, пока клад им не нужен, денег у них достаточно. Предположим, что золото лежит себе спокойно там, куда Джейми его положил много лет назад. Хотя вряд ли.
Роджер не забыл последнее указание Джейми в постскриптуме.
«Пусть его обязательно освятит священник – на нем кровь». Слова расплывались, и, так как он все время повторял их в памяти, ему приснились не золотые слитки, а старый стол с гранитной поверхностью, в которую намертво въелись темные пятна. И ведь ничем их не отчистишь. Молитвы тоже не помогали.
Хотя, собственно, какая разница? Кем бы ни был тот Испанец, пусть спокойно охраняет свое золото и дальше. Семья в безопасности.
Часть 2
Кровь, пот и маринованные огурчики
Глава 6
Лонг-Айленд
4 июля 1776 года в Филадельфии была подписана Декларация независимости.
24 июля генерал-лейтенант сэр Уильям Хау прибыл в Нью-Дорп на Статен-Айленде и устроил походную штаб-квартиру в таверне «Роза и корона».
13 августа генерал-лейтенант Джордж Вашингтон прибыл в Нью-Йорк, чтобы усилить оборону города, который удерживали американцы.
21 августа лейтенант Уильям Рэнсом, лорд Элсмир, прибыл в таверну «Роза и корона» в Нью-Дорпе и доложил, хотя и несколько запоздало, что приступил к исполнению обязанностей самого младшего офицера при штабе генерала Хау.
22 августа…
Лейтенант Эдвард Маркхэм, маркиз Клэрвелл вгляделся в лицо Уильяма, выставив, в свою очередь, на обозрение весьма неаппетитный зрелый прыщ у себя на лбу, готовый вот-вот лопнуть.
– Элсмир, с тобой все в порядке?
– Замечательно, – с трудом выдавил Уильям сквозь стиснутые зубы.
– Только выглядишь ты несколько… зеленоватым. – Клэрвелл с обеспокоенным видом полез в карман. – Хочешь, дам пососать маринованный огурчик?
Уильям едва успел добежать до поручней. Сзади доносились скабрезные шуточки насчет «огурчика» Клэрвелла: кто бы мог его пососать и сколько владелец «огурчика» должен будет заплатить за оказанную услугу. Сальности перемежались заверениями Клэрвелла, что его престарелая бабушка считала маринованный огурчик лучшим средством от морской болезни и всем его рекомендовала. Этот способ отлично работает, божился Клэрвелл, вот посмотрите на него, Клэрвелла, крепок, как скала…
Уильям заморгал слезящимися глазами и уставился на приближающийся берег. Море почти не волновалось, но, похоже, надвигался шторм. Впрочем, какая разница, ведь даже при малейшей качке, во время наикратчайшего плавания, Уильяма буквально выворачивало наизнанку. И так каждый чертов раз!
Его все еще тошнило, но в желудке уже ничего не осталось, и потому Уильям сделал вид, что все хорошо. Он вытер рот, чувствуя, что покрыт липким холодным потом, хотя день стоял жаркий. Уильям расправил плечи.