Эхо прошлого

Но я-то знаю. И при этом не уверен, как произойдет то, о чем я знаю. Суждено ли мне стать частью грядущих событий? Должен ли я остаться в стороне, дабы не помешать исполнению наших чаяний? Как бы мне хотелось обсудить эти вопросы с твоим мужем, и, хотя он пресвитерианин, думаю, они бы встревожили его еще больше, чем меня. Впрочем, в конце концов, не важно. Я таков, каким меня сотворил Бог, и должен справляться с тем временем, куда Он меня поместил.

Хотя я еще не утратил ни зрения, ни слуха и даже способен контролировать кишечник, я уже не молод. У меня есть палаш и ружье, я неплохо владею и тем и другим, но еще у меня имеется печатный станок, который можно использовать гораздо действеннее. Я вполне осознаю, что палашом или ружьем можно одолеть лишь одного врага зараз, в то время как словом можно поразить любое их число.

Твоя мать – несомненно предвидя, что ей придется присутствовать при моей многонедельной морской болезни, – предложила мне войти в дело с Фергусом и использовать его станок, а не ездить в Шотландию за моим собственным.

Я думал над этим, но совесть не позволяет мне подвергать опасности Фергуса и его семью, используя его станок для своих целей. Между Чарльстоном и Норфолком не так уж много работающих станков, и даже если я буду печатать в полной тайне, в первую очередь под подозрение попадут Фергус и его близкие. Нью-Берн – рассадник лоялистских настроений, и происхождение моих памфлетов станет известно почти незамедлительно.

Но дело не только в Фергусе. Я надеюсь, что смогу извлечь еще одну выгоду из поездки в Эдинбург за станком. У меня там остались самые разные знакомые, и некоторые из них, возможно, избежали тюрьмы или виселицы.

Вторая, и самая важная причина, которая вынуждает меня отбыть в Шотландию, – это твой кузен Йен. Много лет назад я поклялся его матушке памятью нашей собственной матери, что привезу его домой. Именно это я и собираюсь сделать, хотя мужчина, которого я верну в Лаллиброх, совсем не тот парнишка, что его покинул. Один Господь знает, что они дадут друг другу – Йен и Лаллиброх, – ведь у Бога весьма своеобразное чувство юмора. Но если Йену суждено вернуться, то сейчас самое время.

Снег тает, вода капает с карниза весь день, а к утру сосульки свисают с крыши хижины почти до земли. Через несколько недель дороги расчистятся и по ним можно будет проехать. Довольно странно просить вас помолиться о благополучном исходе путешествия, которое давно завершится (хорошо или плохо) к тому времени, как вы о нем узнаете, но тем не менее я прошу об этом. Передай Роджеру Маку: я думаю, Бог не принимает в расчет время. И поцелуй за меня детей.

    Твой любящий отец,
    Дж. Ф.»

Роджер слегка откинулся назад, приподняв брови, и посмотрел на Брианну.

– Французские связи, как ты думаешь?

– Что? – Она нахмурилась, глядя через его плечо на письмо, туда, куда Роджер показывал пальцем. – Там, где он пишет о своих друзьях в Эдинбурге?

– Да. Разве большинство его тамошних знакомых не были контрабандистами?

– Так говорила мама.

– Вот к чему упоминание о виселице. А откуда чаще всего доставляли контрабанду?

У Бри екнуло сердце.

– Шутишь! Думаешь, он будет якшаться с французскими контрабандистами?

– Ну, не обязательно именно с ними, наверняка он знавал немало мятежников, воров и проституток. – Роджер коротко улыбнулся, но потом вновь посерьезнел. – Я рассказал ему о революции все, что знал. Конечно, не очень подробно, я ведь не изучал тот период в деталях, но упомянул, какую важную роль сыграет для американцев Франция. Просто я думаю…

Роджер смущенно помолчал, затем посмотрел на Бри.

– Он собирается в Шотландию не для того, чтобы избежать сражения. Он довольно ясно дал это понять.

– Думаешь, он будет искать политические связи? – медленно спросила она. – Не просто схватит печатный станок, сбросит Йена в Лаллиброхе и унесется обратно в Америку?

От этой мысли у Брианны полегчало на сердце. Образ родителей, плетущих интриги в Эдинбурге и Париже, пугал куда меньше, чем когда она представляла их посреди взрывов и сражений. И Бри знала, что, где бы они ни были, они были там вместе. Куда бы ни отправился отец, мать будет рядом.

Роджер пожал плечами:

– А вот он еще упомянул мимоходом, что он таков, каким его создал Бог. Ты знаешь, что он имел в виду?

– Воин, – тихо ответила она, придвинулась к Роджеру и положила руку ему на плечо, как будто боялась, что он внезапно исчезнет. – Он говорил мне, что всегда был воином. Он редко вступал в сражение, но знал, что рожден именно для этого.

– Да, правда, – произнес Роджер так же тихо. – Но он уже не тот молодой лэрд, который взял свой палаш и повел тридцать арендаторов в заведомо обреченный на поражение бой, а потом вернул их домой. Теперь он знает гораздо больше о том, на что способен человек в одиночку. Думаю, именно так он и поступит.

– Я тоже так думаю.

У нее перехватило горло, и не только от страха, но и от гордости. Роджер накрыл ее руку своей, ласково сжал.

– Я помню слова твоей матери, – медленно сказал он. – Что она нам рассказывала о… о своем возвращении и о том, как она стала врачом. И то, что твой… Фрэнк… что он ей сказал. То, что ее решение создаст чертовские неудобства людям вокруг нее, но ей выпал великий дар судьбы: она точно знает свое предназначение. Думаю, он был прав. И Джейми тоже знает.

Брианна кивнула. Наверное, не следует говорить об этом, подумала она, но больше не могла сдерживаться.

– А ты знаешь?

Он долго молчал, глядя на страницы на столе, но в конце концов покачал головой так незаметно, что Брианна скорее почувствовала это движение, чем увидела.

– Раньше знал, – тихо произнес он и отпустил ее руку.

* * *

Первым побуждением Брианны было треснуть его по затылку, а вторым – схватить за плечи, притянуть к себе, чтобы между их глазами осталось не больше дюйма, и спокойно, но отчетливо спросить: «Что за хрень ты несешь?»

Она воздержалась от каких-либо действий, но исключительно потому, что они, вероятно, привели бы к долгой беседе из тех, которые совершенно неуместно вести при детях. Дети же были в коридоре в нескольких футах от кабинета; до Брианны доносился их разговор.

– Видишь это? – спрашивал Джемми.

– Угу.

– Плохие люди пришли сюда очень давно, искали дедушку. Плохие англичане. Это они сделали.

Роджер повернул голову, когда уловил смысл сказанного Джемми, и с полуулыбкой взглянул Брианне в глаза.

– Плохие анвичане, – послушно повторила Мэнди. – Пусть все испвавят!

Несмотря на злость, Брианна не удержалась и тоже улыбнулась Роджеру, хотя и почувствовала холодок внизу живота, вспомнив, как ее дядя Йен – обычно спокойный и добрый – показал ей следы сабельных ударов на деревянной обшивке стен и сказал: «Мы оставили все как есть, чтобы показать детям и рассказать: вот такие они, англичане». Тогда в его голосе прозвенела сталь. Сейчас Брианна уловила слабый, по-детски нелепый отзвук той стали в голосе Джемми и впервые усомнилась в необходимости поддерживать такую семейную традицию.

– Это ты ему рассказал? – спросила она Роджера, когда детские голоса удалились в сторону кухни. – Я-то не рассказывала.

– Энни рассказала ему часть истории, вот я и подумал, что будет лучше, если он узнает ее полностью. – Он поднял брови. – Нужно было сказать, чтобы он поговорил с тобой?

– Ох, нет. Нет, – неуверенно повторила Брианна. – Но мы ведь не должны учить его ненавидеть англичан?

Роджер улыбнулся ее словам.

– «Ненавидеть», наверное, слишком сильно сказано. И Джем сказал: «плохие англичане». Так они и были плохими англичанами – те, кто это сделал. К тому же если он будет жить здесь, в Шотландских горах, то наверняка услышит немало колкостей в адрес англосаксов – чужестранцев, и соотнесет с воспоминаниями о твоей матери. В конце концов, твой отец всегда звал ее «саксоночка».

Он посмотрел на письмо на столе и, бросив взгляд на настенные часы, резко встал.

– Господи, я опаздываю! Зайду в банк, пока буду в городе. Тебе нужно что-нибудь в магазине «Для фермы и дома»?

– Да, – сухо ответила Брианна. – Новый насос для молочного сепаратора.