Скажи пчелам, что меня больше нет

– Четверо из них – наши, – со смешком заметил Джейми.

– Надеюсь, они не спалят дом, – проворчала я. Из печной трубы повалил дым и искры: кто-то подбросил в огонь дров.

– Не спалят. – Он развернул меня лицом к себе и тихонько сказал: – Я хочу тебя, a nighean. Ляжешь сегодня со мной? Может, это наша последняя ночь вдвоем на долгое, долгое время.

Я собиралась было сказать «Конечно!», но вместо этого зевнула во весь рот, едва успев прикрыть его рукой.

– Ой! Извини, я не хотела – нечаянно вышло.

Он тихонько рассмеялся. Качая головой, расправил скомканное лоскутное одеяло, на котором я сидела, опустился на колени и протянул мне руку.

– Приляг со мной, саксоночка! Посмотрим на звезды. Если через пять минут не заснешь – раздену тебя и буду любоваться твоим обнаженным телом в лунном свете.

– А если засну? – Я сбросила туфли и опустилась рядом с мужем.

– Тогда даже не буду стаскивать с тебя одежду.

Костер горел уже не так ярко, хотя дров было еще достаточно; разгоряченный воздух касался лица и шевелил волосы на висках. Крупные звезды рассыпались, словно бриллианты, оброненные небесным воришкой. Я поделилась этой метафорой с Джейми, но он лишь фыркнул в ответ. Однако потом прилег рядом и восхищенно вздохнул, любуясь чудесным зрелищем.

– Красиво! Вон там – Кассиопея, видишь?

Я посмотрела в направлении его кивка и покачала головой.

– Ничего не смыслю в созвездиях. Знаю только Большую Медведицу и еще могу показать Пояс Ориона. Куда он, черт возьми, подевался?.. И где-то рядом должны быть Плеяды, верно?

– Они входят в созвездие Тельца – которое возле Охотника. – Он вытянул руку, показывая, куда смотреть. – А это – Жираф.

– Не выдумывай! Нет такого созвездия – иначе я бы о нем слышала.

– Его сейчас просто не видно, но оно существует. Если уж на то пошло, сегодняшние события куда больше похожи на выдумку.

– Пожалуй, ты прав.

Он обхватил меня рукой, я повернулась на бок и прижалась щекой к его груди. Мы молча смотрели на звезды, слушая шелест ветра в листве и спокойное биение наших сердец.

Прошла целая вечность, прежде чем Джейми пошевелился и вздохнул.

– Таких звезд не видел с той ночи, когда мы зачали Фейт.

Я удивленно приподняла голову. Мы редко упоминали Фейт – мертворожденную дочь, навеки поселившуюся в наших душах. Нам не нужны были слова, чтобы понять чувства друг друга.

– Откуда ты знаешь, когда именно мы ее зачали? Я вот понятия не имею.

Он медленно провел пальцами по моей спине и принялся ласково массировать мне ягодицы. Будь я кошкой, непременно бы замурлыкала.

– Ну, могу и ошибаться, но мне всегда казалось, что это случилось в ту ночь, когда я пришел к тебе в аббатстве. Там в конце коридора было высокое окно; я посмотрел в него и увидел звезды. Решил – это знак. Словно звезды указывали мне путь.

Я не любила вспоминать ту ночь в аббатстве Святой Анны, где Джейми едва добровольно не сошел в могилу. Тогда было страшное время. Дни, проведенные в смятении и тревоге, сменялись мрачными, полными отчаяния ночами. В памяти осталось лишь несколько ярких эпизодов, которые выделялись, словно расцвеченные первые буквы в древних церковных книгах.

Бледное лицо отца Ансельма в свете свечей; доброта и сострадание в его глазах сменяются изумлением, когда он выслушивает мою исповедь. Аббат совершает обряд соборования у постели умирающего племянника; его руки легонько, подобно крылышкам колибри, касаются лба, век, губ и ладоней Джейми. Безмолвие полутемной часовни, где я так страстно молилась за его жизнь и где мои молитвы услышали.

Однажды я проснулась среди ночи и увидела, что Джейми стоит у моей кровати – мертвенно-бледный, обнаженный и дрожащий от холода. Он едва держался на ногах, но к нему вернулась жажда жизни и упрямая решимость, которые с тех пор ни разу его не покидали.

– Ты вспоминаешь Фейт? – Я непроизвольно потрогала живот. Джейми так и не увидел дочь, только чувствовал, как она пинается изнутри.

Он поцеловал меня в лоб и посмотрел в глаза.

– Конечно. Почему ты спрашиваешь?

– Просто хотела, чтобы ты рассказал мне еще немного.

– С удовольствием. – Он приподнялся на локте и притянул меня поближе, укутывая своим пледом[4 - Пледом в Шотландии называли традиционный большой килт (в отличие от малого, который представляет собой его нижнюю часть). Днем горцы носили его как верхнюю одежду, а ночью использовали в качестве одеяла.].

– А это помнишь? – Я отогнула краешек плотной ткани. – Как поделился со мной пледом в ночь нашей первой встречи?

– Чтобы ты не окоченела от холода? Конечно. – Он поцеловал меня в шею. – Тогда, в аббатстве, я и сам промерз до костей. Пытался ходить, но выбился из сил. А ты не давала мне есть, морила голодом, и я…

– Ты же знаешь, что говоришь неправду! Ты…

– Я не стал бы врать тебе, саксоночка!

– Еще как стал бы, черт тебя подери! – возмутилась я. – Постоянно так делаешь. Хотя сейчас это неважно. Значит, умирал от холода и голода? Но вместо того, чтобы попросить у брата Пола одеяло и горячую похлебку, почему-то потащился в чем мать родила по темному коридору и забрался ко мне в кровать.

– В жизни есть вещи поважнее еды, саксоночка. – Его рука по-хозяйски расположилась на моих ягодицах. – В тот момент самым главным для меня было выяснить, смогу ли я делить с тобой ложе. Подумал: если не смогу, то просто уйду в метель и ты меня больше не увидишь.

– Конечно, тебе не пришло в голову подождать пару недель, пока не окрепнешь.

– Ну, я не сомневался, что смогу преодолеть небольшое расстояние, держась за стены. А все остальное полагалось делать лежа. Так зачем ждать? – Рука начала поглаживать меня пониже спины. – Значит, ты тоже помнишь ту ночь?

– Я словно занималась любовью с глыбой льда. – Так оно и было. При этом сердце мое разрывалось от нежности, а в душе вновь расцветала надежда, которую я уже и не чаяла обрести. – Хотя вскоре ты немного оттаял.

Поначалу совсем немного. Я прижалась к нему, пытаясь согреть своим теплом. Стянула ночную сорочку, чтобы наши тела максимально соприкасались. Помню резко очерченный изгиб его бедра и выступающие позвонки, усеянные свежими шрамами.

– На тебя было страшно смотреть: просто ходячий скелет…

Я повернулась к мужу лицом и притянула к себе, чтобы почувствовать тепло его тела и прогнать леденящие воспоминания. Он в самом деле был теплый. И живой. Даже очень живой.

– Помню, ты обхватила меня ногой, чтобы я не свалился с кровати. – Джейми медленно поглаживал мое бедро. Его волосы поблескивали в свете догорающего костра, хотя лицо оставалось в тени. Однако по голосу чувствовалось, что он улыбается.

– Кровать была ужасно узкой. – Я спала на монашеской койке, едва вмещавшей одного человека средних размеров. А Джейми, даже изрядно исхудавшему, требовалось куда больше места.

– Саксоночка, я хотел перевернуть тебя на спину, но побоялся, что мы оба завалимся на пол, и потом… не думаю, что смог бы удержаться сверху.

Тогда он дрожал от холода и слабости. Вероятно, его и сейчас пробирала дрожь – на этот раз вызванная страхом. Я взяла руку, лежавшую у меня на бедре, и поцеловала. Замерзшие пальцы крепко обхватили мою теплую ладонь.

– У тебя получилось, – прошептала я, перекатываясь на спину и увлекая его за собой.

– С грехом пополам, – пробормотал Джейми, высвобождаясь из килта, пледа, рубашки и нижней сорочки. Затем мы оба испустили долгий вздох наслаждения. – О боже, саксоночка…