Виндера. Однажды будет ветер

Рина стояла посреди развалин испуганная и растерянная, как цыпленок, который только что вылупился из яйца и увидел обломки скорлупы, недавно служившие ему домом. Еще минуту назад все было в порядке. Минуту назад Рина спала в своей кровати на втором ярусе, а потом что-то выдернуло ее сюда – босую, в одних шортах и майке – и она упала, ударившись коленкой о камень. Было так больно, что аж в глазах побелело. Рина обернулась посмотреть, кто это ее толкнул, и увидела мертвую Букашку. Изъеденную солью, покрытую птичьим пометом, паутиной и мхом. Ни дать ни взять картина из кошмаров, но во сне не бывает так больно, даже если стукнешься о бортик кровати. Да и подобное наверняка разбудит: Рина просыпалась и от укуса комара.

– Мама! Па-ап? Альберт!

Тонкий голос полетел вместе с чайками над обрывом. С юга он резко уходил в воду, но назвать его утесом было бы преувеличением. Это был просто высокий берег, откуда открывался живописный вид на деревеньку Рыбоводье под холмом. Сверху видны были все ее бухточки, лодочные сараи и единственная улица, по которой проходил торговый тракт. Выглядел он непривычно пустынно. Дорога из светлых камней лежала среди холмов зигзагами, как не пойманная гимнасткой лента, и ее пыльную белизну не нарушали ни повозки, ни люди, ни козы. И ведь не скажешь, что ранний час. Солнце поднялось над водой уже на две ладони.

В это время селяне обычно везли в город утренний улов. Заставленные ящиками и бочками, тянулись на рынок Эрге скрипучие телеги со смуглыми, просоленными морем рыбаками. Их жены плели на ходу яркие коврики и корзины, а дети, унизанные ожерельями из ракушек на продажу, заливисто хохотали, превращаясь на кочках в живые погремушки. Рина привыкла просыпаться от их смеха, и внезапная тишина ее напугала.

Сама деревня тоже выглядела странно. Дома покосились, а сараи для снастей почернели и наполовину ушли в воду. Лодки замерли у берега, как пустые ореховые скорлупки, и ни одного паруса не было видно на горизонте.

– Э-э-эй! – крикнула Рина, сложив ладони рупором. – Есть там кто-нибудь?!

Стая бакланов вспорхнула с берега, и опять все стихло. Везде царило мертвое безветрие. Ни плеска волн, ни голосов людей, ни шелеста деревьев – полный штиль. Облака и те не двигались в стеклянно-гладком море. Его как гарпуны пронзали птицы, и, если бы не они, Рина подумала бы, что время застыло.

Она вдохнула побольше воздуха, приторно пахнувшего водорослями, йодом и мокрой галькой, и снова крикнула:

– Э-э-э-эй! Где вы все?!

За спиной что-то бахнуло и задребезжало. Рина резко обернулась. Это был почтовый ящик на ножке, подозрительно целый на фоне всеобщей разрухи.

«Может, птица туда попала?»

Помня, что в округе водятся змеи, Рина решила действовать осторожно и огляделась в поисках чего-нибудь длинного. Позади фургона, там, где вчера пышно цвел тонкий прутик дикушки, раскинулась большая и, несомненно, старая яблоня, усыпанная ранетками.

– Ну и дела, – удивилась Рина. – Вчера был конец апреля, а сегодня уже конец лета, что ли? И откуда тут эта громадина?

Она отломила от дерева сухую ветку и поддела ею крючок. Дверца грохнулась вниз, как упавшая челюсть, и ящик выплюнул на землю коробку со сдвижной крышкой, обмотанную проволокой. В правом нижнем углу было написано:

Катрине Шегри

Дом на колесах, деревня Рыбоводье,

Южный Адарэн, Хайзе

ОЭ40 003

На месте имени отправителя стояла королевская печать. Ну, или подделка под нее, потому что голубым воском, насколько помнила Рина, имел право пользоваться только Рондевул Первый. В поздравительном письме, которое он прислал, когда папу включили в Высший круг художников, было точно такое же изображение ветряной мельницы с семью крыльями – по одному на каждый регион Хайзе. Правда, папа говорил, что поздравление писал никак не король, а кто-то из его секретарей, а король просто печать поставил.

«Они меня с кем-то перепутали? – подумала Рина. – Я еще даже экзамен на Первый круг не сдала…»

Она размотала проволоку и аккуратно сдвинула крышку веткой, готовая отскочить в любой момент: птица из почтового ящика не вылетела, значит, шевелилась сама посылка. Но и внутри ничего пернатого не нашлось, только линялая сумка из парусины, совсем не королевская на вид. Рина осторожно потыкала ее – внутри было что-то твердое. Потом боязливо потрогала – кажется, никакой живности. Пальцы нащупали под грубой тканью прямоугольный предмет – книгу? – и мелкие штуковины в карманах. Вынув сумку, Рина увидела под ней ботинки из красной кожи, явно мальчишечьи, но зато новенькие и очень удобные на вид. Это было весьма кстати! Они оказались великоваты – тонкие ноги торчали из них, словно палочки из арбузных леденцов, – но так было куда лучше, чем стоять босиком на камнях и колкой траве. На дне ящика лежала открытка с посланием:

«Приветствую вас от имени всего королевства, Семнадцатая Виндера Катрина!

Отныне судьба Хайзе в ваших руках.

Я ничем не могу вам помочь, кроме пары хороших ботинок. Говорят, у Странников это самая нужная вещь. Я бы отправил вам денег, да только деньги теперь никому не нужны. Я приказал бы своим подданным помогать вам, но никто больше не исполняет мою волю.

Как король я бесполезен, пока действует проклятье моего сына, и могу лишь пожелать вам попутного ветра. Времени у нас мало, но я убежден, что скоро вы вернете Хайзе свободу!

    С неугасимой надеждой,
    Рондевул Первый»

У Рины сперло дыхание. До нее начало доходить, что происходит, хотя верить в это совсем не хотелось. Перед глазами стоял недавний вечер: тесная кухонька в передней части фургона, куда, как шутил папа, нельзя приглашать на чай нестройных особ, теплый свет боковых светильников, поздний ужин в кругу семьи. Обычно раскладную мебель выносили на улицу и ели там, любуясь округой, но тогда для этого было слишком сыро и зябко.

Зато фургон в такое время казался очень уютным. Над столом висел абажур из столовых приборов. Его нижний ряд занимали чайные ложечки, вилки и ножи, на втором висели чашки, а над ними – салфеточный хоровод. В зеркально-чистом серебре и глянце фарфора отражался свет, так что получалась вполне себе яркая люстра, хотя ламп или свечей внутри не было. Вместо них к подносу посередине крепились баночки с маслом, вареньем и медом. Конструкция была ненадежная, поэтому вешали ее только на время чаепитий, и только если фургон никуда не ехал. Но мама все равно гордилась своим изобретением. Оно экономило место, и его удобно было относить в мойку, над которой тоже висел крючок.

Тем вечером папа, как всегда спокойный и элегантный без повода, читал газету и рассказывал всем новости, пока мама, как обычно веселая и взъерошенная, намазывала батон кому вареньем, кому медом, а кому сгущенкой. Но лучше всего у нее получалось намазывать саму себя: ее передник пестрел липкими пятнами всех оттенков.

– Ой! – воскликнула она, шлепнув себе на колени особенно большую малиновую каплю.

Папа с любовью посмотрел на нее и сказал:

– Ты моя сахарная палитра!

Потом вернулся к газете и устало покачал головой:

– Когда уже этого безумца поймают?

– Ты про кого? – спросил Альберт, которому не был виден заголовок статьи.

– Про принца Аскара, конечно, – ответил папа слегка раздраженно. – В последнее время все новости только о нем, как будто ничего другого в мире не происходит.

– Мне так жаль этого беднягу, – вздохнула мама, прикручивая на место банки с намазками. На столе остались только чашки и блюдо с хлебом, который стремительно исчезал. – Говорят, его столкнули с лестницы в детстве, а до этого он был нормальным.

– А мне кажется, он не сумасшедший. – Альберт облизывал с пальцев мед, золотисто-рыжий, как его и папины волосы. – Он уже давно эти записки с угрозами оставляет, а его не поймали до сих пор. Значит, он умный на самом деле.

– Ну, судя по его плану, все-таки нет, – возразил папа.

– Так он его раскрыл наконец-то?! Прочитай! Прочитай быстрее!

Альберт забарабанил ногами от нетерпения, и посудный абажур опасно зазвенел. Папа одарил сына воспитательным взглядом средней тяжести.

– Пожалуйста… – нехотя добавил тот.

Папа прочистил горло и нахмурил брови, вживаясь в роль.

– «Жалкие ищейки не могут даже напасть на мой след, а я уже почти достроил Ветродуй! Знайте же, что я собираюсь с его помощью заточить всех жителей Хайзе в их дома, как в тюрьмы, чтобы вы поняли, каково мне было сидеть в лечебнице, куда меня упек мой папаша! Вы все проголосовали за мою сестру, лишив меня трона, и я припомню вам это сполна!

Но будет чересчур милосердно просто дать вам смириться с судьбой. Я хочу посмотреть, как вы барахтаетесь в попытках вернуть себе прежнюю жизнь, поэтому оставлю вам единственного свободного человека. Странника, Искателя, Виндера – называйте, как угодно. Он будет скитаться по Хайзе в полном одиночестве, пытаясь вернуть вам облик людской – так я сам бродил по пустыне после побега. А я понаблюдаю со стороны, как вы медленно теряете надежду. На это у вас будет целых двести лет! Хочу, чтобы вы сполна оценили мою задумку!

Если же за два века ни одному из Странников не удастся снять проклятье, оно станет необратимым. А ему не удастся, уж поверьте! Но не потому, что это невозможно, ведь я оставлю вам подсказки, а из-за вашей гнусной натуры.

Вы не хотели видеть меня на троне? Да будет так! Я дарю вам моего папашу на веки вечные! Пусть вами правит бесполезнейший из бесполезных королей!»

К концу монолога испуганный Альберт перестал жевать, а Рина устало закатила глаза. Папа весь покраснел и шумно дышал, газета была измята, люстра звенела. Зато мама аплодировала с таким восторгом, будто только что посмотрела лучшую постановку в столичном театре. Родители, определенно, друг друга стоили.

– А вдруг он и правда это сделает? – с серьезным видом спросил Альберт. – Говорят, он объединился с пустынниками, а пустынники умеют кучу запрещенных штук! Ну там… колдовство. Может, они его научили чему-то такому?

– Он же просто блефует, милый, – улыбнулась мама. – Он хочет привлечь к себе внимание, вот и придумывает эти сказки. Король ничего подобного не допустит.