Ромашки в снегу

Таня с благодарностью посмотрела на бабу Машу и вспомнила свою мать – забота старой женщины вернула ее к теплым воспоминаниям о той жизни, которая к ней уже никогда не вернется. Едва прикоснувшись к подушке, она провалилась в глубокий летаргический сон, сон, напоминающий маленькую смерть. Любые звуки перестали для нее существовать, любые шорохи не доходили теперь до ее сознания. Она перестала слышать крики резвящихся детей за окном, она перестала улавливать гул автомобильных моторов, проезжающих по дороге; она не услышала даже то, как вошла в квартиру Света и как баба Маша на кухне стала рассказывать ей о произошедшем.

Глава IV

Света закрыла свой ролет с овощами только в три часа дня. Сторож, который обычно в это время уже закрывал парадные кованые ворота, крутился неподалеку. Он то и дело бросал на Свету выразительные взгляды, но у нее были еще покупатели – это две пожилые женщины лет семидесяти. Одна из них была одета, словно английская леди – на ней было элегантное кашемировое пальто темно-синего цвета с черным песцовым воротником, на голове – изящная черная шляпа с небольшими аккуратными полями. Вокруг шеи был умело повязан шелковый шарфик нежно-голубого цвета, а на тонких руках надеты черные кожаные перчатки. Она прижимала к груди маленькую белую болонку, облаченную в розовый комбинезон, обшитый золотыми нитями и украшенный меховым воротом.

«Собака одета, лучше, чем я», – усмехнулась про себя Света, оглядывая свою старую дубленку, которую носила не только на работу, но и на выход. Потом она снова перевела взгляд на эту высокую статную даму, у которой блестящие каштановые волосы (конечно же, крашеные), ложились волнами на плечи, и стала ждать ее заказ. Но та не торопилась и придирчиво рассматривала продукты в лотках. Выразительно накрашенные серые глаза шарили по апельсинам, щурились, затем перескакивали на мандарины, оценивая их внешний вид. Через минуту она поставила свою болонку на снег, сняла перчатки и Света увидела ухоженные морщинистые руки с отличным маникюром. Пока женщина озвучивала, что она хочет взять, Света невольно посмотрела на свои ладони – широкие и мозолистые, словно у шахтера, а с обратной стороны руки – вздутые синеватые вены. От того, что она тягала тяжелые ящики с овощами уже шесть лет, у нее появился тремор рук, словно у какой-то, побитой жизнью, старухи. Даже у этой пожилой женщины руки выглядели гораздо лучше, чем у нее. «Наверное, она не работала физическим трудом, а сидела в каком-нибудь кабинете», – подумала Света про себя. Она шумно вздохнула. Если бы у нее была Танина сила воли, возможно, она и смогла бы чего-нибудь добиться в этой жизни. Добиться до того времени, пока ее тело окончательно не обессилило от тупой и монотонной физической работы.

Высокая дама выбрала себе килограмм киви, четыре больших апельсина, пол кило арахиса, килограмм фиников, шесть бананов, несколько гранатов и два ананаса. Пока Света все это взвешивала и раскладывала по пакетам, вторая пенсионерка смотрела на эти фрукты безумным взглядом. Наверное, она спрашивала себя, какую же пенсию нужно получать, чтобы так закупаться. Пенсионерка в кашемировом пальто достала из сумки кожаный кошелек коричневого цвета и расплатилась крупной купюрой, после чего направилась к воротам рынка, у которых ее буравил злобным взглядом пожилой сторож. Наверное, злился, что из-за нее он не мог закрыть ворота.

Вторая женщина была среднего роста, на ней была надета потертая серая дубленка и изношенная шапка коричневого цвета. Вещи на ней были хоть и старые, но чистые и аккуратные. Пенсионерка была очень худой, слегка сутулой, с вымученным морщинистым лицом и с замученным жизнью взглядом.

«Наверное, эта пенсионерка работала где-нибудь на стройке или на заводе, не иначе!» – рассуждала Света про себя, сравнивая эту пожилую женщину с предыдущей и мысленно примеряя ее образ жизни на себя. Если она не предпримет что-либо, то в старости будет выглядеть так же и на ней будет такое же бедное истрепанное одеяние, ведь на маленькую пенсию она сможет позволить себе разве что самые дешевые куриные сосиски и кило картошки с булкой отрубного хлеба. Эта пенсионерка все время покупала у нее птичьи порции самых дешевых и залежалых овощей, на которые всегда была скидка. Она достала трясущимися посиневшими руками из своего тряпичного кошелька мелочь и начала считать ее. Светкино сердце сжалось от жалости к ней. Наверное, еще и потому, что она так явственно представила себя на ее месте через тридцать-сорок лет.

– Взвесь мне, доченька, триста грамм картошки и положи в кулечек несколько небольших бурячков! – попросила она на удивление ясным моложавым голосом.

– Хорошо, бабуля, сейчас все будет! – Света подмигнула женщине и стала собирать для нее набор для борща. Она ловко раскидала по кулькам капусту, морковь, свеклу, лук, килограмм картошки и немного петрушки.

– Девочка, я же этого не заказывала! – пенсионерка смотрела на Свету с изумлением и испугом. – У меня и денег на все это великолепие не хватит…

– А мне и не нужны ваши деньги, это вам подарок к Новому году, сварите себе сытный борщ! – Света махнула рукой и подала ей пакет с овощами.

– Так до Нового года еще… – пенсионерка запнулась и вдруг заулыбалась. Но потом опомнилась, поставила пакет на снег и выгребла из кошелька все свои немногочисленные копейки.

– На, возьми все, а остальное я тебе со следующей пенсии отдам… Она у меня через пару дней, – старушка протянула мелочь и высыпала ее на весы. – Ты ведь из-за своей доброты потом со своего кармана платить будешь!

– Не беспокойтесь об этом и заберите деньги обратно! – Света собрала монеты в ладонь, затем протянула их пенсионерке. – Вам еще, небось, несколько дней нужно на что-то жить до своей пенсии…

Женщина колебалась. От смущения она покраснела и опустила глаза в пол. Искушение сварить, наконец-то полноценный борщ, было велико, но внутренний голос не усыплял ее совести.

– Нет, оставь эти деньги себе, – она отпрянула от прилавка и начала удалятся. – Иначе я не могу! – она заторопилась прочь.

Но Света не собиралась так легко сдаваться. Она уже была по-жизненному мудра и могла отличить притворщика от человека, который действительно жил в нужде. Семь лет самостоятельной жизни после интерната и училища, наконец, научили ее «видеть» людей такими, какие они есть на самом деле.

Догнав пенсионерку, Света с упрямой силой всунула монеты обратно ей в руки.

– Берите и не упрямьтесь! – произнесла строго она и, развернувшись, поспешила в свой ролет.

– Добрая ты душа! – выкрикнула женщина и даже немного прослезилась. – Спасибо тебе, я все равно буду тебе должна…

– Чего уж там!.. – смущенная Света махнула рукой и спряталась за прилавком. От своего порывистого поступка у нее даже закружилась голова, и она с радостью вдруг осознала, как иногда приятно помогать людям, особенно тем, кто действительно нуждался в помощи.

Женщина с благодарностью и в то же время с удивлением посмотрела на девушку, выглядывающую из-за прилавка, кивнула ей головой и вышла за ворота рынка, а недовольный сторож тут же обрушился на Свету.

– Все давно ушли, одна ты до сих пор копаешься здесь! – возмутился он. – Сколько еще можно ждать?

– Сейчас ухожу! – сказала спокойно Света и принялась не спеша собираться. Она стащила фартук с дубленки, забрала кассу с тетрадкой, где был записан приход и расход, и закрыла ролет.

Выйдя с рынка, она направилась к своему хозяину, который жил в соседней высотке и сдала ему смену, не забыв забрать себе свою дневную зарплату. После этого она не спеша побрела домой. На нее вдруг нахлынули грустные и сентиментальные мысли. Она размышляла о том, что вся эта жизнь давно разочаровала ее. Ни одна ее детская мечта так и не исполнилась, ни одно ее устремление так и не свершилось. Она не верила, что когда-нибудь будет счастлива. Да она и не знала, не ведала настоящего безмятежного счастья, которое бывает у других. Родная мать подбросила ее совсем маленькой под ворота «Дома ребенка», в котором она прожила до четырех лет, после чего ее перевели в детский дом. Она не знала своих родителей, она не знала историю своего рода и все время чувствовала себя никому не нужной. Уж если родная мать отвернулась от нее, то чужим она и подавно будет не нужна. В детстве она все время пыталась вспомнить что-нибудь из своей жизни до приюта. Она копалась в своей памяти днями напролет, как упрямый ребенок в песочнице, пытающийся найти потерявшуюся ценную вещь, но однажды медсестра огорчила ее, сказав, что это бесполезная задача, так как у детей долгосрочная память формируется только в два или три годика, но не тогда, когда младенцу всего лишь пять месяцев. Пять месяцев… где она находилась эти пять месяцев? Может, она все эти пять месяцев находилась на руках у любящей матери? Но ребенка насильно отнял ее злобный богатый отец? И все из-за того, что этот ребенок был рожден от небогатого, но любимого ею мужчины? О, нет, к чему обманывать себя этими глупыми фантазиями? Этими романтическими выдумками?

Должно быть ее мать – непутевая и пьющая женщина, женщина, загубившая и свою и ее жизнь. Нет, она никогда не станет такой, она изменится. Два месяца назад, она, не выдержав очередного неприятного события в своей жизни, стала выпивать. Нет, она не была зависима, она чувствовала это, но попытка убежать от серой неприглядной реальности дурманила мозг и руки ее помимо ее желания, тянулись к заветной прозрачной жидкости.

И все же это не помогало. Когда она поняла это, спиртное ей стало противно. Таня не знает, но в тот вечер, когда у них на кухне сидел дядя Саша и незнакомый покупатель с рынка, она не взяла в рот ни капли спиртного. Ей просто нужна была хоть какая-то компания, она ведь так боялась гнетущей тишины, исходящей от безмолвных стен их скромного жилища и одиночества, неустанно следующего за ней по пятам, как верный страж, не желающий так просто расстаться с ней. Она привыкла с младых лет день за днем находиться в детском доме с десятью детьми-сиротами в одной комнате, и поэтому до сих пор не могла оставаться в помещении одна.

Света достала из кармана своей коричневой дубленки мобильный телефон и позвонила Тане. Когда ей было плохо, она всегда звонила ей. Подруга всегда чувствовала ее пасмурное настроение и всегда умела подобрать нужные слова, чтобы подбодрить ее и внушить веру в то, что все еще может быть хорошо. Уже половина четвертого, – Таня уже должна была выспаться после суток. Но никто не отвечал.

«Наверное, еще спит», – подумала Света. Она решила зайти в цветочный магазин и купить горшок для Таниной герани. Ведь в том, что горшок разбился, была, конечно же, ее вина. Купив предусмотрительно пластиковый горшок вместо глиняного (чтобы не разбился, как предыдущий), она засунула его под мышку и поспешила домой. Завернув за угол магазина, она неожиданно столкнулась с симпатичным высоким шатеном, одетым в строгое черное пальто.

– Смотри, куда идешь! – громко возмутилась Света. – Совсем слепой, что ли?

Мужчина посмотрел на девушку долгим немигающим взглядом. На его шее, благодаря ветру, развевался белый шерстяной шарф, а к груди он прижимал темно-серую папку.

– Извините меня! – сказал он вежливо и уступил ей дорогу – для этого ему пришлось залезть в сугроб, так как расчищенная от снега тропинка была довольно узкой для них двоих.

Света удовлетворительно хмыкнула и пошла дальше. «Воспитанный!» – решила она про себя. Другой бы уже облаял ее, как бывало не раз. «И зачем я ему нагрубила?» – подумала она с досадой. Стала, как ворчливая старая бабка, не иначе! Этот шатен с большими голубыми глазами сразу запал ей в душу. Очень красивый – наверное, имеет небывалый успех у женщин, ведь кто бы, что не говорил, и женщины любят глазами, и в первую очередь обращают внимание на видных и симпатичных мужчин. На вид ему лет тридцать пять, не больше, у него хорошее сложение – он высок и широкоплеч, с прямой осанкой. Но такой, как он, никогда не посмотрит на рыночную торговку, вроде нее. И, наверное, он уже женат. А если не женат, то у него, конечно же, есть девушка. И эта девушка, что закономерно, непременно стройная и красивая, с хорошей работой и приличным образованием. Не то, что Света. «Ты мыслишь предрассудками!» – вспомнила она слова Тани. Подруга всегда пыталась донести до нее свою убежденность в том, что если она встретит «своего» человека, то понравится ему в любом виде и в любом одеянии.

Света невольно оглянулась. Что–то этот шатен, несмотря на внимательный взгляд, не стал за ней бежать. Наверное, подумал о том, что она толстая рыжая уродина в старой дубленке. Она вдруг рассердилась на себя. Почему она не выкинет его из головы? Тем более она его, без сомнения, больше никогда не увидит.

Она подошла к своему дому. Несколько ребятишек нарядило во дворе сосну, росшую недалеко от подъезда. Теперь дерево было укутано серпантином, дождиком и елочными игрушками. В том году баба Маша почти весь декабрь дежурила у этой сосны, чтобы никакой «паразит», как она выразилась, не спилил ее. Ребятишки дружно взялись за руки и водили вокруг елки хороводы. При этом они стали громко читать новогодний стих:

Мы из красных лампочек сделали звезду

От нее на елочке – яркий свет в саду.

Чем темней на небе, тем она ясней.

Пролетает ветер и шумит в саду,

Только он не в силах погасить звезду.

Рядом с ними стояло несколько родителей, они весело обсуждали что-то между собой, не забывая наблюдать за своими детьми. Не спеша падали снежинки с неба и таяли на румяном Светином лице. Она вдруг остановилась и внимательно посмотрела на то, как родители возятся со своими малышами, как радуются вместе с ними и елке и снегу. Это именно то, чего ей всегда не хватало. Родительской ласки и любви, домашнего уюта, семейных прогулок и обычных домашних праздников. Ей уже двадцать пять, а в ее жизни нет и намека на то, что она когда-нибудь встанет на ноги и заведет семью. Она все наблюдала за суетой во дворе – счастливым людям нет никакого дела до несчастных. Они бояться близко подпускать к себе невезучих и отчаявшихся, чтобы те вдруг ненароком не привнесли и в их жизнь тоску и уныние. А уныние всегда заразно. Обоюдное несчастье сближает, может именно поэтому она сразу подружилась с Таней. Она очень часто слышала, как подруга тайком тихо всхлипывает по ночам – тоска по рано ушедшей матери не утихала, а провал на экзамене совсем подкосил ее и разрушил все ее планы. А Света все свои слезы давно выплакала в детском доме. Единственный человек, с которым она была близка в детском доме – это подруга Катя, но в четырнадцать лет она умерла от рака (эта болезнь беспощадна даже к детям и не смотрит на возраст) и Света снова осталась одна среди десятка равнодушных и, в то же время, агрессивно и недружелюбно настроенных лиц. Ее так и не удочерили – она была слишком некрасива для этого. Повезло ее двум одногруппницам – симпатичным ангелоподобным девочкам. Света с самого детства прочувствовала на собственной шкуре, что окружающие неосознанно (да и осознанно тоже), тянуться к оболочке, к внешне красивым и милым детям, не задумываясь о содержании и внутреннем мире ребенка. После такой нехорошей закалки она стала озлобленной на весь мир, черствой и безразличной к жизни. Чем больше она жила на свете, тем больше убеждалась в том, что она никто и звать ее никак.

После окончания кулинарного училища, в которое она попала по настоянию интерната, (ее школа-интернат была главным поставщиком детей в это училище), она предприняла попытку устроиться на пекарню. Ей тогда едва исполнилось восемнадцать. На собеседование к начальнику пекарского цеха, помимо нее, пришла одновременно еще одна молодая девушка. Они вместе ждали, пока их позовут, в коридоре, а мимо пробегали работники пекарни в белых халатах и белых чепчиках. Вкусно пахло выпечкой. Свете понравилось здесь – она любила готовить, и кулинарное училище закончила с одними пятерками. Другие ее одногруппники с интерната практически не посещали занятий. Они говорили: «Учеба здесь – не наш выбор, за нас его сделало государство, вот пусть оно и учиться». Поначалу Света тоже шла в это училище с таким же настроением, ведь она так мечтала стать парикмахером, но потом втянулась, и полюбила кулинарное искусство, открывая в нем для себя много нового и прежде неизвестного.

Вскоре начальник – высокий черноволосый мужчина в белоснежном халате, позвал их обеих в свой просторный кабинет. Тут же стал их по порядку расспрашивать – кто они, что закончили, попросил имеющиеся у них документы и внимательно изучил их. Сразу дал понять, что пока требуется только один человек – в кондитерский цех. Когда он узнал, что Света с интерната, он недовольно хмыкнул и заговорил:

– У нас тут работала одна молодая девушка из вашего же интерната. Не прошло и недели, как она отличилась – стащила килограмм муки и булку хлеба, затем запрятала в сумку и попыталась все это вынести. Но наша охрана, слава богу, не спит! – громогласно объявил он, насупив свои густые черные брови.

Света густо покраснела и опустила глаза в пол, словно этой воровкой была она. Он добился своей цели – она, несмышленая восемнадцатилетняя девушка стала бессознательно чувствовать себя виноватой в преступлении, которого не совершала. Ее конкурентка торжествующе покосилась на нее.

– Мы, конечно же, ее уволили! – чуть ли не выкрикнул начальник.

Разговор был коротким и не в пользу Светы.

Так, ее более везучая соседка по стулу получила работу. Не потому, что у нее был диплом кулинара, к тому же, с одними тройками, а потому, что у нее были родители и собственный дом. Света вышла из пекарни ни с чем – и оказалась на распутье. Холеное круглое лицо пекарского начальника еще долго преследовало ее во сне в жутких кошмарах, как неизлечимое наваждение, а его пренебрежительный тон, то и дело, помимо ее желания, всплывал в памяти и звенел, как приговор, в ушах. Он был не последним, кто пытался внушить ей, что она – изгой общества. Она не понимала, почему должна была расплачиваться за чужие ошибки и грехи, терпя людское невежество и предрассудки. За всю свою жизнь она не украла ни одной чужой вещи.