Безмолвные

Только там небезопасно.

Тело мамы, лежащее по полу.

Он видит мою нерешительность и резко надвигается на меня, хватая за руку. Собаки поднимают лай, и в хаосе шума я впадаю в панику.

– Нет! Стоп! – Не знаю, что на меня нашло, но я не позволю, чтобы меня увели в Астру. По лицу текут неудержимые слезы. – Вы не можете забрать меня отсюда! Вы не можете заставить меня бросить ее!

Я смутно осознаю, что он заломил мне руки за спину и держит так, хотя я продолжаю сопротивляться. Даже когда я разражаюсь рыданиями.

– Не делай этого, Шай. Не спорь со мной, – он говорит тихо, у самого моего уха. Я слышу в его голосе шепот угрозы, смешанной с добротой. – Я делаю это для тебя, – говорит он, – для Астры, для справедливости, – он тянет меня прочь.

Я пытаюсь вырваться в последний раз, вопль вырывается из горла, когда я наваливаюсь всем весом своего тела на его руки.

– Ма! – я кричу, но уже слишком поздно. Он хватает меня за талию и тащит прочь от дома.

Все, что мне остается, – следить за тем, чтобы не упасть, пока мы, шатаясь, спускаемся по склону, а я теряю из виду дом и ферму.

Все, что я когда-то любила, пропало.

* * *

Дни сливаются в тумане. Меня поселили в доме Фионы, ее семья встретила меня с распростертыми объятиями и сочувственными словами, но я едва слышу их. Слова – это слишком тяжело. Мама Фионы заставляет меня заниматься починкой, штопкой и другими бессмысленными делами – но не существует лечебной мази от темной, гноящейся боли, которая живет в моей душе. Время идет либо слишком медленно, либо слишком быстро, в зависимости от того, как много я думаю о смерти мамы. В голове снова возникают образы – ее тело на полу, кровь на стенах. Разговор с бардом на рынке – с Раводом, который на мгновение показался мне добрым. Это ли подвергло нас опасности в первую очередь? Мой разговор с Мадсом, наш поцелуй. Я заснула, пока мама была дома одна. Я могла бы что-нибудь сделать. Могла бы остановить их. И надд всеми воспоминаниями – образ гондальского быка.

Неужели я его потеряла?

Констебль знал бы, если смерть моей матери была бы официальным наказанием за хранение контрабанды – если только кто-то еще не захотел избавить город от моей проклятой семьи, взяв на себя эту работу. Каждый раз, когда я прихожу к этому выводу, меня охватывает паника. Я здесь не в безопасности. Это мог быть кто угодно. Нас учат доносить друг на друга, отворачиваться от тех, кого мы любим.

Но хуже всего – ужас, бесконечные догадки, чувство вины, недоумение – боль в груди. Я физически ощущаю, что мое сердце разбито.

Возможно, так оно и есть.

Я вкладываю всю свою энергию, помогая семье Фионы в магазине, чтобы не зацикливаться на своем горе, но жалость на их лицах слишком очевидна, чтобы выносить все это. И как бы я ни старалась, с наступлением темноты сны всегда находят меня, дикие и полные ужаса.

Единственное занятие, которое меня успокаивает, – рукоделие – воплощение странных и навязчивых образов моих снов в вышивках. Но даже это кажется чем-то греховным, как будто частью проклятия. Я боюсь того, что это может значить.

Вот почему, когда я слышу, как Фиона просыпается – мне стелят спальный мешок у камина в ее спальне, – я прячу шитье под подушку, чтобы она не видела.

Она садится на кровати и улыбается. На это больно смотреть – нарисованная, вынужденная улыбка.

– Ты можешь сегодня хоть немного позавтракать?

Я заставляю себя улыбнуться в ответ.

– Конечно, – ее семья полностью игнорирует меня, весело болтая за столом, за исключением Фионы и ее отца, который коротко кивает в мою сторону, когда я сажусь.

Немного неприятно слышать такой шум во время еды. За эти годы я так привыкла есть в уютном молчании с мамой. Иногда я говорила, как прошел мой день, или рассказывала ей об овцах, но только чтобы мы снова погрузились в привычную тишину. В семье Фионы все наоборот – шутки, споры, истории и сплетни сопровождают еду. Это напоминает мне о времени, которое было так давно, что теперь это лишь фрагмент воспоминаний, хранящийся в самых дальних уголках сознания. До смерти Кирана, когда папа был рядом, а мама не молчала. Воспоминание о семье, которую я когда-то знала.

С каждым утром я становлюсь все более далекой от этого. Интересно, буду ли я когда-нибудь чувствовать себя нормальной, как они. Мне все больше и больше кажется, что я никогда не была нормальной и никогда не буду.

Хорошо, что Фиона и ее семья позволили мне остаться, я благодарна им. Но я постоянно напоминаю себе, что мне здесь не место. Доброта Фионы этого не изменит. Пока я живу здесь, я стараюсь быть полезной. Вот и все. Остальное зависит от меня.

Большая часть моей работы по дому не позволяет мне находиться в передней части магазина, где Фиона работает продавцом, поэтому я почти не вижу ее в течение дня. Ее отец любит держать ее у прилавка, потому что она красивая и дружелюбная. Он думает, что это делает людей более сговорчивыми и они покупают больше. Возможно, он прав. Фиона умеет обращаться с людьми. Многие из клиентов – красивые парни из деревни, которые останавливаются здесь только для того, чтобы поговорить с ней.

Хотя мои мысли охвачены ужасом темноты и сомнений, один вопрос прожигает насквозь – где Мадс? Почему он не пришел?

Я ненавижу, что не знаю ответа. Ненавижу, что продолжаю гадать – это все, что я делаю. Я люблю Фиону, ее нежную мягкость, ее солнечную улыбку, ее бесконечную уверенность – но именно Мадс всегда помогал мне чувствовать себя уверенно, ощущать стабильность.

Но Мадса нигде не видно. Он не заходил в магазин, хотя должен знать, где я сейчас живу. Должно быть, кто-то рассказал ему, что случилось. В таком месте, как Астра, секреты имеют обыкновение быстро всплывать наружу.

Почему-то не могу поверить, что остальной мир не изменился навсегда, как изменилась я. Что смерть моей матери не расколола небеса, не заставила птиц плавать, а рыб летать.

Я прерывисто вздыхаю, неся тяжелый мешок с мукой в заднюю часть лавки. Меня в основном отправляют на склад, где я провожу инвентаризацию и взвешиваю товары, чтобы их можно было перенести в магазин и продать. В тех редких случаях, когда мне разрешают войти в магазин, я расставляю товары по полкам. Мне не положено ни с кем разговаривать, хотя не похоже, чтобы кто-то особенно хотел завязать разговор с местным изгоем, но я следую четким указаниям держаться подальше от посторонних глаз и избегать неприятностей.

Моя единственная надежда – Данн найдет убийц Ма и накажет их. Я цепляюсь за эту мысль, когда все вокруг кажется мне особенно мрачным. По крайней мере, я добьюсь справедливости. Ма добьется справедливости.

– Шай, – приветствует меня Хьюго, отец Фионы, входя в кладовую, – когда ты закончишь взвешивать рис, ты можешь пойти в лавку и положить его на полку.

Я киваю, наблюдая, как он и его старший сын Томас раскладывают сегодняшнюю доставку и уходят, не сказав больше ни слова. С каждым днем поставки становятся все меньше, хотя и раньше они были не очень большими. Самой трудной работой до сих пор было держать полки наполненными.

Я высыпаю последнюю порцию риса из пакета в контейнер поменьше. Когда его распродадут и съедят, в городе больше не останется риса. После, и это не займет много времени, у нас закончится зерно.

Астра медленно умирает с голоду. Я выкидываю эту мысль из головы и беру контейнеры с рисом.

Утреннее солнце, льющееся из больших витринных окон, заливает магазин. Я моргаю, давая глазам время привыкнуть. Сегодня магазин кажется больше, так как товары распродаются, а заменить их становится нечем. Все большие участки пыльного коричневого пола и полок обнажаются, когда клиенты приходят и уходят, понемногу забирая все. Хьюго прикладывает доблестные усилия, чтобы сохранить приличный вид магазина, он тщательно вычищен и опрятен, но интересно, что произойдет, когда на полках не останется ничего.

Мои мысли обрываются, когда я вижу отца Мадса на другом конце магазина. И сердце начинает бешено колотиться. Он укладывает свои скудные покупки в рюкзак и не замечает моего приближения.

– Простите, сэр, – осмеливаюсь я похлопать его по плечу. Он оборачивается и, кажется, не рад меня видеть. Проклятая девчонка, с которой его сын проводит слишком много времени, – мне было интересно, где именно…

– Маддокс ушел к бардам.

У меня вырывается слабый вздох.

– Но зачем?

Отец почесывает бороду и вздыхает.

– Думаю, из-за тебя.

– Из-за меня? – прежде чем я успеваю произнести хоть слово или спросить, когда он вернется, отец Мадса резко поворачивается и уходит.

Я стою, не в силах двинуться от шока, пока клиент грубо не отталкивает меня с дороги. Я отхожу в сторону и кладу рис на полоку.

– Что она здесь делает? – я слышу, как женщина шипит через прилавок Фионе, расплачиваясь за маленький пакетик степной муки. – Разве эта благотворительность не продолжается уже достаточно долго?

– Шай теперь наша семья. Это и ее дом тоже.

Женщина расплачивается с Фионой, раздраженно фыркая, и уходит. Когда Фиона ловит мой взгляд, я опускаю глаза. Стыд обжигает мне лицо. Потому что это правда – ее семья относилась ко мне, как к родной, пусть даже остальная Астра хотела бы, чтобы меня тоже нашли мертвой.