Исступление. Скорость (сборник)

Ее сердце уже не стучало, оно рвалось из груди, захлебываясь кровью, и каждое его судорожное сокращение заставляло ее руки чувствительно вздрагивать, так что Кот не могла даже удержать револьвер на цели. Да и фургон успел отъехать слишком далеко. Если она выстрелит сейчас, то промахнется как минимум на несколько ярдов. Даже если ей повезет и она сумеет влепить пулю в заднюю стенку, водитель почти наверняка не пострадает. Он был уже вне досягаемости, он уходил, и Кот бессильна была ему помешать.

Кот поняла, что все кончено. Можно было отправляться на поиски работающего таксофона, чтобы позвонить в местную полицию и попытаться максимально сократить выигрыш во времени, однако здесь и сейчас она уже больше ничего не в состоянии сделать.

Но ее личная война еще не подошла к концу, – Кот знала это, как бы ей ни хотелось обратного. Она все еще помнила имя, которое преступник произнес вслух, прежде чем расправиться со служащими.

«Ариэль.

Ей шестнадцать. Самая восхитительная штучка, которую только можно найти на нашей грешной земле. Чистый ангел. Фарфоровая кожа. Как посмотришь, аж дух захватывает. Я запер ее в подвале на год-другой. И ни разу не тронул – в этом смысле. Жду, пока она созреет и станет чуть-чуть послаще».

И тут же услужливая память Кот явила ей мельком увиденную фотографию платиновой блондинки, явила во всех подробностях, словно Котай все еще продолжала держать снимок в руке. О, это выражение безмятежного спокойствия на лице, удерживаемое с таким явным напряжением воли, и эти глаза, в которых кипят отчаяние и боль!

Еще когда Кот прислушивалась к разговору между убийцей и служащими бензоколонки, она чувствовала, что он не просто ведет свою игру – он говорит правду. Эта сволочь намеренно приоткрыл перед ними свой самый главный секрет и признался в своих извращенных преступлениях, получая от своих откровений явное удовольствие, ибо не сомневался, что служащие бензоколонки унесут эту тайну в могилу и никогда никому не смогут о ней рассказать. Даже если бы она не видела фотографии, сомнений быть не могло.

Ариэль. Воздушное, легкое имя, которое очень ей шло, – и эти глаза, наполненные страданием…

Сосредоточившись на сохранении собственной жизни, Кот не думала о плененной девушке. Найдя револьвер, она мгновенно убедила себя, что единственное, чего ей хочется, – это нашпиговать свинцом чудовище в человеческом облике, продырявить ему шкуру, выпустить всю кровь и вышибить мозги, ибо Кот еще не была готова посмотреть правде в глаза. Правда же заключалась в том, что она все равно не осмелилась бы прикончить это отродье, потому что в этом случае терялись все нити, ведущие к Ариэль. Ее могли никогда не найти или найти слишком поздно – через много дней после того, как она бы умерла в своей бетонной темнице от голода и жажды. Мерзавец наверняка запер девушку в подвале собственного дома, который в конце концов можно было бы отыскать, установив личность убийцы, но с другой стороны, что мешает ему оборудовать для нее тюрьму в таком месте, на которое мог бы вывести полицию только он один? Кот и преследовала-то убийцу лишь для того, чтобы обездвижить, чтобы лишить его способности защищаться и дать копам возможность выпытать у него, где находится тот подвал, в котором он запер Ариэль. Если бы она сумела нагнать дом на колесах, то распахнула бы дверь и на бегу выстрелила подонку в ногу, чтобы он не смог вести машину. Просто поначалу ей пришлось скрывать эту правду от себя самой, потому что пытаться ранить убийцу было гораздо рискованнее, чем выстрелить ему в голову через окно. Кроме того, если бы Кот полностью осознавала, что именно она должна сделать, у нее просто-напросто не хватило бы мужества бежать за фургоном так быстро.

Впрочем, она все равно опоздала.

Фургон с двумя трупами на борту и с водителем, у которого могло быть десять миллионов имен, медленно удалялся по подъездной дорожке в направлении Сто первого шоссе. Настоящий «ад на колесах»…

Где-то у этого подонка есть дом, а под домом – подвал, в котором вот уже год томится шестнадцатилетняя девушка по имени Ариэль. Она еще жива и невинна, но ни то ни другое не продлится долго.

– Она существует… – шепнула Кот ветру.

Задние огни фургона мрачно рдели в ночной тьме, продолжая удаляться.

Котай отчаянно завертела головой, оглядываясь вокруг, но сельский ландшафт был безлюдным и пустынным. Нигде поблизости не светились окна домов; со всех сторон ее обступали только деревья и холодный ветреный мрак. Лишь далеко на севере – за гребнями двух холмов – горел какой-то огонь, но Кот никак не могла понять, что это такое, да и пешком она не скоро бы туда добралась.

На шоссе появился грузовик. Он двигался с юга и, ослепив Котай светом фар, промчался мимо темной бензоколонки, не свернув, чтобы заправиться, и даже не притормозив. С низким протяжным ревом он исчез вдали, а водитель его даже не заподозрил о существовании Кот.

Неуклюже покачиваясь, фургон вырулил на шоссе.

Всхлипывая от бессильного гнева, от разочарования, от страха за девушку, которой она даже не знала, и от осознания своей грядущей вины, которая непременно настигнет ее, если Ариэль умрет, Кот развернулась спиной к шоссе и быстро зашагала мимо бензиновых колонок туда, откуда она выбежала на площадку.

За все ее детские годы ни один человек ни разу не протянул ей руку помощи. Никто не обращал внимания ни на ее трудности, ни на ее беспомощность и страх.

Теперь, когда Кот думала о моментальном снимке Ариэль, он напоминал ей голограмму, изменяющуюся всякий раз, когда посмотришь на нее под другим углом. Иногда на фотографии было лицо девушки, иногда – ее собственное.

На бегу Котай молилась только о том, чтобы ей не пришлось снова возвращаться в торговый зал и обыскивать тела.

Вдалеке сверкнула молния, а гром прогрохотал, как топот каблуков по железным ступеням лестницы, ведущей куда-то в глубокое, гулкое подземелье. Черные деревья на склоне холма шумно вздохнули под порывом налетевшего ветра.

Первой машиной был белый «шевроле», выпущенный лет десять назад. Дверца оказалась не заперта.

Когда Кот забралась на водительское сиденье, изношенные пружины жалобно застонали, а под ногой зашелестела брошенная обертка от конфеты или от чего-то подобного. Салон насквозь пропах застарелым табачным дымом.

Ключей от замка зажигания на месте не оказалось, как не было их нигде – ни за противосолнечным козырьком, ни под сиденьем.

Второй машиной была «хонда», гораздо более новая, чем белый «шеви». Внутри пахло лимонным освежителем воздуха, а ключи лежали в неглубоком лотке на панели управления.

Кот положила револьвер на пассажирское сиденье – поближе к себе, чтобы до него легко было дотянуться, хотя поначалу ей очень не хотелось выпускать оружие из рук. Даже став взрослой, она всегда старалась вести себя предусмотрительно и осторожно и никогда не лезла на рожон. Оружия она не брала в руки с шестнадцати лет, с тех пор как ушла от матери, однако просто не могла себе представить, как это выпустить револьвер из рук сейчас и как будет жить без оружия дальше. Иными словами, за последние несколько часов она сильно изменилась, но произошедшая перемена не слишком обрадовала Кот.

Двигатель запустился с полоборота, покрышки взвизгнули, оставив на асфальте черный дымящийся след, «хонда» рванула с места и, обогнув здание автозаправочной станции, метеором промчалась по зонам обслуживания, чудом не задев ни одной бензоколонки.

Ведущая на шоссе дорожка была пуста. Фургон убийцы уже успел скрыться из вида.

К счастью, в районе бензозаправки Сто первое шоссе представляло собой четыре полосы движения, разделенные посередине бетонным барьером, так что на юг повернуть было нельзя. Значит, убийца направился дальше на север. За тот отрезок времени, что Кот бегала за машиной, далеко он уйти не мог.

Кот устремилась в погоню.

Глава 5

В четыре часа утра движение на дорогах почти совсем замирало, и свет фар редких встречных машин тихонько шевелил тонкие волоски на ушах Вехса. Это был очень приятный звук, совершенно отличный от рева двигателей и тоненького – спасибо Доплеру[10 - Эффект Доплера – изменение длины волны (или частоты), наблюдаемое при движении источника волн относительно их приемника. Характерен для любых волн (свет, звук и т. д.).] – воя покрышек по асфальту.

Продолжая вести машину одной рукой, он съел одну из плиток «Хершис». Шелковистый вкус тающего во рту шоколада напомнил ему мелодии Анжело Бадаламенти, а музыка в свою очередь вызвала в памяти восковые лепестки пурпурного аронника, имеющие форму сердца. Возникший перед глазами образ тропического растения неожиданно заставил Вехса ощутить на языке прохладный вкус хрустящих корнишонов, который на несколько секунд полностью перебил съеденный шоколад.

Прислушиваясь к негромкому бормотанию надвигающегося света и наслаждаясь свободными ассоциациями, которые возбуждали в нем память о недавнем чувственном опыте, Вехс ощущал себя совершенно счастливым. Он на самом деле воспринимал жизнь гораздо сильнее и глубже, чем все остальные. Он – единственный в своем роде. Его разум свободен от глупостей и фальшивых эмоций, он способен понимать многое из того, что недоступно другим. Он воспринимает истинную природу вещей такой, какова она есть; представляет себе, в чем состоит смысл бытия, и видит истину, сокрытую Большой Ложью. Благодаря этим своим качествам, Вехс свободен, а свобода в свою очередь дарит ему счастье.

Истинная природа мира – это ощущения. Мы все блуждаем в океане сенсорных раздражителей; со всех сторон нас окружают движение, цвет, текстура, форма, тепло, холод, естественные симфонии звуков, бесчисленные оттенки разнообразнейших запахов и вкусовых ощущений, перечислить которые не в силах ни один человек. Все живое когда-нибудь умирает, и только ощущения вечны. Исчезают под песком великие города, ржавчина гложет металл, ветер точит скалу. За миллиарды лет изменяют свои очертания континенты, пропадают бесследно целые горные системы и пересыхают океаны. Сама планета может испариться, когда солнце взорвется в ослепительной вспышке, но даже в пустоте открытого космоса, даже в безвоздушных пространствах между планетными системами, являющихся непреодолимым препятствием для звука, будут всегда существовать свет и тьма, холод, движение и форма – постоянные декорации жуткой панорамы вечности.

Единственный смысл существования заключается в том, чтобы открыть себя для ощущений и чувств, беспрепятственно утоляя любой сенсорный голод, который только появится. Крейбенст Вехс лучше других знал, что таких категорий, как хорошее или плохое ощущение, не существует; ощущение либо есть, либо его нет, и оттого любой чувственный опыт следует рассматривать как дар. Хорошее и плохое – это всего лишь человеческие оценки того или иного нейтрального раздражителя, и потому все накопленные людьми ценности, как позитивные, так и негативные, столь же недолговечны – и столь же бессмысленны, – как и сами человеческие существа. Сам Вехс давно научился наслаждаться терпкой горечью полыни точно так же, как и сладостью спелого плода, и если он иногда жует аспирин, то вовсе не для того, чтобы избавиться от головной боли, а чтобы оживить в памяти несравненный вкус лекарственного препарата. Он не боится порезаться, потому что боль доставляет ему радость, и он приветствует ее, ибо для него она просто иная форма наслаждения. Даже вкус собственной крови всегда интриговал Вехса.

Нет, мистер Вехс доподлинно не знает, существует ли в природе такая особая нематериальная субстанция, как бессмертная душа, однако он непоколебимо уверен в одном: если душа существует, то мы не рождаемся с нею, подобно тому как являемся на свет с ушами или глазами. По его просвещенному мнению, душа – если она есть – вырастает в наших телах точно так же, как понемногу растут коралловые рифы, складываясь из миллионов и миллиардов известковых скелетиков морских полипов. Мы сами выращиваем в себе риф души, но его основой служат не трупы микроскопических животных, а все те ощущения, которые мы испытываем в течение всей жизни. Лично Вехс считал, что если кому-то хочется обладать могущественной и грозной душой – или какой-либо душой вообще, – то этот человек ни в коем случае не должен отворачиваться ни от каких переживаний или ощущений. Даже наоборот, этому человеку необходимо с головой уйти в бездонный океан сенсорных стимулов (А что такое наш мир, если не гигантский котел, в котором бурлят самые разные возможности и ощущения?) и черпать из него чувственный опыт, черпать все подряд, не пытаясь оценивать, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что нет, – черпать без страха и с полной самоотдачей. И если его, Вехса, умопостроения верны, то он взрастил в себе самую совершенную, самую сложную – если не сказать затейливую – и самую значительную душу из всех существующих на данном этапе бытия.

Большая Ложь, по его понятиям, заключается в утверждении, что такие вещи, как «любовь», «вина» и «ненависть», существуют в действительности. Но если посадить мистера Вехса в одну комнату с каким-нибудь священником и показать им карандаш, то оба они совершенно одинаково опишут его размер, форму и цвет. Если завязать им глаза и поднести к носу корицу, оба они опознают ее по запаху. А стоит показать им мать, обнимающую свое дитя, и священник узрит перед собой любовь, в то время как для Вехса это будет просто женщина, которая наслаждается ощущениями, подаренными ей присутствием ребенка, – запахом его маленького тельца, гладкостью шелковистой розовой кожи, бесспорной миловидностью округлого невинного личика, музыкальностью его смеха и другими. При этом он уверен, что наиболее глубокое удовлетворение принесут женщине очевидная беспомощность крошечного существа и его полная зависимость от нее.

Главным недостатком человека является наличие разума, который заставляет большинство индивидуумов считать себя чем-то большим, чем они есть на самом деле. По мнению Вехса, все мужчины и все женщины по природе своей просто животные, правда довольно сообразительные, этого у них не отнимешь, но все-таки животные. А еще – и это будет гораздо точнее – их можно сравнить с рептилиями, которые произошли от перворыбы с ногами вместо плавников, догадавшейся выползти на берег силурийского океана. Вехс знает, что люди сформировались благодаря сенсорным раздражителям, которые до сих пор управляют их поведением, однако признать примат физических ощущений над чувствами и разумом они не способны. Рептильное сознание, которое время от времени просыпается в людях, пугает их, ибо оно алчет, стремится к тому, что ближе его природе, и человек пытается обуздать свои инстинкты при помощи лживых условностей, к коим как раз и относятся любовь, вина, ненависть, мужество, верность и честь.

Такова философская концепция мистера Крейбенста Вехса. И, исходя из нее, он слился со своей первобытной природой, которая стремится только к одному – познать небывалые и самые сильные ощущения. Подобную философию отличают бесконечная функциональность и рационализм, а главное – она не требует от своего адепта ни поддержки системы черно-белых ценностей, которой так привержены последователи всевозможных религий, ни принятия в качестве модели поведения противоречивой ситуационной этики, в высшей степени характерной как для современных атеистов, так и для тех, чьей религией стала политика.

Жизнь существует. Вехс живет. Вот как можно кратко сформулировать все его умопостроения.

Продолжая двигаться дальше на север по Сто первому шоссе, Вехс прикончил и вторую плитку шоколада, размышляя о том, много ли сходства у тающего во рту лакомства и сворачивающейся крови. Он неоднократно задумывался об этом и раньше, но теперь эта мысль снова навестила его.

Он припомнил покойную тишину кровавой лужи, которая успела собраться в душевой кабинке под телом миссис Темплтон, прежде чем он нарушил это безмятежное спокойствие, пустив холодную воду.

Воспоминание о том, с каким гулом упали первые крупные капли воды, заставило его представить прохладу дождя, что копился в кучевых облаках на севере, но никак не мог пролиться на землю.

Потом он увидел неяркую молнию, промелькнувшую на антрацитовом фоне грозовых туч, и почувствовал ее вкус – свежий вкус озона.

Гром, мягко раскатившийся над шоссе, тоже вызвал в его мозгу свою особую ассоциацию – глаза японца Фудзи за мгновение до выстрела, открывающиеся все шире, шире и шире.

Даже в безвоздушной мертвой пустоте между галактиками существуют свет и тьма, форма и цвет, движение и боль…

Шоссе пошло в гору, и деревья подступили к самым обочинам. На повороте фары «хонды» скользнули по склонам близких холмов, и Кот успела разобрать, что они густо поросли неохватными соснами и елями. Вскоре должны были начаться рощи калифорнийского мамонтового дерева[11 - Мамонтовое дерево – разновидность секвойи гигантской, обладает ценной древесиной красноватого цвета.].

Она гнала машину, не снимая ноги с педали акселератора. На памяти Кот это был, пожалуй, единственный случай, когда она позволила себе превысить установленный предел скорости. Ни разу ее не привлекали к ответственности за нарушение правил дорожного движения, но если бы сейчас ее остановил полицейский патруль, она была бы только рада.