Politan

ПАНК: Она просто выпала за борт, перегнулась неудачно, и упала. Что я мог сделать?

ГГ: Он долго смотрит на мои обрезанные вязанные перчатки.

ПАНК: Почему оранжевые?

ГГ: Такой цвет нравился моему знакомому. Я подарила ему точно такие же незадолго перед его важным походом. Он залез на два страшных перевала, покорил четыре сложных порога. И из самого последнего вытаскивал из ледяной воды своего друга. Он был полностью под водой, намотанный страховкой на какой-то корень и зажатый камнем. Его удалось найти по торчащей из воды руке, в этой самой перчатке. Накануне друг передарил их своему товарищу. А потом ползал с его полуживым телом по скалам.

По возвращении, каждый из них подарил мне по паре оранжевых перчаток.

ТОЛЯ, 59 ЛЕТ: Свобода – готовность умереть. Свободен еще тот,который может себе позволить не врать. Тот, который живет в правде. Потому что без правды, нет добра, а истина передается только через правду. Вот. Там где правда, там и любовь. Ведь любовь не может быть такая,.. лживая любовь. То есть подлинная любовь. Она же правда чистейшая, а там где истина, там мудрость. В общем, там где добро, там где правда, там где любовь, там все хорошо. Вот.

ГГ: Весь последующий вечер меня продувает на чьей-то лодке. Ах да, не ешьте блины перед голландцами с джемом. Крейзи рашенс, думают они. Вслух. Панк вытаскивает из кармана косяк. Я готовлюсь блевать, мысленно конечно.

ЭПИЗОД 12.

МАША, 21 ГОД: У меня есть ассоциация на слово свобода. Это слово – сиюминутность. Ну то есть, свобода – это сиюминутность. Я не знаю почему, но вот это к тому что я наговорила вчера. Вот, и как будто бы это точка. Вот такая вот.

ГГ: А на Тощем мосту снимали эпизод бондианы. Без понятия к чему это тут.

ЭПИЗОД 13.

ДЕНИС, 21 ГОД: По моему мнению, свобода – делать, говорить то, что ты считаешь нужным. Да, я считаю себя свободным человеком.

ГГ: В этом городе есть свое идеальное место. Называется оно Бегейнхоф. Здесь узкие проулки, за которыми скрывается тишина. Когда-то тут обитали сестры-бегинки, решившие, что ничего нет прекрасней, чем монастырская жизнь. Правда постриг они не приняли. Прогуливаясь вдоль домиков с узкими лестницами, Панк вспоминает, как его жена упала именно с такой неудобной лестницы.

ПАНК: Шея набекрень сразу. Что я мог сделать?

ГГ: Смотря на лестницы, я вспоминаю любимые кадры Линча – над лестницами зловеще вращается вентилятор. Долгий, статичный, темный кадр.

ГГ: Даже после реформации, и принятия протестантства, сестры за символическую плату оставались здесь, в уголке католичества. Пока однажды, где-то в четырнадцатом веке, пожар не смел все следы их пребывания.

ПАНК: У меня жена так же погибла. Пожар. Языки пламени поглотили ее сразу. Что я мог сделать?

ГГ: Пока Панк вздыхает то ли по лестницам, то ли по пожарам, к нам подкатывает весьма одиозный субъект. Он что-то вещает о Боге и моей косе. Услышав из моих уст русское великое, субъект встрепенулся.

СУБЪЕКТ: У меня просьба. Буквально пару евро в казну нашего общества. У тебя прическа энергетически верная, а вот джинсы надо срочно сменить на юбку. Так будешь лучше сохранять энергию своего мужчины.

ГГ: Какого?

ПАНК: Субъект проигнорировал этот вопрос.

ГГ: Денег нет, но вы держитесь! Шоколадку хочешь?

ПАНК: Субъект явно расстроился.

СУБЪЕКТ: А приходите к нам на лекцию в центр сегодня вечером? Вы же верите в Бога?

ГГ: Смотря что есть реальный бог. Вы же знаете, что сейчас идет квантовый переход?

ПАНК: Субъект насторожился.

ГГ: И не только на нашей планете, но и отчасти в нашем мироздании.

ПАНК: Субъект перешел в позицию приготовились.

ГГ: Этот квантовый переход – это то событие, которое в прошлые времена называли концом света. Вот откроете интернет, наберите „откровения людям нового века“.

ПАНК: Субъект начал пятиться.

ГГ: Вот если взять все мироздание целиком, которое включает в себя примерно шестьсот тысяч вселенных, одна из которых наша, – все мироздание, которое невозможно измерить физически, обладает высшим космическим разумом или той силой, или энергий, которую люди называют Богом.

ПАНК: Субъект перешел на бег, векторно-направленный в противоположную сторону от нас.

ГГ: Стойте, да куда же вы? А шоколадка?

ГГ: Панк все время курил косяк, я даже забыла мысленно поблевать.

ПАНК: Что за хрень?

ГГ: Да так. У меня когда-то был блаженный знакомый. Сегодня мне пригодились его речи.

ПАНК: У меня так жена умерла…

ЭПИЗОД 14.

ДИНА, 29 ЛЕТ: Свобода для меня – возможность быть в одиночестве. Я вот осознала, что лишена этого. Потому что обстоятельства так сложились. Есть, к сожалению, человек в моей жизни, которого я вынуждена терпеть. Мириться с его присутствием. В этом плане, я не свободна. Я потому люблю, когда работаешь много, или уезжаешь куда-нибудь один. Там есть это атмосфера, что есть все вокруг и ты один. Мне кажется, что люди сами по себе одиноки. Потому что мы ощущаем только себя. Вот например, если кого-то ущипнут, я же не чувствую его боли. Я только разумом понимаю, что да, ему больно. Но сама я этого не чувствую. И вот этот фактор, то, что мне нужно все время думать о чувствах другого человека, которого я в свою жизнь не звала, это и есть несвобода. Я может социопат, не знаю. Но другие люди меня угнетают. И вот это необходимость терпеть их, меня повергает в состояние рабства. Я бы даже сказала, внутреннего ощущения запертости. Мне говорят, что я анархист, что свободна, потому что делаю все, что хочу. Для многих свобода – это что? Это возможность думать и творить, что душе угодно. А мне кажется, что даже тот же Серебряников, сидящий под домашним арестом, свободный человек. Потому что у него дух не сломлен. А у меня сломлен. Нет, я абсолютно несвободный человек.

ГГ: В последний день, большую часть времени, мне хочется провести одной. Я в районе четырех каналов. Смотрю, как туристы кидают мелочь в воду. Мутная гладь поглощает их дары с глухим бульканьем. Где-то на глубине, дно укрыто медной мозаикой. Что они загадывают, пока бросают монеты в воду? Хотят ли они вернуться? Я бы вернулась. Говорят, тут есть где-то берега омываемые ваттовыми морями. Дважды в день вода уходит во время отлива, и люди гуляют между островами по дну. Такой горизонтальный альпинизм. Почему-то мне кажется, что именно там и можно ощутить эту пресловутую свободу. Все ее ищут, но никак не могут найти. Даже в этом городе. А тут, есть ваттовое море. Пусть это будет моя гипотеза на следующий раз. Я не спрашивала об этом Панка. Это было единственное место, которое мне не хотелось олицетворять с его фразами. Наверно он бы сказал, что она утонула во время прилива, или что не успела вернуться вовремя.

ГГ: В последний раз я иду к месту встречи. Китайский квартал.

ГГ: Я протягиваю ему обрезанные оранжевые шерстяные перчатки.

ПАНК: Пневмония.

ПАНК: Ее звали Ирма.

ЭПИЗОД 15.

АЙНУР, 31 ГОД: Свобода – это очень простая штука. Это, когда ты можешь делать все, что хочешь. Это свобода мысли, свобода передвижения, свобода слова. То есть ты можешь говорить все что хочешь, ты можешь думать все что хочешь. И не чувствовать из-за этого какого-то стыда. Из-за своих мыслей. Даже, из-за своих мыслей. И естественно ходить там, где ты хочешь. Как ты хочешь. Нет, я не свободен. И не один человек, который живет в социуме, в государстве, и как-то коммуницирует с этим социумом, не может быть свободным человеком. Потому что, так или иначе, он должен подчиняться правилам социума, либо, как минимум, государства. Потому что, иначе он будет либо отвергнут социумом, либо он будет сидеть в тюрьме. Вот. Самый свободный человек – это человек, который живет в лесу. Один. Не знаю, с собачкой. Охотится на зверей. Вот самый свободный человек. Я – не он.

ГГ: Мой самолет в шесть утра. Но я выезжаю в полночь. Всего две остановки метро, и я в аэропорту. Люблю аэропорты. Снующие люди, чемоданы, пакеты. Кто-то что-то пакует. Кто-то мирно спит на лавочках. Схипхол огромен и пока пуст. Парочка индусов читает книги в кофейне. Два швейцарца с бордами ломают автомат самообслуживания. На них смотрят снисходительно те, кто час назад занимался тем же.

Люблю самолеты, в отличии от поездов, где озлобленный кем-то проводник, запах креозота и очередь в туалет. Ту-тух, ту-тух, виииии, едем. Дорожная романтика достает раз так на десятый. В самолете же измученная бортпроводница невнятно что-то говорит в селектор. Почему они так монотонно тараторят по внутренней связи? Раньше я думала, что у меня плохой английский. Потом случился Аэрофлот. Нет, они все так говорят, даже на русском.

В салоне тяжелый холодный искусственный воздух. По привычке скидываю обувь, ноги комфортно отекают. Везде мерещится запах травы. “Ты был счастливый и пьяный…”

Надо будет вернуться. Когда ностальгия замучает.