Человек, Соблазнивший Джоконду

С глумливой усмешкой на лице они грозно приближались, подавшись вперёд всем телом и изогнувшись подобно рыси, готовой наброситься на свою добычу. Сделав несколько шагов по кругу с целью изучить противника, соперники вступили в схватку. Бандит в темном бонете

с пером отбил пару ударов Пьетро — справа и сверху — и чуть не застал его врасплох своим неожиданным выпадом, метившим в живот, от которого Пьетро едва увернулся отскочив назад. Второй негодяй, одетый в дублет

более яркой окраски, развернулся в сторону Тристана и поднял к небу меч с эффектным восьмигранным эфесом, украшенным богатой инкрустацией из лазурита, как бы приглашая его последовать своему примеру. Мгновение спустя его клинок звонко ударился о чинкуэдею

молодого подданного Папского государства, который с готовностью успел отразить выпад неприятеля и перейти в контратаку, пустив в ход клинок и пнув противника ногой в бедро. Тем временем, третий бандит, с полосатым гульфиком на штанах, выхватил эсток

и поспешил на помощь первому из своих дружков, чтобы сменить его в поединке против искусного фехтовальщика, каким был Пьетро ди Джованни. Разбойник замахнулся, намереваясь нанести ему удар ребром меча, но Пьетро упредил его жест, пригнув эсток остриём к земле, и, прочертив в воздухе широкую дугу, сделал ответный выпад, заставив противника отступить.

Атмосфера накалялась, в воздухе раздавался скрежет клинков и эфесов, от ударявшихся мечей разлетались брызги искр, а тем временем участники стычки незаметно для самих себя проникали всё глубже и глубже в полутёмные трущобы старого города.

Улучив момент, Пьетро сделал ловкий финт, отступив назад, потом шагнул слегка вперёд, угрожая противнику очередным выпадом, и после недолгих колебаний решительно бросился в атаку: с молниеносной скоростью он взмахнул мечом и виртуозным жестом рассёк воздух справа налево, вынудив головореза отвести руку в сторону, опрометчиво оставив корпус без защиты; в следующее мгновение Пьетро удалось нейтрализовать неприятеля, пустив в ход баклер

, и нанести роковой удар, проткнув ему грудь.

Что же касается Тристана, то он оказался в весьма затруднительном положении, столкнувшись с поистине искушённым противником, который, как обнаружилось, был левшой и с необычайной проворностью атаковал слева и справа, мастерски владел техникой пируэта и стремительно менял ритм боя и позицию, готовый в любой момент воспользоваться оплошностью в защите папского дипломата, ослабевавшей с каждой минутой. Пьетро всем сердцем желал прийти к нему на выручку, однако и его соперник оказался довольно крепким орешком, от которого не так-то просто было отделаться.

Неожиданно на голову неаполитанцев как будто с неба свалились два белых покрывала с лоскутными заплатками и тяжёлой свинцовой окантовкой, в которых оба бандита на какое-то мгновение запутались словно в охотничьей сети. Казалось, по воле Провидения, внимание Тристана и его сподручного привлёк пронзительный свист уличного мальчишки, указавшего им отходной путь, и, когда головорезы сумели высвободиться из своей ловушки и были готовы продолжить преследование, низкая неказистая дверца, ведущая в подземный погреб, уже поглотила наших чужестранцев, позволив им почувствовать себя хотя бы ненадолго в надёжном укрытии.

Когда опасность миновала, они смогли наконец вынырнуть в переулок, который тем временем слегка оживился благодаря присутствию нескольких оборванцев, но им не удалось ни увидеть, ни отблагодарить уличных проказников, которым по всей вероятности они были обязаны жизнью: сорванцы бесследно исчезли, как, впрочем, и мошна с деньгами, которую простодушный Пьетро носил подвешенной к поясу.

В конце концов, после невольно сорвавшихся с уст вполне оправданных в данной ситуации ругательств, двое разразились безудержным заливистым смехом и уже в полном разгаре дня прибыли в замок Кастель-Нуово.

Там они были приняты с большими почестями самим пожилым монархом, который несмотря на вражду с папой римским, питал к Тристану чувство особой признательности и уважения, выходившее за рамки дипломатического этикета: вероятно, в его лице неаполитанский король видел достойного преемника своего друга Латино.

Дело в том, что именно кардинал Орсини — в ту эпоху папский легат a latere

— доставил буллу

об инвеституре

, утверждённую папой римским Пием II. Всё тот же кардинал Орсини, при участии кардинала Тревизана, архиепископа Назарета в Барлетте Джакомо де Аурилия, архиепископа Таранто и целого ряда других прелатов, 4-го февраля 1459 года от Рождества Христова, в ходе пышной церемонии, состоявшейся в Барлетте на площади перед городским за?мком, короновал неаполитанского монарха Фердинанда I, благословив его на престол трёх королевств: Сицилии, Иерусалима и Венгрии. Этот факт и события последующих дней были описаны монсеньором Орсини на той самой странице дневника Его Преосвященства, что по неизвестной причине была вырвана и пропала при таинственных обстоятельствах из его личного архива.

Более двух часов Дон Ферранте и дон Тристан вели переговоры с глазу на глаз.

Перед отъездом из Рима папский чиновник лично позаботился о том, чтобы устранить основное политическое препятствие, осложнявшее отношения Святого Престола с Неаполитанским королевством, подстроив всё так, чтобы дворцовая канцелярия Его Величества сумела узнать о кое-каких секретных — разумеется, сфальсифицированных — письмах, якобы отправленных венецианским посланником в Неаполе своему дожу. В этих депешах неаполитанский монарх был представлен как умственно ограниченный самовлюблённый развратник. Ответная реакция арагонцев не заставила себя долго ждать.

Немедленно последовавшая за этими событиями высылка дипломата Светлейшей республики и глубокое уважение, которое король питал по отношению к Тристану, содействовали тому, что беседа прошла в преисполненной радушия атмосфере. В её завершение, хотя дон Ферранте и не принял окончательного решения, у Тристана всё же создалось впечатление, что монарх склонился к тому, чтобы взвесить приведённые доводы и принять во внимание предложенный ему план действий.

И в самом деле, по прошествии двух дней Фердинанд I вызвал к себе молодого воспитанника покойного кардинала Орсини и уведомил его в устной форме о том, что Неаполитанское королевство было готово примкнуть к новому альянсу против Венеции. Руководство военными действиями предполагалось доверить его сыну Альфонсу, герцогу Калабрийскому, который должен был взять на себя роль главнокомандующего объединёнными силами. Официальное заявление о принятом решении, с соблюдением всех необходимых формальностей, должно было последовать вскоре, а именно в день Рождества Христова.

Тристан был крайне удовлетворён таким поворотом событий.

После щедрого ужина, изобиловавшего выпечкой и традиционными рождественскими сладостями, которыми уж конечно не побрезговали бароны и самые сливки неаполитанской знати, молодой человек решил удалиться в свои покои и попытаться расслабиться, приняв горячую ванну, заботливо приготовленную для него по распоряжению Его Величества.

Укладывая в сундук последнюю стопку чистого белья, немолодая горничная, которая прежде с огромным усердием потрудилась, чтобы наполнить горячей водой вместительную бадью, упорно не сводила с Тристана пристального взгляда. Однако безучастный ко всему происходившему папский чиновник не обратил на это ни малейшего внимания, окунувшись в собственные мысли и неразрешённые вопросы, тогда как его размякшее от усталости тело было погружено в пышущую паром бадью.

«У Вас глаза точь-в-точь как у неё... Ваша мать была воистину святой женщиной», — проронила седовласая прислужница выходя из комнаты, прежде чем скрыться за дверью.

Блуждавший в думах Тристан вздрогнул: брошенные, казалось бы, невзначай слова прозвенели тревожным колокольчиком, заставив его вернуться в реальный мир.

«Постойте!» — воскликнул он, тщетно надеясь быть услышанным.

Как случилось, что эта служанка была знакома с его матерью? Может быть, она встретила её в те далёкие годы, когда та, будучи совсем юной девушкой, служила при неаполитанском дворе? Тристан непременно должен был это узнать… Он выскочил из бадьи и, наскоро обтёршись полотенцем, натянул штаны и рубашку, влез в сапоги и бросился на поиски женщины.

Спустившись на нижний этаж, где размещались служебные помещения, Тристан ясно уловил доносившиеся из каморки рядом с главной лестницей приглушённые стоны, которые перемежались с пронзительными вскрикиваниями, сопровождавшимися мерным поскрипыванием деревянных досок.

Королевский кондитер, непревзойдённый творец аппетитных сооружений из сахара, чинно возвышавшихся в центре стола во время дворцовых банкетов, по обыкновению не только начинял миндалём сладости королевского меню, но и подслащивал молодых любострастных служанок, которые в конце каждого дня наводили порядок на кухне. В этот момент, однако, посланнику Священного Престола было вовсе не до того, чтобы отвлекаться на подобного рода спектакли, поэтому, бросив беглый взгляд на дверь, он не раздумывая промчался мимо.

Миновав кухонные помещения и оказавшись в узком коридоре, он смутно различил очертания тучного женского тела, распростёртого лицом вверх на пороге небольшой комнаты. Казалось, будто кто-то, сбив несчастную с ног, попытался перетащить тело. Отсвет пылавшего камина позволял разглядеть черты её лица: это была та самая пожилая женщина, которую искал Тристан.

Не теряя ни секунды он ринулся к ней, но увидел лишь бездыханное тело бедной служанки с широко распахнутыми глазами и полураскрытым ртом. На полу комнаты Тристан заметил также ярко-синий камешек — вероятно, это был осколок лазурита похожего на те, что украшали рукоять меча одного из преследователей, от которых ему удалось ускользнуть несколько дней назад.

Однако, уловив неясный шум, доносившийся из передней, он решил как можно скорее удалиться, прежде чем кто-либо смог застать его в таком неподходящем месте.

На следующее утро молодой дипломат вместе со своим сподручным покинул за?мок. В тени одной из крепостных башен, среди приспешников герцога Калабрийского Пьетро сумел узнать одного из молодчиков, посягнувших на их жизнь в день приезда. Он тут же сообщил об этом своему господину, но тот, не желая ставить под угрозу достигнутый в ходе переговоров результат и учитывая всю шаткость политической ситуации, решил воздержаться от каких бы то ни было выяснений и, попрощавшись с присутствовавшими, тронулся в путь.

Наконец, прежде чем опустить занавес и поставить точку в этой истории, у входа на постоялый двор, где наши герои оставили своих лошадей, Тристан наткнулся на худенького парнишку, с трудом ковылявшего по улице. Несмотря на его жалкий, потрёпанный вид, папский чиновник признал в нём того самого пострелёнка, который помог им спрятаться от головорезов, нанятых Альфонсом; бедняга, казалось, потерял дар речи, был чумазый, весь в синяках и ссадинах, на ноге у него зияла скверная кровавая рана. Было очень холодно; Тристан приволок мальчонку в гостиницу и заплатил хозяйке, чтобы тому подлечили хотя бы самую большую рану. На следующий день он доставил бедолагу к его родным, сдав его на попечение старшего брата, который встретил их на пороге дома и, исполненный признательности, пригласил молодого дипломата в дом — убогую лачугу, лишь отдалённо напоминавшую человеческое жильё. Мужчина средних лет — по всей видимости, отец семьи — пересыпа?л зерно в маленькой кладовой, мать пряла шерсть, одной рукой убаюкивая младшую дочурку, тогда как другая женщина, постарше, сидя на каштановом сундуке, служившем ей скамейкой, рассказывала домочадцам какую-то историю. Это унылое зрелище навело Тристана на мысль воспользоваться моментом, когда рассказчица, встревоженная внезапным клокотанием похлёбки в котелке, ненадолго отвлеклась, и сунуть золотой флорин под соломенную подушку, лежавшую поверх дырявого матраса, набитого сухой листвой, на котором спала розовощёкая малышка в тряпичных пинетках. Попрощавшись, участливый гость вышел прочь.

Сцены, которым он стал невольным свидетелем в ходе поездки в Неаполь, не покидали его воображение и по возвращении в Рим, где даже украшенная фазаньими перьями роскошная фетровая шляпа с широченными полями, — подарок его друга Людовико, который он обнаружил на своей кровати, — не сумела вытеснить из его головы навязчивые воспоминания.

Миссия была выполнена на славу, жаль только, что количество неразрешённых вопросов, которые вот уже много лет копошились в его голове, не давая покоя, лишь поприбавилось... Та бедная женщина, кардинал Латино, король Ферранте и, наконец, Неаполь... Что же в действительности их связывало с его матерью?