Небожители

– Причина?

– Почти два часа полета впереди, топливо бы поэкономить.

– Берите на Карахтай.

– Спасибо!

Как странно и необычно разглядывать родной город с большой высоты! Обычно взлет-посадка, выход-заход. Взгляд успевает охватывать только небольшие куски города, расположенные неподалеку от аэропорта. Да и смотреть по сторонам, заходя на посадку, в общем-то и некогда.

Какой же он большой и разный этот город, пытающийся втиснуться в кольцо окружной дороги и все равно то там, то сям выплескивающийся пригородами за ее пределы!

Вон аэропорт, Сквер, Ташкентская телебашня посреди зеленого пятна парка Победы. Вон серое пятно новостроек Юнусабада, а вот утонувший в зелени Чиланзар. Вон моя девятиэтажка и где-то там застекленная лоджия на третьем этаже.

Летят однажды такие же как мы летчики. Подлетают к родному аэропорту. Один, показывая вниз, говорит другому: «Вон, смотри, мой дом! А вон мой балкон! А вон я в трусах на балконе рядом с моей женой!»

Ташкент позади, начинаются Чимганские предгорья и живописная Ахангаранская долина, заканчивающаяся огромным угольным карьером.

За исхоженным с детства Чимганом в несколько рядов идут незнакомые заросшие темным арчёвником киргизские горы, а за ними расстилается огромное высокогорное плато! А раньше-то представлялось, что за Чимганским хребтом уже край земли, заглянув за который можно увидеть спины слонов, на которых держится земная твердь.

Слева, у подножия величественного седого Бабай-Тага россыпью серых кубиков, высыпавшихся из тесного ущелья в долину и застрявших в зелени садов, расположился город Ангрен. Здесь жили строители и рабочие угольного карьера и многих других производств. Но самое главное – здесь прошли мои детские годы от пяти до девяти. Вон наша улица, идущая от центральной площади с Обелиском павшим воинам. И вон, кажется, среди зелени видна прямоугольная шиферная крыша моего дома.

Мы подходим к перевалу.

Под самолетом петляет серпантин автодороги, местами завязываясь в хитроумные петли.

– Работайте с Наманган-Контроль, – прощается ташкентский диспетчер, – счастливого полета!

– Спасибо, до обратного!

Интересно, летчики, невзирая на свою техническую образованность и довольно широкий кругозор, в своей основной массе народ весьма суеверный. Боятся черных кошек, чертовых дюжин, не говорят «последний», предпочитая «крайний» и, если планируют лететь назад по тому же маршруту, прощаясь, обязательно скажут «до обратного». Оно вроде и мелочь, но, как бы незаметно, взял и обезопасил себя хотя бы на часть пути. Словно объявил: «Обязательно буду, просто не хочу говорить об этом напрямую».

Дорога покатилась с перевала, а мы влетаем в исчерченную дорогами и испятнанную городами и кишлаками, теснейшую, перенаселённейшую Ферганскую долину.

– Наманган-Контроль, доброе утро! Разрешите набор восемь сто с курсом на Андижан?

– Набор восемь сто разрешаю. Берите на Андижан.

Набираем восемь тысяч сто метров. Для Яка это – предел высоты. Он бы может и выше залез, но, в случае внезапной разгерметизации и при отсутствии кислородного оборудования для пассажиров, выжить удалось бы немногим. Официальная же причина ограничения высоты полета – особенности работы высотной системы, создающей приемлемое для человека давление воздуха в кабине. Впрочем, обе причины безусловно правильные.

Отчаянные были раньше люди! Летали и не задумывались что же случится, если самолет вдруг потеряет способность быть словно надутый мячик. Ну, не должны были советские самолеты разгерметизировываться. Впрочем, Як и не испытал этого безобразия ни разу. Везло.

За несколько минут, несомые уверенным попутным ветром, проскакиваем Ферганскую долину.

Нырнула под крыло и исчезла позади длиннющая бетонная полоса Андижанского аэродрома. Когда-то, здесь базировались перехватчики, охранявшие от вражеского воздушного вторжения южные рубежи Союза.

– Работайте с Ош, всего хорошего!

– Спасибо, до обратного!

– Ош, доброе утро, в зоне на 8100, следуем в Чолпон-Ату, запасной Пржевальск, Фрунзе.

– Доброе утро! Понял, следуйте по плану.

Ош, по-киргизски просто «Еда», расположился в долине совсем неподалеку от Андижана. Два больших густонаселенных города практически на одном географическом пятачке. И жить бы им вместе, сливаясь и перемешиваясь друг с другом, но нельзя никак. Чтобы жить было неудобно, люди придумали административные границы, которые позже переросли в государственные, обросли колючей проволокой, ощетинились вышками и пулеметами. Киргизские и узбекские власти назначили давних соседей непримиримыми врагами и вполне удачный советский эксперимент по внедрению братства народов оказался полностью провален.

– Ребята, вы там сверху на восемь сто одни у нас. Не могли бы посмотреть вверх, примерно «на девять часов» от вас на большой высоте какой-то серебристый шар?

– Шар говорите? Инопланетяне? Посмотрим.

Выгибая шеи, прижимаемся щеками к окнам кабины, пытаясь разглядеть в синеве инопланетное чудо.

– Увидели? – не терпится диспетчеру.

– Смотрим.

– Борт полчаса назад наблюдал его немного восточнее. Серебристый шар и вроде как лампочки по кругу.

– О! Ну точно НЛО! … Пока ничего… А вы его с земли в бинокль видите?

– Откуда у меня бинокль? Я же – Контроль. Вот диспетчер Старта на аэродроме, тот видел.

– Сфотографировал?

– Прикалываетесь?

Очень хотелось порадовать диспа и описать во всей красе летающую тарелку с Альфы Центавра, но так открыто врать совесть не позволила. С другой стороны, у явления могло быть вполне обычное земное происхождение.

Одно время стало модным запускать с территорий сопредельных стран аэростаты с разведывательным оборудованием. Стоит недорого, собьют – не жалко. Да и кто сбивать будет? У колосса на глиняных ногах ни керосина, ни боеспособных летчиков.

А еще были вполне официальные попытки кругосветок на стратостате.

Одно непонятно, почему этот аэростат-стратостат-НЛО смещался не как положено пузырю по ветру – на восток, а тихо перемещался на запад?

Словом, ничего мы в синем небе не разглядели. За сим откланялись возбужденному Ошу и полетели своей дорогой.

Интересно лететь над горами! Вершины хребтов, издалека кажущиеся маленькими и незначительными, по мере приближения к ним вырастают прямо на глазах. Скалы начинают коварно подбираться к самолету, грозя больно царапнуть его тонкое алюминиевое брюшко. Пассажиры с восторгом первопроходцев прилипают лбами к стеклам иллюминаторов.

В широкой долине умостилось безжизненное высокогорное озеро. Даже сейчас, в разгар лета, у него по берегам остался лед. Вокруг ни сел, ни аулов, ни дорог. Бортмеханик киргиз в двадцатом поколении, бывавший в этих краях или слышавший об этом озере, говорит, что людям тут делать нечего. Рыбы в озере нет, пастбищ для скота в округе тоже нет. Только скалы. Всего и толку, что с высоты смотреть на дикую красоту.

– Жан, – обращаюсь я к механику, – а если вдруг утечка топлива или сразу два мотора встанут, сможем выжить, если приводнимся на такое озеро?

– Ты такие глупости про нас не говори. Давай, долетим спокойно.

– Жан, а тебе не страшно, с такими балбесами летчиками летать?

– А где вас нормальных набрать? К кому приказом закрепили, с теми и мучаюсь.

– Наверно поэтому все механики засыпают сразу как только шасси уберут, – встревает в беседу командир, – что спать не так страшно.