Мы – серебряные!

Мы – серебряные!
Дмитрий Игоревич Павлов

Второй сборник рассказов автора. Написанные в 2022-2023 году они отражают нерв своего времени, мысли тайные и явные, вопросы, противоречия, чаяния. "Мы – серебряные" – росчерк поколения. Поколения чуть опоздавших, но всё ещё жаждущих жить.

Дмитрий Павлов

Мы – серебряные!

Рассказы

Сердце Владыки

Шестой час длилось нудное совещание. Вполне возможно, не совещание, а совет. Или обсуждение. Или арбитраж. Последние годы Владыка плохо понимал разницу. Угодливые лица, нагромождения слов, титулов, чинов, званий – всё это повторялось изо дня в день, бесчисленное множество лет.

Иногда Владыке казалось, что он лишний на этих собраниях, но услужливые вельможи, подобострастно сутулясь, вновь и вновь усаживали его за стол – и всё повторялось сначала. Снова звучали витиеватые речи, сменялись люди, обсуждались события, принимались решения. Владыка дремал. Тело его неумолимо дряхлело, память всё чаще отказывалась служить, и мысли могущественнейшего из правителей галактики блуждали в сумраке воспоминаний.

Можно было подумать, что он сошёл с ума, но эта мысль была бы ошибкой. Владыка всё ещё осознавал себя, понимал, какой властью обладает, пусть и не всегда мог сообразить, для чего. Временами, в ходе очередного совещания или церемонии, он вдруг поднимал руку, наслаждаясь нервной резкостью наступающей тишины. Этого примитивного жеста хватало, чтобы начисто уничтожить раздражающие звуки. И в тот же миг все как один могущественные министры, советники, генералы, губернаторы сжимались, сутулились и боялись вздохнуть, ожидая слов своего господина.

Но Владыка молчал. В эти моменты благословенной тишины изучал он кисть своей руки, удивлённо глядел на скрюченные, узловатые пальцы и особое внимание уделял длинным, желтым ногтям, покрытым облупившимся золотым лаком. Повелителя удивляла морщинистая кожа цвета топлёного молока и совершенно незнакомые, чужие синеватые прожилки старческих вен.

Он держал руку поднятой, и одного движения этой иссушенной десницы достаточно было, чтобы галактика затаила дыхание. Галактика, которую долгие десятилетия держал он за горло. Его галактика.

Последняя мысль согревала старика, и он почти не замечал, что сил поднять эту самую руку становилось всё меньше.

Впрочем, иногда Владыка не ограничивал себя картинным жестом. В дни, когда проклятый туман в голове был не столь густым, когда проклятый гул в висках отступал и сердце переставало противно ныть, он брал слово. С высоты установленного на постамент белого резного трона Владыка сотни и ещё полусотни звёздных систем вершил судьбы миллиардов и миллиардов подданных.

И пусть последние годы голос его звучал всё реже и, что таить, всё тише, никто из придворных не думал даже о том, чтобы перечить своему Повелителю. Да что там, эти лощёные, могущественные мужи забывали дышать, подобострастно глядя на Владыку.

Случалось, конечно, в эту роковую минуту кому-то отвлечься, почесать за ухом, отвернуться или кашлянуть, но те, кто допускал непростительную оплошность, горько жалели о том и на собственном опыте познавали справедливость популярной в народе фразы: «От министерского кресла до каторжного места – шаг да миг».

Вот и сейчас, когда на очередном совете выступал седовласый мужчина в лоснящемся вицмундире, Повелитель неожиданно пришёл в себя. Сначала он долгое время смотрел на докладчика. Тот был толст, гладко выбрит, чуть кривил тонкие губы и каждое произнесённое слово чеканил, словно удар палочек по полковому барабану.

Некоторое время Владыка морщился, силясь вспомнить имя выступавшего. Сначала ему казалось, что перед ним Маршал Внутренних Войск. Затем он решил, что седовласый – Верховный Гардиан Тайной Службы. Или нет?

Владыка смутно припоминал, что этого человека он сам и назначил пару лет назад, на стремительно освободившееся место его предшественника, какового сам и приказал арестовать на заседании Высшего Совета. За что? Это воспоминание ускользало.

Сидя на сияющем своём троне, Повелитель смотрел на говорившего, который за пару лет ощутимо прибавил в весе и орденах, и прикидывал, не пора ли провести очередную ротацию. На счастье потолстевшего чиновника, мысли в голове Императора бродили в этот день медленно и никак не хотели складываться в решения. И ничего не подозревающий докладчик спокойным, уверенным голосом говорил о проведенных арестах на трёх планетах внешнего сектора. А также об «окончательном решении вопроса студенческих театральных коммун».

Владыка долго хмурился и наконец припомнил, что некие студенты на окраинах его Империи и правда стали с дюжину лет назад создавать какие-то коммуны. Глупые дети, закончив школы, отказывались устраиваться на работу в корпорации и там, пробиваясь по карьерной лестнице, строить достойное гражданина Империи будущее. Вместо этого они сутки напролет читали произведения давно почивших писателей и пьески каких-то юнцов, которые в Имперском Консорциуме Мастеров Слова не числились, а потому и пьес никаких писать не могли. Но эти глупые выскочки отчего-то полюбили написанную самозванцами чушь, обсуждали их глупые измышления, спорили и даже ставили какие-то самодеятельные представления, не проходившие ни надзора, ни утверждения.

Служба Обеспечения Стабильности Короны долгое время не обращала внимания на этих лоботрясов, но в конце концов меры начали приниматься. Тех, кто отказывался поступать на работу, признавали, согласно свежепринятому закону, «асоциальными молодёжными элементами» и на этом основании лишали свобод, доступных более лояльным юношам и девушкам. Коммуны изгоняли из помещений Дворцов молодежной политики и снимали с довольствия университетских служб воспитания. Их сборы на квартирах разгоняли.

Считалось, что всё это даст свои плоды и жизнь на планетах внешнего сектора войдёт в прежнее русло. Однако на деле вышло совсем иначе, и за эту оплошность прошлый глава Службы Обеспечения Стабильности Короны поплатился креслом, сгинув где-то на рудниках Малого астероидного кольца. Юные чтецы не только не прекращали своей деятельности, но и ещё сильнее сплачивались. Миниатюры, которые они ставили на основе самых отвратительных пьесок, неожиданно превратились в полномасштабные антрепризные постановки. Невесть откуда среди этих олухов нашлись и талантливые актеры, и одаренные композиторы, художники, поэты. Пьесы стали собирать полные залы.

Эти отвратительные, деструктивные театральные коммуны невесть почему становились популярны и, к ужасу местных чиновников, финансово независимы. Трудиться на благо Империи смутьяны по-прежнему не желали, хотя налоги платили исправно, и это тоже стало причиной замедленной реакции властей на явную идеологическую диверсию.

Совет по эстетическому и нравственному воспитанию молодежи при Императоре долго обсуждал сложившуюся ситуацию и после ряда экспертиз установил, что произведения возомнивших о себе невесть что бездарей не являются искусством. Постановщики и актёры, как сказано было в отчёте, отрицают многовековые традиции Имперского театра. Анализ их психологических портретов показал, что все эти лицедеи бездуховны, а многие потенциально враждебны Империи. Владыка помнил, как долго он выслушивал экспертные заключения. И помнил даже, что постановил… что-то. Во всяком случае, он точно подписывал какой-то эдикт.

Постучав ногтями по подлокотникам величественного своего трона, Владыка стал припоминать, что лет пять-шесть назад спектакли стали попросту запрещать. Но вместо горячей поддержки патриотически настроенного трудового населения эта инициатива на планетах внешнего круга вызвала волнения и даже робкие протесты. Да и эффективность запретов была невысока: постановки продолжались подпольно, имперская информационная сеть наполнялась короткими медиасюжетами, а кроме спектаклей юные бунтовщики стали позволять себе провокационные, пасквильные стишата или отвратительно порочные, безнравственные песни.

Владыка поморщился. Он, кажется, прослушал две или три такие песенки. В них было о… он точно не понял о чём. То ли о звёздах, то ли об океанах. Никакого реализма, лишь размытые образы. И ни слова о величии Империи. Ни слова о нём самом, милостивом Владыке, покровителе певцов и поэтов!!! Всё, что творили эти бездельники, было непривычным, дерзким, чужим.

К делу подключились Внутренние Войска. Активистов, актеришек, бездарей стали ловить и принуждать к сознательному труду. Но те оказывали сопротивление, сбегали, прятались или саботировали работы. Эти прохиндеи пользовались покровительством друзей и невесть откуда взявшихся поклонников, продолжая свою возмутительную деятельность. Запрещённые спектакли собирали всё больше зрителей, а инфосеть заполнялась новым, совершенно непотребным контентом, всё более хамским и вызывающим.

Начались аресты. Задерживали и участников коммун, и тех, кто их укрывал. Некоторое время назад, Владыка не мог вспомнить точно когда, он неожиданно осознал, что Тайная Служба планирует новые, силовые акции. Обсуждались варианты перевоспитания. Предлагались самые разные пути подавления. Споры шли вокруг того, сколько лет должны провести виновные на каторжных работах. Предлагалось также публично казнить самых активных негодяев. А вместе с ними и тех, кто допустил всё случившееся – родителей, директоров школ, ректоров университетов, отдельных чиновников.

Владыка закрыл глаза. Кажется, на том совете он брал слово и произнёс удивительно долгую речь, напомнив собравшимся о вещах важных. О том, что они живут в государстве равных свобод и возможностей. О том, что его императорский титул содержит строку о «Протекторе изящных искусств и покровителе художников и поэтов». И, кажется, на этом основании потребовал исключить смертные приговоры, отправив задержанных под командование менторов Императорской Гвардии. «Это будет гуманно», – заключил тогда Владыка. И тут же снял с должности и приговорил к публичной казни Главу Службы Сдерживания и Контроля. На лице его отражалось сомнение в словах Императора, и спускать это с рук не стоило.

Удовлетворенно покивав головой, Владыка утвердился в воспоминании, что именно такой приказ был отдан чуть меньше трёх месяцев назад. Ему ещё показалось, что гвардейцы его личной Тысячи в тот день не слишком резво отреагировали на приказ об аресте нерадивого Главы Службы. И тут же успокоил себя – такого быть, конечно, не могло.

И в этот момент до него донеслись слова выступавшего.

– Таким образом, – чеканил докладчик, – двадцать две тысячи четыреста тридцать два человека осуждены к каторжным работам и поражению в правах гражданина третьей степени. Тридцать четыре тысячи приговорены к заключению на сроки от десяти до двадцати лет, с поражением в правах гражданина второй степени. Девяносто шесть тысяч человек приговорены к поражению в правах первой степени, с последующей утилизацией.

Владыка поёрзал на троне и поднял руку. В зале воцарилась привычная тишина. А впрочем, привычная ли? Нет, эта тишина не была абсолютной и возникла отнюдь не сразу. Владыка слышал, как сопит прерванный докладчик. Как кто-то почёсывается, сидя в кресле. И отчётливо различил чей-то сдавленный кашель, что было совсем уж из ряда вон.

Мысли Владыки пришли в смятение и медленно, словно муха, увязшая в смоле, принялись сменять друг друга. Он никак не мог понять, зачем поднял руку. Вроде бы стоило вмешаться в ситуацию с приговорами, но теперь, когда ему продемонстрировано неуважение, требовались другие реакции. Судьбы каких-то бездельников были никак не на первом месте. С чего начать? Как не забыть ничего? Никого?

Владыка поднял руку выше. Раздался чуть слышный щелчок в одном из суставов. Дыхание Императора на миг утратило привычный ритм. Но стальная воля Повелителя оказалась всё такой же неодолимой, и он промолвил:

– Согласно моему распоряжению, – голос Владыки был тих настолько, что он едва слышал себя сам, – арестованные должны быть переданы Императорской Гвардии, на перевоспитание.

В зале повисла тишина. Владыка с удивлением обнаружил, что некоторые из министров вовсе не обратили верноподданных взглядов своих к подножью трона. Гадостно стало на душе Императора. Неприятно. Он хотел было что-то сказать, но тут докладчик, имени которого Владыка так и не вспомнил, чуть поклонившись, заговорил:

– Ваше Императорское Великолепие может не беспокоить себя. В полном соответствии с вашими распоряжениями, Владыка, всеми работами по подавлению бунта на планетах внешнего сектора Империи руководит Совет Императорской Гвардии, – с этими словами он ещё раз поклонился и с незнакомой интонацией добавил традиционное: – Свет и Слава Императору.

Владыка замер. Медленно-медленно одна мысль теснила в голове другую. Какое отношение сказанное этим человеком имеет к ситуации с коммунами и его личным приказом? Как мог собираться Совет Гвардии, если возглавлял этот совет он сам? Почему эти люди продолжают что-то обсуждать? Как он оказался в этом зале?

Связать тягучие, тягостные размышления между собой не получалось. Владыка вдруг осознал, что хочет спать. Что у него болит спина. Что левый глаз чуть подергивается и кисть левой же руки затекла. Непонимающим взором он обвёл зал собрания, силясь понять, что обсуждают эти люди.

А заседание между тем продолжалось. До Владыки донеслись обрывки фраз: «передать часть полномочий советам губернаторов», «командование армией», «решение вопроса с увековечиванием памяти», «сговорчивость наследника», «необходимые уступки», «информирование населения о трагической новости» и «сохранение мира и порядка после наступления часа икс».

Владыка чувствовал, что должен внимательнее слушать, о чём говорят собравшиеся вокруг люди. Что надо вникнуть в детали, разобраться. Отреагировать! Может быть, даже кого-то казнить. Чувствовал, но никак не мог понять, за что же зацепиться, чтобы распутать этот странный клубок непонятных ему разговоров. В итоге он задремал.

Через некоторое время Император ощутил, как чья-то почтительная рука легла ему на плечо. Он медленно открыл глаза. Расплывчатый силуэт никак не хотел собираться в единый образ, и лишь через минуту-другую Владыка осознал, что побеспокоил его сон личный камердинер. Тот услужливо поклонился, сделал едва заметный жест рукой, и Император почувствовал, как кто-то подхватывает его под руки. Послушно семеня ногами, он позволил отвести себя в какое-то другое, знакомое вроде бы помещение. Кажется, это была его гостиная. Или кабинет. Или спальня.

«Ну конечно!» – вдруг промелькнуло в голове Владыки. Он узнал свой рабочий кабинет, из которого несколько десятков лет вершил судьбы Империи. Увидел мерцающую синим светом проекционную поверхность, на которую выводилась трёхмерная карта его государства, актуальные новости и оперативная статистика. Увидел своё рабочее кресло-трон, с приступочкой для ног, которая появилась тут лет пять-шесть назад.

Чуть улыбнувшись, он махнул рукой, и слуги, подведя его к рабочему креслу, помогли устроиться в нём, подложили под спину подушку и накрыли колени чем-то мягким и тёплым. Подошедший камердинер оправил на Императоре сбившуюся мантию и поставил на широкий подлокотник кружку с чем-то дымящимся и ароматным. Туда, куда ставил её последние сорок лет.

Владыка взглянул в глаза своему слуге, и на миг показалось ему, что в глазах этих притаилась грусть. Сонная фантазия Императора разыгралась настолько, что почудилась ему даже поблёскивающая слеза. Император удивился и хотел о чём-то спросить самого верного из своих приближенных. Он даже приоткрыл для этой цели рот, но замер, вздохнул и забыл, что именно хотел сделать.

Наваждение быстро ушло, а вслед за ним ушёл и камердинер со слугами. Император остался один. Неожиданно чистым, кристально ясным взором он уставился на трехмерную проекцию карты галактики. Он переводил взгляд с планеты на планету, осознавая, что миллиарды и миллиарды жителей на каждой из них начинают день, вознося ему хвалу. Смотрел и улыбался. Дыхание его стало ровным, кожа впервые за долгие годы утратила бледность, и казалось, даже морщины на старческом лице разгладились. Владыка закрыл глаза. Сердце властелина половины галактики остановилось.

01.01.2022

Милосердия

Есть много в небесах и на земле такого,