Цеховик. Книга 3. Вершина мира

Не понял…

– Какая девушка, Наташ? Бондаренко что ли?

Юля тоже симпатичная, да, но она уж совсем малышка.

– Нет, та рыжая, с которой я тебя видела…

Таня…

– Натусь, Таня просто хорошая знакомая и всё. Она же намного старше меня.

– Я слышала, некоторым девушкам нравятся юные и неопытные мальчики…

Где же ты такое слышала, милая? В журнале «Работница» такое не пишут.

– Нет, ты ошибаешься. Мы просто приятели и не виделись уже довольно давно. Да вот тогда, наверное, и был последний раз.

– Ты меня избегаешь, – грустно опускает она голову. – Ведь ты же не можешь не замечать, что я… Что ты… Что ты мне нравишься…

Замечаю, ага. Я только сейчас, кстати, замечаю, что она в новых колготках, в моём подарке. И да, ножки действительно, как конфетки. Вид обтянутых тёмным капроном острых коленок… В общем у меня внутри что-то сжимается. Не знаю, что там у меня имеется, но сжимается чувствительно. Прямо больно становится. Дожились…

– Наташенька, милая, ты мне тоже очень нравишься, правда. Знаешь, за последние два месяца, ты будто частью меня стала…

– Только за последние два?

– Ну да… Когда кирпичом по голо…

– Тебе всё шуточки, – перебивает она. – А я… я… тебя… люблю…

Ну бляха муха! Да что же это делается! За что меня любить-то?! Я и там жене изменял, и здесь кучу баб уже перетрахал. Если быть точным, троих пока… Вообще, я дед, сто лет в обед, по сравнению с тобой. Да, ты мне нравишься, и я тоже тебя люблю, по-своему. И я бы прямо сейчас сгрёб тебя в охапку и показал, с чего начинается взрослая жизнь. Но я ведь не последняя сволочь! Сволочь, да, но не подонок. И чего мне теперь делать? Чего делать-то?

– Наташка, – тихонько говорю я, и, приобняв её за плечо, прижимаю к себе.

Целомудренно прижимаю, по-братски, по-отечески. У меня дочь старше неё, если что.

– Я тоже тебя люблю, – шепчу я в её густые каштановые волосы, пахнущие, увы не ребёнком.

Они пахнут желанием и юной, но уже оформившейся красотой.

– Очень сильно люблю, – продолжаю я. – Но ты пойми…

Она не дослушав вырывается из моих объятий и, вскочив, становится передо мной.

– Любишь, – говорит она вздёрнув подбородок. – Докажи!

ЁКЛМН, как пишут на кассовых аппаратах! Это плохие парни требуют от недающих подружек доказательств любви. Не наоборот!

– Ты вроде хотел на примерке побывать? Ну вот, смотри. Как тебе колготки?

Она дёргает за поясок халата и он развязывается, а сам халат, этот маленький клочок шёлка, или из чего он там сделан, соскальзывает с худых девичьих плеч и падает к её стройным ногам.

У меня челюсть отваливается. Да, ножки, как конфетки. Она вся как конфетка. Плечики, шейка, грудка, широкие белые трусы под колготками, закрывающие весь живот. На ней ничего нет, кроме этих трусов и колготок. Мама дорогая! Я паникую! Кто бы мне сказал, что я, как ботан и задрот буду хлопать глазами, глядя на голую девчонку, стоящую в метре от меня.

– Ты же понимаешь, что для меня это значит, правда? – шепчет она. – Ведь я девушка. Это не просто так и теперь…

И в этот самый момент хлопает входная дверь. Твою мать! Мы оба оборачиваемся к прихожей, откуда доносится недовольное:

– Я тебе сколько раз говорил не запираться! Я же всё равно…

Упс… Дядя Гена съел пургена…

Наверное, мы с ним сейчас очень похожи. У обоих отвисшие челюсти и глаза по полтиннику. Впрочем, это очень быстро меняется. Его глаза в один момент из по-детски обескураженных превращаются в не по-детски взбешённые. Они как фонари идола, как зеницы Молоха, наливаются кровью. Хоть бы его удар не хватил, так-то он, вообще-то, нормальный мужик.

– Ах ты козёл! – хрипит он.

Наташка подхватывает халатик и уносится в спальню, хлопая дверью, а разъярённый отец с неотвратимостью каменного гостя начинает медленное движение в мою сторону.

Погиб смертью храбрых, представляю я надпись на своём надгробном камне.

– Дядя Гена, я… – лепечу я.

– Паскудник!

– Да я…

– Убью, с-с-с… с-с-ука! Задавлю!

Он бросается на меня, но я подныриваю под руку и делаю кувырок.

– Ах ты, мразь! – хрипит разгневанный отец. – Ах ты, тварь. Я тебе сейчас бубенчики отчекрыжу. Пи***ныш мелкий! Кабздец тебе, козлище!

Развернувшись, он снова пытается меня схватить, но я опять уворачиваюсь и, когда он резко разворачивается, запутавшись в собственных ногах, слегка его толкаю. Он падает, а я, воспользовавшись моментом, вылетаю в прихожую.

Ну, не буду же я лупить отца влюблённой в меня девочки. Стыд какой, честное слово! Я хватаю куртку с ботинками и вырываюсь в подъезд. Блин! Блин-блин-блин! Почему всё не может быть просто? Я не против скучной и безынтересной жизни. Лишь бы без таких вот потрясений.

ЁКЛМН.

Уфф. Я наклоняюсь, зачерпываю в пригоршню снег из сугроба и растираю им лицо. Не помогает. Всё равно, перед глазами стоит Наташка. Теперь ещё её надо будет успокаивать. Ладно, надо заняться делами. Работа превыше всего. Иду в бар. Тоже разговорчик тот ещё будет.

– Здравствуйте, Альберт Эдуардович, – приветствую я Алика.

Он молча кивает и внимательно смотрит.

– Теперь я тут у вас буду ставки принимать, если вы не против.

Он снова кивает и, помолчав, добавляет:

– Теперь будет пятнадцать процентов.