Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма

Вскоре с новой силой качнулся маховик репрессий: в январе 1953 года была развернута подхватившая так называемое «дело врачей»[85 - См. подробнее: Рапопорт Я. Л. На рубеже двух эпох: Дело врачей 1953 г. М., 1988; Брент Д., Наумов В. П. Последнее дело Сталина. М., 2004; Костырченко Г. В. 1) Тайная политика Сталина: Власть и антисемитизм. М., 2003. С. 629–694; 2) Тайная политика Сталина: Власть и антисемитизм (Новая версия): В 2 ч. М., 2015. Ч. 2. С. 523–610; 3) «Дело врачей» как проявление деградации сталинского режима (в свете новых документов) // Советское государство и общество в период позднего сталинизма (1945–1953 гг.). М., 2015. С. 280–292.] массовая идеологическая кампания, которая позволяла манипулировать общественными настроениями, при отсутствии реальной войны поддерживала состояние всеобщей мобилизованности[86 - См.: Хлевнюк О. В. Сталин: Жизнь одного вождя: Биография. М., 2018. С. 419.] для борьбы с «вредителями в лечебном деле» и «внутренними врагами», ликвидация которых, по Сталину, была прямо связана с победой над «ротозейством в наших рядах»[87 - Именно этой сталинской правкой завершается передовая статья Д. Шепилова «Шпионы и убийцы под маской врачей», вышедшая в «Правде» 13 января 1953 г. См.: Девятов С. В., Сигачев Ю. В. Сталин: Взгляд со стороны. Опыт сравнительной антологии. М., 2019. С. 380.]. Угасавшим, но почти никогда не спавшим вождем до последнего дня владела мысль о необходимости удержать абсолютную безраздельную власть; он замкнул на себе решение всех ключевых вопросов и, будучи уверенным в собственной исключительности, не считал нужным даже вскользь касаться вопроса о порядке преемства «его» власти. Но сталинская диктатура в начале 1950?х годов была уже на излете, а «мрачное семилетие» позднего сталинизма близилось к завершению. Вместе с умирающим вождем изживал себя и институт Сталинской премии – главный орган, обеспечивавший не только жизнеспособность, но и полнокровность сталинского культа. Четырьмя годами позднее, взявшись за его, как тогда всем казалось, окончательное развенчание, Н. С. Хрущев в докладе на XX съезде КПСС не забудет отметить: «Даже цари не учреждали таких премий, которые назвали бы своим именем»[88 - Цит. по: Хрущев Н. С. О культе личности и его последствиях: Доклад на XX съезде КПСС, 25 февраля 1956 г. // Сталин И. В. Сочинения. М., 1997. Т. 16. С. 428. Впервые в: Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 159.]. С учреждением в 1966 году Государственной премии СССР[89 - Введены Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 9 сентября 1966 г. № 739 «О Ленинских и Государственных премиях СССР в области науки и техники, литературы и искусства».] история института Сталинской премии фактически завершилась: дипломы и почетные знаки Сталинских лауреатов были заменены новыми наградными атрибутами. Более того, с тех пор и вплоть до настоящего времени в многочисленной биографической и справочной литературе (в том числе в энциклопедических статьях) премии 1940–1950?х годов стыдливо именуются Государственными премиями[90 - См. подробнее: Янковская Г. А. К истории Сталинских премий в области литературы и искусства // Вестник Пермского университета. Серия: История. 2001. № 1. С. 152.]. Таким образом, несмотря на явно различающийся «символический капитал» двух этих наград, была сконструирована их условная равноценность.

***

За 14 полных лет работы Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства к октябрю 1952 года было учреждено и присуждено 984 Сталинские премии по всем видам искусства и литературы на общую сумму 57 720 000 рублей (см. Приложение 1). Число лауреатов, названное Г. Маленковым в цитированном выше отчетном докладе на XIX съезде партии, является известным преувеличением, основанным на подсчете выданных лауреатских дипломов и игнорирующим далеко не единичные факты неоднократного получения нескольких премий одним и тем же человеком (если исходить из приведенных Маленковым данных, то, например, шестикратный сталинский лауреат композитор С. С. Прокофьев был посчитан, соответственно, как шесть разных «работников искусства», таким же образом обошлись и с обладательницей четырех премий скульптором В. И. Мухиной и т. д.). В действительности, выведенный за рамки сталинской диалектики, предполагающей неминуемый «скачкообразный переход» количества в качество, взгляд на утвержденные списки лауреатов обнаруживает несколько менее внушительное число – 1706 авторов (как индивидуальных, так и «коллективных»). Несостоятельность приведенных в докладе «для красного словца» данных, по всей видимости, включенных в окончательный текст самим И. Сталиным[91 - Доподлинно известно, что Маленков дважды с интервалом в две недели подавал Сталину проекты отчетного доклада XIX съезду партии. Первый из двух сохранившихся в личном фонде вождя в РГАСПИ документов объемом в 75 (73) страниц датируется 17 июля 1952 года и содержит огромное количество правок, принадлежащих руке Сталина (см.: Записка Г. М. Маленкова о работе Центрального Комитета ВКП(б), 17 июля 1952 г. // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 21. Л. 1–75). Вождь вычеркнул из проекта доклада три (!) страницы текста, которые были посвящены литературе и искусству (Там же. Л. 68–70; опубликовано в: Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов. С. 642–643). Второй документ объемом уже в 108 (106) страниц датируется 2 августа 1952 года, однако сталинские маргиналии в этом тексте отсутствуют (см.: Записка Г. М. Маленкова… Л. 76–183). Ни в одном из этих источников нет данных о количестве сталинских лауреатов, что свидетельствует об изначальном отсутствии у Маленкова намерения включать в доклад эту информацию и может указывать на то, что, наряду с другой статистической информацией, она могла быть внесена в итоговый текст доклада по инициативе Сталина. Особенно чуткие к сталинскому слову партийцы даже заподозрили Маленкова в плагиате. Так, Н. Бондарева 10 января 1953 года писала Сталину: «Скажу прямо: мною, как и многими другими, гораздо более эрудированными товарищами, литературоведами и критиками, чеканные формулировки о типическом, да еще поставленные рядом с Вашим указанием на то, что нам нужны советские Гоголи и Щедрины, восприняты, как Ваши формулировки, дорогой Иосиф Виссарионович. (Почти весь 17 абз[ац] 2?го раздела доклада тов[арища] Маленкова.)» (цит. по: Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов. С. 647). Следом Бондарева обвиняла Маленкова в дословном цитировании статьи репрессированного «белоэмигранта» Святополк-Мирского в девятом томе «Литературной энциклопедии», опубликованном в 1935 году. Итогами последовавшего разбирательства стали признание Маленковым собственной «грубой» ошибки и публикация в «Коммунисте» (1955. № 18) статьи «К вопросу о типическом в литературе и искусстве».], определена еще и невниманием к принципиально разнившейся роли лауреатов в создании произведений, за которые присуждалась награда: авторство, соавторство или членство в авторском коллективе этой статистикой сознательно уравнивались. По разным областям литературы и искусства мы получаем следующее соотношение[92 - Поименные списки лауреатов в алфавитном порядке по годам присуждения премии см. в: Сталинские премии: Две стороны одной медали: Сб. документов и художественно-публицистических материалов. Новосибирск, 2007. С. 793–847. Однако в этом разделе издания есть незначительные ошибки и неточности.]: литераторов (и в их числе переводчиков, литературоведов, искусствоведов, киносценаристов, кинодраматургов) – 248; музыкантов (композиторов, дирижеров, исполнителей) – 167; художников (живописцев, графиков, скульпторов, архитекторов и кинооператоров) – 452; артистов – 631; режиссеров-постановщиков и руководителей коллективов – 208. В этих цифрах статистически выразился итог функционирования не только отдельной институции, но и целого институционального комплекса, деятельность которого определяла характер всего послевоенного культурного континуума и непосредственно оформляла позднесталинский соцреалистический канон. Впоследствии в центре нашего внимания по преимуществу будут оказываться обстоятельства функционирования именно литературной секции Комитета, обсуждения номинированных на премию или предложенных к рассмотрению произведений, проходившие на заседаниях Политбюро при участии Сталина, а также отмеченные наградой тексты и их авторы, существовавшие в культурном пространстве послевоенного СССР и в известной степени это пространство формировавшие.

Попытке охарактеризовать особенности формального устройства и очертить круг полномочий Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства при СНК СССР посвящена данная глава.

***

Наиболее существенный сдвиг в процессе трансформации культа вождя пришелся на 60-летие И. Сталина[93 - Подробнее см.: Быкова С. И. Феномен Сталина: Эволюция образа лидера в представлениях советских людей в 1930?е гг. // Россия в XX в.: История и историография: Сб. статей. Екатеринбург, 2002. С. 76–91; Дэвлин Дж. Миф о Сталине: Развитие культа // Труды «Русской Антропологической школы». М., 2009. Вып. 6. С. 213–240; Плампер Я. Алхимия власти: Культ Сталина в изобразительном искусстве. М., 2010; Цыганов Д. М. От культа Ленина к культу Сталина: Стратегии деперсонификации ленинского образа в некрологической лирике в связи с его вытеснением сталинским quasi-мифом // Летняя школа по русской литературе. 2020. Т. 17. № 3–4. С. 384–403; Plamper Y. The Spatial Poetics of the Personality Cult: Circles around Stalin // The Landscape of Stalinism: The art and ideology of Soviet space. London, 2003. P. 19–50; The Leader Cult in Communist Dictatorships: Stalin and the Eastern Bloc. Houndmills, 2004 (в издании рассматриваются не только частные характеристики сталинского культа, но и их прямое влияние на опыт так называемых «стран социалистического лагеря»); и др. О месте «вождистской» темы в локальных культурных традициях советских республик см., например: Ashirova A. Stalinismus und Stalin-Kult in Zentralasien Turkmenistan 1924–1953. Stuttgart, 2009.], широко отмечавшееся в конце декабря 1939 года и совпавшее с усугублением положения армии на фронтах Зимней войны (1939–1940). Драматург А. К. Гладков 17 декабря отметил в дневнике: «Газеты полны очерками и статьями о Сталине перед его 60-летием. Все ждут какого-нибудь крупного государственного акта в связи с этим юбилеем. Вряд ли…»[94 - Цит. по: Из дневника А. К. Гладкова, 28 августа – 31 декабря 1939 г. // Между молотом и наковальней: Союз советских писателей СССР. Документы и комментарии. 1925 – июнь 1941 гг. М., 2011. С. 847.]. Спустя пять дней, 22 декабря, он запишет:

Все вчерашние газеты были посвящены юбилею Сталина. «Правда» вышла на 12 страницах, кажется, впервые у нас. Постановление о присвоении Сталину звания «Герой Социалистического Труда» и учреждении стотысячных премий во всех областях науки и искусства. Все юбилейные статьи отличаются только разве подписями авторов[95 - Там же.].

Речь шла о постановлении № 2078 «Об учреждении премии и стипендии имени Сталина»[96 - Документ опубликован в: Правда. 1939. № 351 (8036). 21 декабря. С. 2.] от 20 декабря 1939 года за подписью В. М. Молотова и М. Д. Хломова. Позднее ими же будет подписано и постановление № 178 «Об учреждении премий имени Сталина по литературе»[97 - Документ опубликован в: Правда. 1940. № 32 (8078). 2 февраля. С. 1.] от 1 февраля 1940 года. Именно этими двумя документами был учрежден институт Сталинской премии, пришедший на смену премии Ленинской (учрежденной в 1925 году и вручавшейся с 1926 по 1935 год) и прекративший существование после смерти человека, чье имя он носил, в 1954 году[98 - Кончина Сталина «лишила» М. Чиаурели еще одной премии первой степени за фильм по пьесе В. Вишневского «Незабываемый 1919-й»; в следующем году фильм попросту не был принят к рассмотрению. См. подробнее: Сталинские премии: Две стороны одной медали. С. 772.]. Следом за этими постановлениями в «Правде» (№ 92 (8138)) 2 апреля 1940 года был напечатан документ, регламентировавший первоначальный состав (впоследствии он будет претерпевать довольно существенные изменения – см. Приложение 2) ранее учрежденного Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства:

Комитет по Сталинским премиям в области литературы и искусства утвержден Советом Народных Комиссаров СССР в составе:

Председателя Комитета – народного артиста СССР Немировича-Данченко В. И.,

Заместителей Председателя – 1) Глиэра Р. М., 2) Шолохова М. А., 3) Довженко А. П.

и членов Комитета: Асеева Н. Н., Александрова Г. Ф., Александрова А. В., Байсеитовой Куляш, Большакова И. Г., Веснина В. А., Грабаря И. Э., Гольденвейзера А. Б., Герасимова А. М., Гурвича А. С., Гаджибекова У., Гулакяна А. К., Дунаевского И. О., Янка Купала, Кузнецова Е. М., Корнейчука А. Е., Луппола И. К., Мухиной В. И., Меркурова С. Д., Молдыбаева Абдылас, Мордвинова А. Г., Москвина И. М., Михоэлса С. М., Мясковского Н. Я., Насыровой Халимы, Самосуда С. А., Симонова Р. Н., Судакова И. Я., Толстого А. Н., Фадеева А. А., Храпченко М. Б., Хорава А. А., Чиаурели М. Э., Черкасова Н. К., Шапорина Ю. А., Эрмлера Ф. М.[99 - В Совнаркоме Союза ССР: О порядке присуждения премии имени Сталина за выдающиеся работы в области науки, военных знаний, изобретательства, литературы и искусства, [25 марта 1940 г.] // Правда. 1940. № 92 (8138). 2 апреля. С. 1. Оригинал документа хранится в РГАНИ (Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 1. Л. 5–6).]

Хотя Марина Фролова-Уолкер и пишет, что нет никаких прямых доказательств преемственности двух организаций[100 - См.: Frolova-Walker M. Stalin’s Music Prize: Soviet Culture and Politics. P. 17.], список экспертов, вошедших в Комитет, почти полностью дублировал состав Художественного совета при председателе Всесоюзного комитета по делам искусств. 29 января 1939 года Фадеев и Павленко направили председателю Совнаркома Молотову записку[101 - См.: ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 23. Ед. хр. 1830. Л. 3.], в которой приведен первоначальный список кандидатов на включение в Совет:

Драматурги: Погодин Н. Ф., Толстой А. Н., Тренев К. А. (заместитель председателя совета).

Режиссеры: Немирович-Данченко (заместитель председателя совета), Самосуд, Судаков.

Композиторы: Глиэр, Мясковский, Шостакович.

Художники: Игорь Грабарь, С. Герасимов, Дейнека.

Актеры: Барсова,

, Рубен Симонов, Штраух[102 - Цит. по: Между молотом и наковальней: Союз советских писателей СССР. С. 828. Подчеркнуто рукой Молотова.].

Окончательный состав Совета был учрежден постановлением Политбюро ЦК от 4 марта 1939 года. Предусматривалось три секции: театра и драматургии, музыки, изобразительных искусств. Все эксперты подразделялись по этим секциям следующим образом[103 - См.: Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О составе Художественного Совета при председателе Комитета по делам искусств при СНК СССР», 4 марта 1939 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Ед. хр. 1007. Л. 4. Нами подчеркнуты имена членов Совета, которые войдут и в первоначальный состав Комитета по Сталинским премиям.].

Секция театра и драматургии: A. M. Бучма, С. М. Михоэлс, В. И. Немирович-Данченко, Н. Ф. Погодин, А. Н. Толстой, К. М. Тренев, А. А. Хорава, Б. В. Щукин.

Секция музыки: В. В. Барсова, У. Гаджибеков, P. M. Глиэр, И. О. Дунаевский, Н. Я. Мясковский, С. А. Самосуд.

Секция изобразительных искусств: В. А. Веснин, A. M. Герасимов, И. Э. Грабарь, Б. В. Иогансон, В. И. Мухина.

Из 19 членов Совета не войдут в состав Комитета лишь пятеро. Таким образом, сомнения в преемственности Художественного совета и учрежденного позднее Комитета по Сталинским премиям быть не может. Следовательно, можно говорить о причастности Храпченко к формированию состава новосозданной институции.

Главная функция учрежденного Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства определялась «Положением о Комитете по Сталинским премиям при СНК СССР» и заключалась в «предварительном рассмотрении»[104 - См.: Сталинские премии: Справочник / Сост. Н. С. Шерман; Ком. по Сталинским премиям в области науки и изобретательства при СНК СССР. М., 1945. С. 6. Курсив наш.] работ, представляемых различными общественными организациями на соискание Сталинской премии. (Отметим, что никаких четких критериев выдвижения у этих организаций не было, потому что с самого начала порядок попросту не был утвержден[105 - Первое из известных нам документально зафиксированных свидетельств о недовольстве экспертов порядком выдвижения кандидатов относится к апрелю 1946 года. Упрек принадлежит А. Хораве, который восклицал: «На данном Пленуме выяснилось, что кандидатуры выставляются всеми, никакого критерия для выставления нет. Надо сообщить всем организациям, которые имеют право выставлять, – что выставляются кандидатуры по таким-то мотивам, по таким-то показателям, т. е. информировать товарищей – как выставлять» (Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 18 апреля 1946 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 16. Л. 236).].) После заключительной баллотировки и подачи итоговых списков рекомендованных к премированию кандидатов в вышестоящие органы Комитет больше не мог влиять ни на дальнейшую процедуру рассмотрения, ни на детали финального списка номинантов. Документы направлялись в Совнарком СССР, копии рассылались в Комитет по делам искусств при СНК СССР, с 1939 года возглавляемый М. Б. Храпченко, Комитет по делам кинематографии при СНК СССР (с 20 марта 1946 года – Министерство кинематографии СССР, возглавляемое И. Г. Большаковым) и в Комитет по делам архитектуры при СНК СССР, с сентября 1943 года ставший обособленной административной структурой[106 - См.: В Совнаркоме СССР. [Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) № 1064] Об образовании Комитета по делам архитектуры при Совнаркоме СССР, 29 сентября 1943 г. // Правда. 1943. № 242 (9378). 30 сентября. С. 2.]. Непосредственно процессуальной стороной премирования занимался Агитпроп ЦК (Управление пропаганды и агитации ЦК; с 1948 года – Отдел пропаганды и агитации ЦК), заметно упрочивший свои позиции в разветвленной системе, обеспечивающей работу института Сталинской премии, уже в послевоенный период. Д. Т. Шепилов в мемуарах подробно описал ход подготовки премирования во второй половине 1940?х годов:

…кандидаты на Сталинскую премию выдвигались государственными и общественными организациями, а также отдельными учеными, литераторами, работниками искусств. Затем выдвинутые кандидатуры обсуждались общественностью. С учетом материалов обсуждения Комитет по Сталинским премиям тайным голосованием принимал решение по каждой кандидатуре. После этого все материалы поступали в Агитпроп ЦК.

Агитпроп давал свое заключение по каждой работе и каждому кандидату, составлял проект постановления Политбюро (Президиума) ЦК и направлял все материалы Сталину.

Но до этого у Андрея Александровича Жданова тщательно обсуждалось и взвешивалось каждое предложение. Мы обсуждали вышедшие за год художественные произведения. Просматривали некоторые кинокартины. Председатель Радиокомитета Пузин организовывал в кабинете Жданова прослушивание грамзаписей симфоний, концертов, песен, выставленных на премию.

Андрей Александрович очень детально и всесторонне оценивал каждое произведение, взвешивал все плюсы и минусы[107 - Шепилов Д. Т. Непримкнувший: [Воспоминания]. М., 2017. С. 128.].

Стоит отметить, что на каждом из этих этапов список предложенных Комитетом кандидатур корректировался, а в Комиссию Политбюро (этот орган был создан постановлением Совнаркома № 1202 от 28 мая 1945 года не в качестве постоянно действующей институции, а формируемой ежегодно) поступало несколько «редакций» этого списка, содержавших правки, внесенные по результатам обсуждений в каждой из организаций. И уже Комиссией Политбюро формировался итоговый список кандидатов, по возможности учитывавший все ранее поступившие предложения; именно он обсуждался на заседаниях Политбюро. С усилением позиции Жданова в 1947–1948 годах необходимость в ежегодном созыве Комиссии Политбюро исчезла[108 - Последний раз Комиссия была сформирована решением ЦК от 3 июня 1946 года. В нее вошли Александров, Фадеев, Храпченко, Большаков, а ее председателем стал Жданов (см.: РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 11. Л. 3).], а ее полномочия перешли к Агитпропу. Очевидно, что последнее слово в решении вопроса о присуждении произведению Сталинской премии оставалось за человеком, чье имя носила награда. Вся эта система строго укладывается в схему, отражающую ее устройство в довоенный и послевоенный периоды[109 - Варианты этих схем ранее были предложены в книге М. Фроловой-Уолкер: Frolova-Walker M. Stalin’s Music Prize: Soviet Culture and Politics. P. 20. Отметим, что разграничение на два хронологических периода имеет довольно условный характер и связано с изменением роли Агитпропа ЦК.].

Именно И. Сталин зачастую вносил существенные коррективы не только в лауреатские списки, вместе с приближенными образуя как бы альтернативный «Комитет» (в немноголюдный круг участников которого, помимо членов Политбюро, начальника или заместителя начальника Управления агитации и пропаганды ЦК и председателя Комитета по делам искусств, входили некоторые члены правительственного Комитета по Сталинским премиям и другие приглашенные извне участники[110 - Д. Шепилов в мемуарах отмечал: «Обсуждение представленных работ в Политбюро (Президиуме) проходило обычно в рабочем кабинете у Сталина. Кроме членов Политбюро присутствовали президент Академии наук А. Н. Несмеянов, генеральный секретарь Союза писателей А. Фадеев или его заместитель Константин Симонов, руководители ведомств искусств и кинематографии С. В. Кафтанов и И. Г. Большаков, а когда рассматривался вопрос о Сталинских премиях в области изобретений, приглашались заинтересованные министры» (Шепилов Д. Т. Непримкнувший. С. 128).]), но и в институциональный облик премии. Говорить о жесткой формальной регламентации в данном случае не приходится, потому как гибкость и подвижность контуров этой системы постулировалась самим Сталиным. В частности, 31 марта 1948 года в рамках очередного обсуждения по вопросу присуждения премий, как вспоминает К. Симонов, Сталин несколько раз заострил внимание присутствовавших: «…количество премий – элемент формальный и если появилось достойных премии произведений больше, чем установлено премией, то можно число премий и увеличить»[111 - Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 161.].

С течением времени «экспертный состав» этого альтернативного «Комитета» претерпевал кадровые изменения, каждое из которых все очевиднее утверждало доминирующее положение того, кого Л. М. Каганович именовал не иначе как Хозяином[112 - Именно так Л. М. Каганович назвал Сталина в письме к Г. К. Орджоникидзе. См.: Каганович Л. М. Письмо Г. К. Орджоникидзе, 12 октября [1936 г.] // Сталинское Политбюро в 30?е гг.: Сб. документов. М., 1995. С. 150.]. Так, принятие решений о присуждении премий в области художественной литературы стало восприниматься «всецело как епархия самого Сталина, и только его»[113 - Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 181.] лишь с момента смерти А. А. Жданова, прожившего немногим более двух лет после прочтения разгромного августовского доклада 1946 года. Именно поэтому вождь не спрашивал мнения членов Политбюро и лишь изредка советовался с приглашенными «писательскими начальниками», вынося решения по премированию того или иного литературного текста. По выдержкам из записей Симонова, сделанных в конце 1940?х и позднее «вмонтированных» в том мемуаров, можно судить и о совершенно особенном отношении вождя к процессу присуждения премий его имени. Для Сталина эти награды были одним (если не единственным) из способов выразить собственное одобрение. Присуждая премии, он как бы расставлял нужные ему акценты, тематически и идейно ориентировавшие писательское сообщество[114 - Вместе с тем личный взгляд Сталина порой перевешивал политическую прагматику. Так произошло и в описанном Симоновым случае с исправлением финала пьесы «Чужая тень», когда сам вождь рекомендовал «смягчить» развязку, сделав ее более «либеральной» (см.: Там же. С. 152–157); подробнее об этом – далее.]. С этим и были связаны его повышенный интерес и, как следствие, внимание к обсуждавшимся произведениям. По словам Симонова,

Все, что во время заседания попадало в поле общего внимания, в том числе все, по поводу чего были расхождения в Союзе писателей, в Комитете, в комиссии ЦК, – давать, не давать премию, перенести с первой степени на вторую или наоборот, – все, что в какой-то мере было спорно и вызывало разногласия, он читал. И я всякий раз, присутствуя на этих заседаниях, убеждался в этом.

Когда ему (Сталину. – Д. Ц.) приходила в голову мысль премировать еще что-то сверх представленного, в таких случаях он не очень считался со статусом премий, мог выдвинуть книгу, вышедшую два года назад, как это в мое отсутствие было с моими «Днями и ночами» (пьеса К. Симонова, написанная в период с 1943 по 1944 год. – Д. Ц.), даже напечатанную четыре года назад, как это произошло в моем присутствии, в сорок восьмом году[115 - Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 168. Об этом же вспоминает Шепилов: «<…> действительно никогда невозможно было предвидеть, какие новые предложения внесет Сталин или какие коррективы сделает он к проекту Агитпропа» (Шепилов Д. Т. Непримкнувший. С. 134).].

Принимаемые участниками «не столько заседаний, сколько разговоров» решения о присуждении тому или иному писателю премии в одной из номинаций не только мгновенно вводило его в круги литературного истеблишмента, многократно поднимая количественное значение тиражей (стандартный показатель варьировался от 150 000 до 350 000 экземпляров), но и, говоря словами Сталина, «включало в искусство»[116 - См.: Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 194.]. И это оказывается принципиально важным моментом: в условиях позднесталинского «мрачного семилетия», где абсурд плотно сопрягался с паранойей, не народная любовь и не читательское признание «включали» то или иное произведение в «ядро» соцреалистического канона, а именно обычно украшавшая один из форзацев книги фраза: «Постановлением Совета Министров Союза ССР [писателю] NN за роман / повесть / пьесу [и т. д.] присуждена Сталинская премия первой / второй / третьей степени за 19NN год».

Апофеоз сталинского влияния на премию придется на послевоенную эпоху – период позднего сталинизма, – когда «отец народов», осознав присущий этой институции стабилизирующий (но не останавливающий подспудную «формовку» моделей массового мышления) потенциал, которым и могла обеспечиваться искомая целостность культурного континуума позднесталинской эпохи, станет выносить решения о присвоении награды литераторам, почти полностью отстранившись от предложений Комитета. Единственным критерием, которым вождь будет руководствоваться при присуждении премий, станет довольно парадоксальный вопрос о «нужности» того или иного на тот момент уже опубликованного текста: «…нужна ли эта книга нам сейчас?!»[117 - Там же. С. 167. Под сталинским «нужно», по-видимому, подразумевалось нечто вроде «отвечает ли данная конкретная книга требованиям идеологической магистрали» (то есть окажет премирование этого текста должное влияние на массовое читательское сознание или нет).] – часто вслух будет проговаривать Сталин, адресуясь больше к себе, нежели к сидящим в его кабинете чиновникам[118 - Сам Симонов объяснял эту позицию Сталина как производную от его «в высшей степени утилитарного подхода к истории» (Там же. С. 183).]. В этом случае в дело вступали слабо формализуемые «эстетические» принципы и предпочтения, далеко не всегда созвучные общепринятым представлениям о «прекрасном». Об этой «противоречивости» эстетических взглядов Сталина вспоминал Шепилов:

Иногда он предъявлял очень высокие требования к художественной форме и высмеивал попытки протащить на Сталинскую премию произведение только за политически актуальную фабулу. Но нередко он сам оказывался во власти такой концепции: «Это вещь революционная», «Это нужная тема», «Повесть на очень актуальную тему». И произведение проходило на Сталинскую премию, хотя с точки зрения художественной формы оно было очень слабым.

<…>

Наряду с высокой требовательностью к художественным достоинствам произведений, Сталин иногда в этом вопросе проявлял непонятную терпимость и такую благосклонность к отдельным работам и писателям, которая не могла не вызывать удивления[119 - Шепилов Д. Т. Непримкнувший. С. 130, 132. Такую «благосклонность» Сталин проявлял, например, по отношению к Ф. Панферову, С. Бабаевскому и М. Бубеннову.].

Тем не менее такая парадоксальность суждений не отменяла сталинский прагматизм и расчет на общественный резонанс: каждое присуждение Сталинских премий должно было определенным образом влиять на массового реципиента. Позднее инструментальный ресурс этой институциональной структуры надежно усвоят и приближенные Хозяина. В 1940?е премия займет прочное место институции-посредника, осуществляющей перевод, «пересчет» идеологических импульсов в эстетические формы: политика начнет стремительно терять статус сугубо умозрительного конструкта и постепенно приобретать эстетическое измерение, оформляясь в доступные для усвоения массовым сознанием артефакты – овеществленные политические жесты. А уже к концу 1940?х годов, в период стремительной радикализации отношений СССР и активно разоблачаемых «поджигателей новой войны», институт премии в сознании сталинских функционеров станет восприниматься как один из главных инструментов структурирования мирового политического пространства, о чем свидетельствует, например, письмо А. А. Фадеева И. В. Сталину от 11 ноября 1949 года; об этом – далее. Акцент, который А. Фадеев делает на отводимой премии роли едва ли не ключевого института в процессе поляризации мира, разделения «сфер влияния», существенно усложняет вопрос о том значении, которое в послевоенный период придавалось высшей советской награде, а также проблематизирует рассуждение о ее месте в системе литературного производства, выводя за пределы сугубо историко-литературных изысканий.

Все эти обстоятельства создают множество препятствий к построению логически выверенной и относительно полной истории института Сталинской премии. Наиболее существенным из этих препятствий оказывается проблема, связанная с недостаточной информативностью источников (в том числе архивных) и напрямую следующая из прихотливого устройства находящейся в центре нашего внимания институции.

Сталинская премия глазами человека моего поколения: Архивный след и проблема источников

К настоящему моменту не существует фундаментальных исследований, целиком посвященных рассмотрению Сталинской премии по литературе в контексте институциональной истории культуры позднего сталинизма. В качестве частного аспекта темы этот вопрос спорадически возникает в ряде работ российских и западных историков, культурологов, искусствоведов, музыковедов и филологов, однако он по-прежнему не обрел внятных описаний и интерпретаций. Вышедшая в 2001 году статья Г. А. Янковской «К истории Сталинских премий в области литературы и искусства»[120 - Янковская Г. А. К истории Сталинских премий в области литературы и искусства // Вестник Пермского университета. Серия: История. 2001. № 1. С. 152–159. До Янковской Сталинская премия привлекала исследователей (преимущественно западных) лишь со статистической точки зрения; см., например: Baudin A., Heller L. Le rеalisme socialiste soviеtique de la pеriode jdanovienne (1947–1953): Les arts plastiques et leurs institutions. Bern, 1997. Vol. 1. В некоторых случаях эта тема возникала в связи с попыткой наметить основные направления взаимодействия писателя и власти в позднесталинскую эпоху – см.: Громов Е. С. Сталин: Власть и искусство. М., 1998. С. 296–305.] впервые обратила внимание научного сообщества не только на недостаточную изученность истории этой институции, но и на полное отсутствие ясности в представлениях о влиянии Сталинской премии на организацию художественной жизни в послевоенном СССР. Основной задачей этой работы стала попытка, базируясь на стенограммах заседаний специального Комитета по Сталинским премиям, «реконструировать эту сторону повседневной жизни художественно-артистического сообщества в СССР эпохи позднего сталинизма»[121 - Янковская Г. А. К истории Сталинских премий в области литературы и искусства. С. 153.]. Беглый очерк институционального облика премии, предложенный в этой статье, Янковская значительно углубила и детализировала в опубликованной по материалам докторской диссертации[122 - См.: Янковская Г. А. Социальная история изобразительного искусства в годы сталинизма: Институциональный и экономический аспекты: Дис. … доктора ист. наук. Томск, 2008.] (на тот момент еще не защищенной) монографии 2007 года «Искусство, деньги и политика: Художник в годы позднего сталинизма»[123 - Янковская Г. А. Искусство, деньги и политика: Художник в годы позднего сталинизма: Монография. Пермь, 2007. С. 79–86.], вышедшей ничтожно малым тиражом в 300 экземпляров. В этом же году в Новосибирске вышел 880-страничный том «Сталинские премии: Две стороны одной медали»[124 - См.: Сталинские премии: Две стороны одной медали. Новосибирск, 2007.], составленный В. Ф. Свиньиным и К. А. Осеевым. Такой внушительный объем издания обусловлен беспорядочным отбором (сбором) материала и отсутствием у составителей концепции книги: подчас невозможно понять, почему тот или иной републикуемый материал оказался включен в сборник. Например, в книгу по каким-то причинам вошел сокращенный вариант рассказа М. М. Зощенко «Приключение обезьяны» (1945)[125 - Там же. С. 445–446.], практически следом за которым расположился объемный фрагмент книги Д. Л. Бабиченко «Писатели и цензоры» 1994 года[126 - Там же. С. 448–463.], а после него – якобы отрывок стенограммы заседания Оргбюро ВКП(б) по вопросу о кинофильме «Большая жизнь» от 8 августа 1946 года[127 - Там же. С. 463–465.], приводящаяся не по архивному источнику или сборнику документов, а по «программе радио „Свобода“» от 22 ноября 2002 года. При прочтении этого фрагмента внимательный читатель обнаружит, что это не что иное, как расшифровка радиоэфира, в котором один из участников разговора (В. Тольц) наугад цитирует по памяти фрагменты из стенограммы выступлений М. К. Калатозова, Л. Д. Лукова, И. А. Пырьева, П. Ф. Нилина, А. А. Савченко на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) о кинофильме «Большая жизнь» от 9 августа 1946 года[128 - См.: Стенограмма выступлений по второму вопросу повестки дня заседания Оргбюро ЦК ВКП(б) от 9. VIII. 1946 г. // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1128. Л. 8–14. Этот фрагмент документа также опубликован в издании: Кремлевский кинотеатр. 1928–1953: Документы. М., 2005. С. 752–757.], на один день ошибившись в датировке документа[129 - См.: Фильмы в сумерках, 7 июля 2002 г. // URL: https://www.svoboda.org/a/24204213.html (дата обращения: 10.01.2022).]. Ошибку эту повторяют и составители сборника, которые, по-видимому, не сочли нужным убедиться в точности приводимых данных. Ошибаются они и в дате самого радиоэфира, расшифровка которого предлагается в издании: состоялся он не в указанный день (22 ноября), а четырьмя месяцами ранее, 7 июля 2002 года. Из такого рода неточностей и составительских пренебрежений к материалу состоит весь «сборник документов и художественно-публицистических материалов». Между тем книга эта снабжена 150-страничным сводным справочным разделом (с. 703–856), где впервые информация о премированных лауреатах оказалась обобщена и систематизирована в удобных для работы таблицах, в которых обнаружилось лишь несколько ошибок. Особенно выигрышным этот раздел выглядит не только на фоне изобилующей различными неточностями основной части, но и в соседстве с венчающим издание кроссвордом – «забавным способом проверить свою осведомленность в делах сталинских лауреатов»[130 - Сталинские премии: Две стороны одной медали. С. 860.].

Опытом первого монографического исследования Сталинской премии в институциональном контексте культуры послевоенного СССР можно считать вышедшую в 2016 году и не переведенную на русский язык 400-страничную книгу известного западного музыковеда М. Фроловой-Уолкер «Stalin’s Music Prize: Soviet Culture and Politics»[131 - Frolova-Walker M. Stalin’s Music Prize: Soviet Culture and Politics. London, 2016. Этой книге предшествовало другое фундаментальное исследование, посвященное национализму в истории русской музыки с достаточно пространным разделом «Musical Nationalism in Stalin’s Soviet Union», где Фролова-Уолкер подробно рассматривает роль Сталинской премии в истории советской музыки (см.: Frolova-Walker M. Russian Music and Nationalism: From Glinka to Stalin. London, 2007. P. 301–355).]. Вопреки названию, это издание не ограничивается рассмотрением круга сугубо музыковедческих проблем, но, хоть и очень обрывочно, воссоздает общий ход дискуссий, касавшихся работы отнюдь не только музыкальной секции Комитета. Сама М. Фролова-Уолкер объясняет это тем, что она обнаружила во множестве обсуждений «существенный контекстуальный материал» для основной темы своего исследования[132 - Frolova-Walker M. Stalin’s Music Prize: Soviet Culture and Politics. P. 4.]. Ориентацией на широкий круг читателей обусловлена как структура самой книги, представленная серией тематических разделов, так и наличие в ней частных «сюжетов» (обзорных глав-«экранов»), либо адресующих к социальным реалиям позднего сталинизма[133 - Ср., например: «How Much was 100,000 Roubles?» (Ibid. P. 12–15).], либо определяющих положение решений музыкальной секции в общем контексте шедшего в Комитете обсуждения[134 - Ср., например: «No One is Watching» (Ibid. P. 44–46). С той же целью в контексте анализа политико-идеологического потенциала института премии в вопросе восстановления советского влияния в странах Прибалтики Фролова-Уолкер приводит пример личного вмешательства Сталина в дела литературной секции Комитета, выдвинувшей роман В. Лациса «К новому берегу» (1951) лишь на третью премию за 1951 год; в итоге текст получил Сталинскую премию первой степени (см.: Ibid. P. 173–174). Подобные отступления от магистральной темы в данном исследовании отнюдь не единичны.]. Очевидно, что целями книги не являлись исчерпывающее описание и анализ всей совокупности фактов, связанных с функционированием института Сталинской премии, поэтому известная фрагментарность и ограниченность контекстного материала вполне оправдываются уже самой музыковедческой направленностью исследования[135 - Сама Фролова-Уолкер пишет: «Ее (т. е. книги. – Д. Ц.) первая цель – вписать новую страницу в институциональную историю советской культуры, рассмотрев советскую музыку через призму присуждения Сталинской премии» (Ibid. P. 5).]. Освещение же этого материала в книге зачастую вовсе не предполагает анализа и сводится к пересказу содержания стенограмм из архивного фонда Комитета в РГАЛИ (ф. 2073), перемежающемуся цитатами из них же. Между тем музыковедческая составляющая исследования представляет собой аргументированный и предельно детализированный фрагмент точной картины происходившего. (Отдельно стоит отметить 60-страничный раздел из 29 таблиц, разбитых на 8 приложений, где систематизирована информация не только обо всех лауреатах в области музыки за период с 1940 по 1954 год, но и о составе самого Комитета по Сталинским премиям.) Однако экстраполяция, с которой мы сталкиваемся, не проясняет эту картину в целом, но в известной степени искажает ее очертания. Иначе говоря, попытка сложить сравнительно внятное представление о месте Сталинской премии в культурном континууме позднего сталинизма, ограничившись обращением исключительно к сформулированной (преимущественно на музыкальном материале) в книге Фроловой-Уолкер логике функционирования этой институции, обречена на неудачу.

Отдельно стоит сказать о целой группе разных по качеству исследований и публикаций, посвященных либо общим вопросам функционирования института Сталинской премии, процессуальным особенностям премирования[136 - См., например: Ивкин В. И. Как отменяли Сталинские премии: Документы ЦК КПСС и Совета Министров СССР. 1953–1967 // Исторический архив. 2013. № 6. С. 3–49; Шуняков Д. В. История утверждения диплома и знака лауреата Сталинских премий // История науки и техники в современной системе знаний. Екатеринбург, 2016. С. 243–248; Ахманаев П. В. Сталинские премии. М., 2016; Тихонов В. В. Неврученная награда: Сталинская премия в области исторических наук за 1952 г. // Вестник РГГУ. Серия: История. Филология. 2018. № 4 (37). С. 39–46; Шуняков Д. В. Наградная система СССР в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.): Дис. … канд. ист. наук. Екатеринбург, 2019. С. 122–124; Максакова О. С. Из истории о дипломе, удостоверении и Почетном знаке лауреата Сталинской премии, [2010] // URL: http://rga-samara.ru/activity/publications/smi/articles/4909/ (дата обращения: 10.03.2022).], либо, напротив, локальным историко-литературным аспектам темы: дискуссии 1940–1941 годов в Комитете по Сталинским премиям в области литературы и искусства по поводу романа М. А. Шолохова «Тихий Дон»[137 - См.: М. А. Шолохов в документах Комитета по Сталинским премиям 1940–1941 гг. // Новое о Михаиле Шолохове: Исследования и материалы. М., 2003. С. 486–551; Сарнов Б. М. Сталин и писатели: Книга третья. М., 2009. С. 170–176; Осипов В. О. Шолохов. М., 2010. С. 284–305; Вишнякова Е. А. Роман М. А. Шолохова «Тихий Дон» в литературной критике конца 20?х – начала 40?х гг. ХХ в.: Дис. … канд. филол. наук. М., 2018. С. 163–169. Это диссертационное исследование выполнено довольно небрежно: в нем обильно присутствуют орфографические и пунктуационные ошибки; более того, материалы, хранящиеся в РГАЛИ, цитируются не по архивным подлинникам, а по различным публикациям, изобилующим фактическими неточностями.]; документальному опровержению предложенной мемуаристами версии о причинах якобы трехкратного выдвижения текстов В. С. Гроссмана на Сталинскую премию[138 - В 1941 году роман Гроссмана «Степан Кольчугин» (1937–1940) в Комитете по Сталинским премиям вовсе не обсуждался.] и трехкратного же вычеркивания их из лауреатских списков самим Сталиным по соображениям личной неприязни к писателю[139 - См.: Бит-Юнан Ю. Г., Фельдман Д. М. Сталинские премии Василия Гроссмана: История с библиографией // Вопросы литературы. 2013. № 4. С. 186–223; Бит-Юнан Ю. Г. Публицистика В. С. Гроссмана в литературно-политическом контексте 1920–1980?х гг.: Дис. … доктора филол. наук. М., 2020. С. 144–181, 208–315.]; обсуждению стихотворных переводов и сборника «Избранные стихи и поэмы» (М.: ГИХЛ, 1945) Б. Л. Пастернака для вероятного выдвижения на премию[140 - См.: Деятели русского искусства и М. Б. Храпченко, председатель Всесоюзного комитета по делам искусств, апрель 1939 – январь 1948: Свод писем. М., 2007. С. 185–187; Молотников В. Р. Сталинская премия Бориса Пастернака: Суета вокруг интимного лирика в интерьерах холодной войны // OSTKRAFT / Литературная коллекция. Научное обозрение. М., 2020. № 1. С. 171–198.]; обстоятельствам присуждения премии третьей степени в 1950 году за опубликованную в «Новом мире»[141 - См.: Трифонов Ю. В. Студенты // Новый мир. 1950. № 10. С. 56–175; № 11. С. 49–182.] повесть Ю. В. Трифонова[142 - Трифонов был сыном «врага народа» и по совету Ажаева внес эту информацию в анкету для премии (Трифонов был выдвинут на Сталинскую премию «Новым миром»); подробнее об этом см.: Трифонов Ю. В. Записки соседа // Дружба народов. 1989. № 10. С. 18.] «Студенты» (1950)[143 - См., например: Экштут С. А. Юрий Трифонов. М., 2014. С. 35–54; Шитов А. П. Время Юрия Трифонова: Человек в истории и история в человеке (1925–1981). М., 2011. С. 316–320.] – дипломную работу выпускника Литературного института – или скандалу вокруг получившей Сталинскую премию второй степени за тот же год пьесы А. А. Сурова «Рассвет над Москвой» (1950), автором которой он не являлся (драматург не смог не только указать на использованные им в работе над пьесой источники, но даже должным образом пересказать ее содержание)[144 - См.: Антипина В. А. Повседневная жизнь советских писателей. С. 336–352.] и т. д. Отметим также ряд работ, в которых проблематизируется роль института Сталинской премии в истории других областей искусства и гуманитарного знания[145 - О частных случаях присуждения Сталинской премии в области музыки написано немало; см., например: Волков С. М. 1) Шостакович и Сталин: Художник и царь. М., 2006. С. 388–394; 2) Сталин и его премии: Что и почему ценил вождь // Знамя. 2006. № 3. С. 127–138; Двоскина Е. М. Восьмая симфония Шостаковича и Сталинская премия // Музыкальная академия. 2008. № 2. С. 88–94; Frolova-Walker M. Russian Music and Nationalism: From Glinka to Stalin. P. 301–355; Tomoff K. Creative Union: The Professional Organization of Soviet Composers. P. 235–267. Присуждение Сталинских премий лауреатам в области изобразительного искусства подробно рассмотрено в вышеупомянутых работах Г. А. Янковской, а также в: Johnson O. The Stalin Prize and the Soviet Artist: Status Symbol or Stigma? // The Slavic Review. 2011. Vol. 70. № 4. P. 819–843. Вопрос о месте Сталинской премии в истории архитектуры советской эпохи на сегодняшний день рассмотрен лишь в одной работе: Шурыгина О. С. Сталинские премии архитектора И. В. Жолтовского (1940–1953) // Российская история. 2020. № 1. С. 132–142. См. также: Корнфельд Я. А. Лауреаты Сталинских премий в архитектуре 1941–1950. М., 1953. Целый ряд работ посвящен вопросу о влиянии Сталинской премии на развитие исторической науки в СССР: Тихонов В. В. 1) Сталинская премия и советские историки: Случаи отклонения номинантов // Исторические документы и актуальные проблемы археографии. М., 2015. С. 381–384; 2) Сталинская премия как инструмент конструирования общей истории народов СССР // Исторический журнал: Научные исследования. 2016. № 2. С. 177–185; 3) Советская историческая наука в условиях идеологических кампаний середины 1940?х – начала 1950?х гг.: Дис. … доктора ист. наук. М., 2018. С. 540–593. См. также: Чачуа Н. Я. Историки – лауреаты Сталинских премий (1941–1952): Библиографический указатель литературы. Тбилиси, 1955.].

По сути, список исследований и публикаций, содержащих попытки уточнить место института Сталинской премии в социокультурном контексте позднего сталинизма, исчерпывается приведенным выше библиографическим перечнем. Несколько более локально формулируемый вопрос о характере того влияния, которое Сталинская премия оказывала на историко-литературный процесс 1940 – начала 1950?х годов, вовсе лишен специальных исследований. Вместе с тем изучение институционального комплекса управляемой сталинской культуры – едва ли не первая по значимости задача, хотя и уступающая в своей притягательности зачастую не требующему серьезного владения материалом нагромождению умозрительных конструкций и «концепций», строящихся на комбинировании одних и тех же переходящих из работы в работу фактов.

Все приведенные нами работы в известной степени основываются в выводах на архивных материалах Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства (Москва, 1939–1956; РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1–10), явно оказывающихся недостаточными для серьезных обобщений по вопросу институционального статуса высшей советской награды. Мы располагаем лишь чрезвычайно объемными (до 488 листов), но информативно скудными подборками стенограмм и протоколами пленумов Комитета и заседаний секций, документами по итогам голосования, списками и различной бюрократической и вспомогательной документацией (аннотациями и рецензиями на произведения искусства и литературы, выдвинутые на соискание премий и т. д.), а также частично закрытыми для ознакомления личными делами кандидатов на получение премий (как получивших премию, так и не получивших / отклоненных). Структура этих личных дел очень незамысловата: индивидуальная папка на каждого кандидата включает рекомендацию выдвигающей организации (чаще всего на бланке) и материалы личного дела из Союза писателей, присланные в Комитет заведующим отделом кадров писательской организации. В этом деле содержались характеристика (либо анкетные данные или личная карточка) с подписями председателя и секретаря правления и ССП, автобиографическая заметка, а также избранная библиография и краткий отзыв на представленные произведения. Личные дела кандидатов из национальных республик зачастую включали еще и фотографии писателей.

Еще одним ценным источником оказывается сложно реконструируемый и буквально собираемый по крупицам комплекс текстов, составлявший переписку между членами Комитета[146 - Среди изданных на сегодняшний день наиболее полными являются сборники писем «литературных генералов» – центральных фигур писательской индустрии 1940?х годов. Особенно стоит выделить составленный С. Н. Преображенским и напечатанный в «Советском писателе» эпистолярный том Фадеева, содержащий около 550 писем; см.: Фадеев А. Письма 1916–1956. М., 1967 (2?е изд. – М., 1973).]. Он позволяет внести ясность в ход дискуссий, не прекращавшихся за пределами заседаний. Зачастую ключевые решения о выдвижении или снятии кандидатур принимались кулуарно, а на пленумах лишь объявлялись выводы предшествовавших им прений.

Помимо этого, в фондах РГАЛИ сохранился чрезвычайно объемный корпус документальных материалов канцелярии Комитета по делам искусств при СНК СССР (РГАЛИ. Ф. 962. Оп. 3), включающий переписку с Комитетом по Сталинским премиям по вопросу выдвижения кандидатов на соискание Сталинских премий по литературе и искусству, предложения о выдвижении кандидатур на соискание премий, стенограммы заседаний Комитета и результаты голосования за все годы его работы. По этому поводу М. Фролова-Уолкер делает следующее замечание:

Процесс присуждения Сталинских премий очень хорошо документирован в отношении работы самого Комитета по Сталинским премиям (каждое пленарное заседание и некоторые заседания секций были зафиксированы дословно). Но туманом окутана работа высших органов, надзиравших за работой Комитета, изменяя или даже отменяя с трудом принятые его членами решения: на этих уровнях нет стенограмм, и сложная сеть дискуссий может быть вычленена из большого корпуса переписки между этими органами, а также из постоянно растущих кандидатских списков, прикладываемых к этим письмам[147 - Frolova-Walker M. Stalin’s Music Prize: Soviet Culture and Politics. P. 6.].