Кому я выскажу тяжелые мученья,
Которые теснят и давят грудь мою?
Услышьте ж вы меня, дремучие леса!
Одни свидетели и жалоб, и страданья,
И с жизнью моего последнего прощанья;
И вы, горящие святые небеса!
«Ах, сколько звезд на небесах…»
Ах, сколько звезд на небесах,
И как они горят!
Есть жизнь вдали, – в других мирах, —
Они нам говорят:
"Земля – ничто, смотри кругом,
Как блещет всё живым огнем.
Тебя мы ждем, тебя мы ждем,
Тебя зовем, тебя зовем!"
1850
Херсонь
Степная глушь, Сибирь вторая,
Херсонь, далекая Херсонь.
Куда, российский снег бросая,
Меня завез курьерский конь.
Зима без снега, ветер, вьюга
Оледеневших средь равнин;
А летом солнца зной, недуги, —
Вот край, где я живу один!
Где я, тоску превозмогая,
Хожу и бледный и худой,
С обритой полу-головой —
Под тяжкой лапой.
В неволе жизнь моя томится,
Среди убийц, среди воров,
Ах, лучше мне они сторицей,
Чем мир жиреющих рабов;
Здесь душно, грязно, вши заели,
Я худ и голоден всегда.
Но и они все похудели.,
И их замучила беда!
Мое исполнилось желанье —
Из каземата вышел я
Во многолюдное собранье
Людей-страдальцев, как и я!
1851
Н. Е. Рудыковскому
На жизнь я еду иль на смерть, кто знает.
На бранный наш воинственный Кавказ,
Надежда счастием еще меня ласкает,
Но больше, может быть, я не увижу вас!
Я столько здесь страдал, меня здесь все забыли,
Мне тяжело смотреть на эти все места,
Я проклял бы Херсон, когда б вы в нем нежили,
Но вы меня навек с ним примирили
И я б желал вернуться вновь сюда!
. . . . . . . . . .
Теперь я пережил тоски однообразной,
Неволи дни и еду в дальний путь,
И скоро пред собой узрю Казбек алмазный
И Шата девственную грудь.
Кавказ! Солдата жизнь меня там ожидает:
Как воин, брошусь я в огонь, в опасный бой.
Где лезвие блестит и пуля пролетает.
И если выйду я из битв еще живой,
И если бог вернет еще мне жизнь былого,
И после долгих лет заеду сюда снова
Взглянуть на те места, в которых я страдал,
И вас застану здесь, как вас теперь застал,
Тогда вас обниму, как друга, как родного,
Которого давно в разлуке не видал.