Аномалия

– Всё, относящееся к «Волхвам» – секретная информация. Младший персонал не имеет к ней доступа. По легенде, ты участник гражданской космической программы, так что не удивляйся. Впрочем, это должно быть в документах, которые оставил доктор.

Глава 9

Весь следующий день я пытался уложить в голове информацию о проекте, мотая вперёд-назад быстро обраставший закладками секретный документ.

Три подводные лодки несли дежурство у берегов Антарктиды. Считалось, что при текущем развитии технологий их обнаружение врагом невозможно. Две лодки выполняли функции прикрытия и в случае необходимости могли стать основным модулем проекта. Была предусмотрена стыковка лодок между собой, а также с ГМ – Глубоководным Модулем, единственным средством доступа на станцию «Обь-2», покоившуюся на глубине шести километров на дне Африканско-Антарктической котловины.

Упоминались сеть тоннелей во льдах, подземный командный пункт и районы базирования средств волнового и баллистического противодействия вблизи Южного полюса, однако подробная информация была скрыта даже от меня.

Подводная лодка являлась основным носителем Прототипов – разумных гиперзвуковых летательных аппаратов с антигравитационным двигателем. Прототипы были средством доставки термоядерного заряда сверхбольшой мощности, а мы с Владом – каналом связи между ними и нашим вычислителем.

Документ давал только самые общие сведения, ничего не объясняя и оставляя порой лишь с названиями, индексами, аббревиатурами каких-то загадочных объектов, функции которых скрывались в непроницаемом тумане секретности. ГМ, АР, УКП, Изделие-28043Б… Неужели я всё это знал раньше наизусть? Каждый раз, задавая себе этот вопрос, я начинал мысленно перебирать кубик за кубиком шаткую башню воспоминаний о своём прошлом. Университет: вступительные экзамены (помню даже тексты задач по физике и химии), первый курс, незнакомый большой город… Школа – пустота. Никаких образов, никаких имён. Ещё дальше в прошлое: Камчатка, детство… Почему я не помню лиц родителей? Друзей? Башня разваливалась, и кубики беспорядочно катились по комнате моего сознания.

Одиноко и страшно.

Жить настоящим – таково было моё спасение, и я это хорошо понимал. К тому же моё настоящее не давало никаких поводов для сожалений. У меня сейчас было всё, о чём в детстве мечтают мальчишки: секретный проект, тайны, генералы, подводные лодки, подземные базы… и в центре всего этого – я.

Чувство ответственности, необходимость быть серьёзным, собранным – я и раньше любил эти вещи? Нет, не так. Любил ли я их до того, как попал в проект «Волхвы»?

* * *

Чтение приходилось постоянно прерывать: в моём настоящем существовали не только тайны, но и всевозможные уколы, процедуры, измерения. Существовала и скрытая под слоями бинтов рана в груди. Впрочем, медицинские заботы меня вовсе не раздражали. Они воспринимались частью всего происходящего, добавляя чувства реальности. А это чувство было сейчас желаннее всего.

Доктор Карцев навещал меня каждое утро и вечер. Тихим, умиротворяющим, очень привычным голосом он рассказывал небольшие эпизоды из нашей с ним жизни: как мы смогли выбраться на рыбалку; как ехали на спецпоезде через Сибирь и попали в ночную грозу; как придумывали друг другу замысловатые шахматные задачи. Касаться в разговоре более далёкого прошлого мне пока запрещалось – это могло повредить восстановлению памяти. Доктор был человеком феноменального ума и энциклопедических знаний, и о чём бы ни шла речь, слушать его было большим удовольствием.

Помимо доктора, моим восстановлением занимались двое его помощников и дежурившие посменно медсёстры. Днём обычно приходили Виталина или Юля. Фамилий их я не знал. Виталина – невысокая спортивного сложения девушка со светлыми волосами и глазами оленёнка; Юля – темноволосая, почти с меня ростом, стройная, похожая на модель из журнала. Юля была на год старше меня, а с Виталиной мы и вовсе были ровесниками. Удивительно! Их молодой возраст разительно контрастировал с теми навыками, которые я наблюдал теперь ежедневно. Изменяя настройки сложных приборов, окружавших мою кровать, девушки практически не смотрели на панели. Скорость, с которой их руки нажимали на кнопки, щёлкали тумблерами и поворачивали реостаты, казалось, превосходила человеческие возможности. Шприцы для инъекций доставались из упаковки, приводились в готовность и заполнялись раствором одним плавным сложным движением, которое каждый раз заканчивалось неощутимым уколом. Комната блистала чистотой, все предметы быстро и незаметно ставились на своё место.

Глядя на это мастерство, я про себя называл их инопланетными машинами. Впрочем, они вовсе не были холодными роботами. Девушки порой проявляли ко мне излишнее внимание. Особенно Виталина. С самого первого дня она настояла, чтобы мы перешли на «ты», и я называл её Линой.

Сложность общения была в том, что всем им категорически запрещалось интересоваться моим прошлым, моей ролью здесь. Должно быть, для них я тоже представлялся своеобразным «инопланетянином» или новым молодым Гагариным, обладателем сверхспособностей, с которым здоровались за руку генералы. В свою очередь (хотя прямого запрета не существовало) я тоже боялся задавать лишние вопросы.

Внезапным разрешением этой неловкости стало обсуждение еды. Виталина интересовалась, что мне понравилось, что я хотел бы на обед, полдник или ужин. Выбор доступных продуктов на базе был ограничен, но девушка узнала у поваров, что они могут приготовить, составила целый список на трёх листах и вручила мне, с улыбкой наблюдая моё удивление.

Своеобразное «меню» было оформлено с той аккуратностью и изяществом, на какие способны лишь студентки-отличницы, конспекты которых, попадая в руки преподавателя, уже сами по себе гарантируют своей создательнице особое отношение и снисхождение в день экзамена: весь материал идеально структурирован, украшен рамками и значками, сделанными цветными ручками, буквы ровные, как в прописях…

Через три дня мне разрешили вставать, и у нас появилась новая тема для разговоров – цветы. Между двумя блоками комнат, связанных коридором, находилось большое пространство для отдыха: зал с диванами, столиками и книжными полками, разделённый на несколько зон прямоугольными ящиками с растениями. Здесь росли кофейные деревья, пальмы, фикусы, монстеры и каламондины (каламондин – гибрид мандаринового дерева с кумкватом. – Прим. автора), листья которых благоухали нежным цитрусовым ароматом, а на каждом столике стояла плоская тарелка с суккулентами. На высоком потолке в нарочном беспорядке были закреплены десятки ламп, имитировавших смену дня и ночи.

Был вечер. Мы сидели на диване у дальней от входа стены, рядом с каламондином, который особенно мне полюбился. Виталина отлично разбиралась в комнатных растениях, и теперь у неё появился внимательный слушатель. Мне было интересно абсолютно всё: происхождение, название, особенности ухода.

– Дома тоже такой рос. Мы называли его «мандаринка», он даже плоды давал. Благодаря нему я растения и полюбила. Однажды его уронила кошка – горшок разбился, и вся земля рассыпалась. Я так переживала; мне казалось, что если корни оказались на воздухе, то для растений это верная смерть. Помню, что проревела весь день, – она улыбнулась. Совсем лёгкая улыбка, еле заметная, смущённая. Лицо девушки – маска скромности и загадочной грусти – почти не выражало эмоций, и лишь в такие моменты, во время нашего общения, они начинали проявляться в мимике, в интонациях. Это было так непохоже на Юлю и других медсестёр: те улыбались ярко, неестественно, будто напоказ.

Я попытался представить, как на деревце смотрелись бы оранжевые шарики. Вспомнился Новый Год. Образы смутные, обрывочные, но тёплые и радостные. Это сочетание оранжевого и зелёного накрепко связалось у меня в сознании с домом и праздником, вот только подробностей никак не припомнить…

Виталина повернулась ко мне:

– Новогодний, правда? Хотя это банально…

– Вовсе нет! Хорошо же, когда у людей есть общие, всем понятные символы.

– Да, наверное хорошо.

Виталина рассказывала мне о своём детстве, любимых игрушках, о том, как боялась воды и долго не могла научиться плавать. А научившись, полюбила плавание и стала ходить в бассейн на занятия. Голос девушки был тихим, на грани шёпота, мягким, успокаивающим и вызывающим доверие. Рядом с ней всегда было комфортно. Это приводило к тому, что я не мог первым прервать общение (к чему взывало чувство долга), не мог попросить оставить себя наедине с планшетом, в котором ждали недостающие куски мозаики, выпавшие из картины реальности.

Я часто думал о Владе. Тот факт, что он находится на подводном крейсере, представляющем главную угрозу для нашего врага, наполнял меня сосредоточенностью на своей задаче, ответственностью за его жизнь. Мы оба – телепаты. Но к сожалению, это вовсе не означает, что мы можем в любой момент мысленно поговорить друг с другом. Всё устроено гораздо сложнее…

Контакт отнимает очень много сил. Доктор говорил, что человек может даже умереть, если не будет как следует подготовлен. К тому же в девятом отделе опасались, что моё ранение затрагивает ткани, связанные с телепатическими способностями. Восстановление приближало меня к сеансу связи, поэтому я старательно следовал всем предписаниям персонала и, должно быть, казался врачам идеальным пациентом.

Глава 10

Рассмотреть своё ранение я смог лишь на шестые сутки. Регенератор – сложный аппарат, покрытый мягкими отростками с одной стороны и трубками подачи раствора с другой – сняли, и стал виден овальный ожог с затянувшимся отверстием в центре. Даже сейчас это выглядело пугающе: ранение волновым оружием в область сердца… По словам доктора Карцева, шансы выжить тогда оценивались в десять процентов.

Моё восстановление затягивалось. Генерал нервничал: наш вычислитель, день и ночь отслеживающий действия тысяч единиц вражеской техники, прогнозирующий новые возможности неприятеля, хотел как можно скорее загрузить исправления в разумы Прототипов. Счёт шёл уже на дни, и общее напряжение начало передаваться и мне.

Волнение. Это могло стать большой проблемой. Доктор Карцев, зайдя в комнату после ужина и сев рядом с кроватью, нахмурившись, листал данные последнего сканирования головного мозга:

– Тело будет готово к контакту через двое, самое позднее через трое суток. Но разум… – доктор посмотрел на меня сквозь стёкла очков. – Кайнын, ты не начал вспоминать?

Я покачал головой. Мне было лучше. Я чувствовал себя увереннее с каждым часом, знал, что делаю и ради чего. Но прошлое оставалось всё той же книгой без страниц. Доктор вздохнул:

– Главное – не отчаиваться. Мы тут придумали одну экспериментальную терапию. Комплексное воздействие на нервную систему; в теории должно быть исключительно эффективно. Попробуем прямо сегодня, если ты не возражаешь?

Я не возражал.

Через два часа за мной зашла Виталина, и мы отправились на нижний этаж, где находились процедурные палаты и хирургия. Палата Э-21, небольшая комната с резервуаром, заполненным прозрачной жидкостью. Вокруг – стойки с приборами. Судя по шлейфам проводов, тянущихся от них в разные стороны, техники спешили. В соседней комнате, за стеклом, – доктор с помощником, внимательно смотрят в мониторы…

Включился громкоговоритель, и доктор объяснил мне происходящее:

– Сейчас ты ляжешь в гипораствор. Над тобой – сканер ЦА (церебральной активности. – Прим. автора). Я буду наблюдать, как меняется карта, и давать команды ассистентам по направлению воздействия, поскольку автоматику мы, к сожалению, пока доделать не смогли. Ты окажешься в гипнотическом сне. Это нормально, не сопротивляйся. Если вдруг почувствуешь себя плохо – в руке у тебя будет кнопка.

Кнопка…

Я посмотрел на доктора через стекло и кивнул.

Ассистенты, точнее говоря, ассистентки – Юля и Виталина. Быть перед ними обнажённым никакого особого дискомфорта не доставляло. Может быть потому, что с момента моего пробуждения здесь, в лаборатории, это стало чем-то естественным и привычным. Или потому, что я был таким всегда? И всё же глаза оленёнка проявляли ко мне больший интерес, чем того требовала ситуация. Говоря откровенно, внимание Лины было мне приятно. Проблема заключалась в другом: не является ли это помехой для моей работы? Не следует ли поговорить об этом с доктором? С другой стороны, результатом такого разговора мог быть перевод девушки из лаборатории, что, после всей заботы и внимания с её стороны, выглядело… невежливым?

Жидкость в резервуаре тёплая, похожая на воду, но не такая текучая; она лишь немного покрывает тело. Форма дна повторяет мои очертания, лежать удобно. Девушки надевают наушники, поворачивают тяжёлые приборы на кронштейнах; я закрываю глаза. Щёлкают реле, и я сразу чувствую тепло, распространяющееся от кончиков пальцев по рукам и ногам. Постепенно тепло превращается из меры температуры в состояние мышц, состояние нервных окончаний, ведущих к ним – тепло, спокойно… Такая расслабленность, которой я не испытывал никогда в жизни. Невесомость. Приборы помогают мне управлять телом. Они дышат за меня, сердце переходит под их контроль, каждая мышца тела повинуется им. Мозг теперь свободен. Он может лишь наблюдать за тем, как точные движения приборов приводят тело в состояние идеального комфорта, идеального равновесия, и состояние эйфории от этого наблюдения захватывает моё сознание, моментально отключая меня от реальности. Звуки пропадают; я движусь в пространстве бессознательного. Вокруг появляются облака. Они тёплые и влажные. К ним приятно прикасаться, приятно лететь сквозь них…

Внезапно я оказываюсь на берегу реки. Воздух прохладный, чистый; высокая трава, почти с меня ростом. Человек в плаще уверенно забрасывает блесну на толстой леске к дальнему берегу. Крутит катушку, затем резко подсекает. Удилище выгибается дугой: рыба тяжёлая, сильная. Но борьба длится не долго – умелые руки рыбака приводят беснующуюся добычу к берегу, и вот уже она, подцепленная багориком, извивается на гальке. Большая, килограммов двенадцать! Мальчик подбегает к бьющей хвостом рыбе и бросается на неё сверху, пытаясь удержать скользкую добычу. «Дедушка, смотри – я медведь!» Рыбак смеётся и гладит мальчика по голове: «И вправду, настоящий медведь, Кайнын!»

Хочется побыть там подольше. Просто смотреть, вспоминать… Но всё вокруг становится бледнее, река пропадает. Трава вокруг меня теперь короткая и сухая; вдалеке виден силуэт вулкана, над ним висит большое белое облако. Впереди серое здание с синими полосками. Два этажа, много людей. На крыше стоят два человека. На высоком – шляпа цвета хаки с загнутыми вверх полями. Такая была у дедушки. Слышен шум взлетающего самолёта. Какой неприятный шум… Не люблю звук самолётов. Не хочу быть в этом месте. Мне становится холодно. Я поворачиваюсь и бегу обратно к реке, но реки здесь нет. Река осталась где-то далеко-далеко, и вокруг меня расстилается лишь бесконечное пространство белого как молоко тумана.

Туман.

Иногда впереди мелькают силуэты людей, но стоит пойти в их сторону, как они исчезают. Тишина и пустота. Снова силуэты, приближаются ко мне. Это папа и мама! Фигуры не разглядеть, но я точно знаю – это они!

Я бегу к ним.

Туман всё плотнее и плотнее. Мешает двигаться. Ноги становятся ватными, тяжёлыми… Так я никогда не догоню их!