Не плачь, мама

– Не говорил, правда, но и раскаянья в тебе нет. Как же монастырь, как вера в бога. Ты же готовился. Это предполагает желание жить этим, понимание места веры в жизни, и тут же замучил, зверски замучил парня. Вот чего я не пойму. И раскаяния такого церковного в тебе нет, а значит оправдываешь это чем то. Чем это ты для себя оправдываешь? Вот этот тоже нашел оправдание своей мерзости. А ты как с собой живешь все эти дни. А если бы соседский мальчишка не услышал и тебя бы не поймали, что, так и ушел бы в монастырь с этим? И стал бы этот грех замаливать. Как это? Объясни. Что молчишь?

Сидевший напротив смотрел на фото со спокойным ожесточением и Павел Дмитрич подумал, что это его слова, наконец, дошли до чего-то важного в нем и сейчас тот расскажет об этом, но подозреваемый молчал. Долго молчал.

– Это не он. – Наконец заговорил он, будто заставляя себя.

– Что значит не он?

– Не он девчонку убил.

– А кто?

– Вы правы, я просто не успел и… И ошибся. Обманул он меня. И уверен я был в то время что прав. Обманул. Да не поймете вы. А тогда я думал, что я прав и монастырь спасет.

– Кто обманул? Кто её убил? Ты?

– Нет, Тот, которого в подвале нашли. Он девочку изнасиловал, и убил он. – Павел Дмитрич почувствовал как все его лицо и плечи, и язык во рту напряглись и мысли остановились.

– Вы бы его никогда не нашли. Я точно знаю. Он наверняка и алиби себе приготовил, и как обмануть вас знал и вашу экспертизу обошёл бы, уж поверьте мне. Он же на меня похож. Он как я. Поэтому и увидел в нем это я сразу. Лишь намек, мелочь сначала заметил. Как лицо его на чуть изменилось когда он девчонок увидел и как он с ними говорил. Незаметно следил когда они по дороге в школу через лес пошли. Думал сначала, что показалось мне, а когда он на следующий день вернулся, как бы инструмент забыл, я решил посмотреть повнимательней. Приехал как и накануне когда девчонки в школу выходили, копался чего то, ждал, болтал с мной, показывал как правильно плинтус ставить. А затем по краю леса прошелся будто за грибами. И тогда я лишь поволновался, будто понюхал его запах. Он же меня за обычного принимал, обычный бы не учуял. Думаете неприятное почувствовал? Нет, это было не неприятно, это было знакомо и понятно… Уж поверьте. Не нашли бы вы его. А я, когда из монастыря приехал и узнал, что в лесу девчонку убитую нашли, то сразу все понял. Пошел на то место где её нашли и. – Тут он опустил голову и помолчал. – Почему то плачущую мать вспомнил. Будто она, мать моя сейчас стоит и рыдает над этой девочкой. А эту девочку я убил. Но ведь правда я убил. А она меня родила. – Он говорил так потому что уверен в том был. – Такой же, как я. По жизни своей такой же. Сначала хотел в полицию. Только ведь не поверили бы вы мне, да и доказательств у меня не было кроме догадок о себе самом. А потом, знаете, обрадовался. Подумал, что вот этого зверя, вот так же по звериному… И знаете, так захотелось…, а еще, что подумал. Если этого зверя убью, то будто зверя в себе убью. Обманул он меня, зверь тот. Когда понял что обманул, то поздно было.– Толик замолчал.

– Что дальше было?

– А что было, узнал в фирме как его найти, подождал у дома, предложил поработать, а он что-то почувствовал сначала, напрягся весь. Только понимаю я его насквозь, всего понимаю и знаю куда улыбнуться и кого показать. Поехали, в одном месте дал ему по башке, да в багажник засунул, а уж там до гаража, и в подвал. Пальцы ему молотком раздробил на левой руке, чтобы он правой написал признание, а он левшой оказался, смешно получилось. – Мужчина улыбнулся быстро и будто застыдился своей улыбки. – Ошибся я, а главное легче не стало. Не убил я в себе зверя, а покормил только. Знаю я его. – Он говорил медленно и точно. – Поэтому давайте смертную, ошибся я. – И, подумав, добавил, – А может и к лучшему, потому что не поймали бы вы его. Долго бы не поймали или никогда.

– Это не оправдание.

– Что? Ты думаешь, мне оправдание нужно? Плевать я хотел на вас. Хочу. – Он запнулся, будто слезой. – Хочу, чтобы мать перестала плакать у меня в душе. Плачет она обо мне, не останавливается. Всю мою жизнь страшную плачет. Давайте смертную.