имеет март на белоснежном ложе.
* * *
На улице восточные деревья
склоняются в предчувствии снегов.
Полно в рядах базарных фруктов разных.
Средь лиц сосредоточенных и праздных
знакомых нет – ни милых… ни врагов…
Пройди в тени иной архитектуры:
ни линий, ни овалов, ни углов…
Не ожидай от них ни скрипа ставен,
ни тех святынь, чем прежний дом твой славен:
вот пальмы те – дождутся ли снегов?
* * *
Он себя не смог предугадать –
вдруг в письме поставил слева точку!
Но продолжил: «Понимаешь, мать,
может быть, еврейство взять в рассрочку?»
А в конце добавил: «Мать, не трусь!
Я за то вовек не расплачусь.
* * *
Жизнь прекрасна, поскольку не вечна,
и бесценна, поскольку одна.
Я пока что не мертвый, конечно,
если всюду со мною она.
И душа – белоснежная цапля –
телу бренному верность храня,
моего продолжения капля
никогда не покинет меня.
По гостиницам крышу снимая,
по земле путешествуя всласть,
глажу крылышки ей, понимая:
я ведь тоже не дам ей упасть.
* * *
Не горький ли тот эвкалиптов листок
приблизил к тебе этот Ближний Восток,
и ты ощущаешь пронзительный ток
еврейского жаркого края?
Под Песах изъята из лавок мука,
в маце через дырочки будто века
сочатся на пальцы твои. А рука
распахнута к рукопожатью.
Шалом, горожане! шалом, господа!
Приветствую вас, кибуцы, города,
и реки, и горы, в которых вода
течёт и сверкает на солнце.
Здесь реки не губит ни зной, ни мороз,
над ними хрустальные крылья стрекоз,
а пазлы подсолнухов, завязи роз
с высот на равнины стекают.
Прости себе эти восторги души,