Солнечный ход

Бывает и у Бога вдохновение.
То Моцартом он будит страшный сон,
то Пушкина веселым дуновением
сметает пыль с нахмуренных икон.
То капельками, как свеча в бумагу,
Он открывает миру Пастернака.
То назначая тень пустым вещам
подмигивает, словно Мандельштам…

Без Мандельштама – никак…

Так есть что-нибудь «свыше» или нет?

Нет. Ничего нету. Не проистекает!

Чем больше близких оставляет нас,
тем мир иной становится нам ближе,
и выставляет, словно на показ, всё то,
что не проистекает свыше.

Так что если ближние станут тебя доедать, и ты вынужден будешь с этим смириться, вспомни, что ты – «божий дух в человечьей шкуре». Легче будет.

И не думай, что нет никакой связи между Всевышним, дремлющим в небесах, и нижним уровнем бытия, который в России таков… О, мы по опыту знаем, каков он в России:

Человек в России звучит страшно,
как окончательный приговор.
Всё остальное уже неважно.
Мы чувствуем правду в упор…

Сейчас сверкнет непременное мандельштамовское лезвие:

Сверкает лезвие брадобрея,
скользит по аорте то вверх, то вбок.
И всё-таки, чем человек добрее,
тем уязвленнее будет Бог.

Так что связь есть. Отрицательная. На Бога не надейся. Потому и не плошай. Ничего хорошего нас не ждет, если сам Бог уязвлен нашими успехами. В результате такой экспертизы грядущему веку предвещена чума.

Как спасаться?

«Плечом к плечу с народом».

Нет, теснее! «К заду – зад!». С юмором в заду. С нежностью на устах. И с твердостью в безжалостном сердце.

И чем нежнее ты вольешь
любовь в рифмованную твердость,
тем очевидней станет ложь
и тем бессмысленнее подлость.

То есть ни от лжи, ни от подлости не уйти. А чтобы этот фатум стал очевиден, нежно бесстрашие поэта. Жизнь впору отсчитывать заново. От нуля. Начинать приходится заново. С нуля.

«А чем помочь?»

В четырнадцать лет поэт со скучного городского тротуара мечтает «вернуться к травам»? (70-е годы на исходе).

В семнадцать лет, любуясь белизной деревенского снега и следами лосиных копыт на февральском насте, отдает себе отчет, что слякотный асфальт от снега не посветлеет, и сколь ни бежать от его проблем, возвращаться придется. (80-е уже наступили).

После сорока – «проклятые вопросы» лезут под шапку, и каждый волосок требует суда. Куда деваться? В секту? В запой? В трубу… всё в ту же – «вылететь в трубу»? (А уж новое тысячелетье на дворе).

Талант заставил выкладывать отчаяние на бумагу.

«Я знаю точно, что одна строка вернет нам всех, кого мы потеряли…»

Ах, если бы… Но если пытаться? Оттачивать слово? Испытывать его молчанием? И снова оттачивать…

«Можно словом кончать, но его невозможно прикончить».

Ни допеть песню, ни оборвать ее, ни исчерпать горечь, ни смириться с её неисчерпаемостью…

Родина, ты песня недопетая,
От которой пробирает знобь…

Знобь – знак подлинности тех чувств, с которыми оглядывается вокруг себя человек, получивший в наследство сначала «сто миллионов солнечных прозрений», а потом – в компенсацию – «пару рюмок с вашего стола».

    Лев АННИНСКИЙ

Мы встретимся случайно

Мы встретимся случайно.
Что за чушь?!
Мы встретимся
по Божьему веленью.
И будет не похоже на затменье
взаимное сложенье наших душ.

    1977

Память о дождях

Я помню ливень, капель суету,
кривлянье луж в танцующем саду.
Могилы близких и протяжный гром,
как скорбный марш грядущих похорон.
Мой мокрый посох – память о дождях,
сложноголосых, сверженных вождях.
Я весь оттуда, я останусь там,
идущим в ливень по пустым садам.

    1979