Пару штрихов тому назад

– Нет, так не пойдет, ты сваливаешь все на других, когда должен отвечать только за себя. Но ничего, мне уже все равно, как ты оправдаешь свое пренебрежение ко мне, к моему погубленному счастью…

Иварс почувствовал, как острие шила покрутилось у его виска, скользнуло по щеке и остановилось на шее.

Конечно, Иварс хотел видеть убийцу своей дочери, но не предполагал, что это произойдет при таких обстоятельствах, когда и он погибнет от его рук. Иварс снова зажмурился.

– Смотри мне в глаза, урод! Ну что, помогут тебе сейчас твои деньги, твоя шикарная машина? А может, твои авторы этих жалких детективов прибегут сюда и спасут тебя? Размечтался! Останется только позаботиться о твоей жене. Но сначала я напишу некролог. Думаю, это будет мой удачный литературный дебют. Потом книгу о тебе напишу. Но ты ведь для этого должен умереть, так?

– Зачем ты все это делаешь? – Иварсу удалось сжать ладонь, боль немного утихла. – Ведь все равно тебя найдут.

– Кто? Скажи? Твой детектив воскреснет, сдвинет трамвай, отряхнется и придет тебя спасать? – Иварсу казалось, что этот тип не в себе. – Нет, моему счастью быть прочитанным не помешает уже никто.

Может, закричать? Может, кто-нибудь услышит?

– Думаешь о том, чтобы закричать, чтобы вырваться отсюда? – Незнакомец замахнулся рукояткой шила. – Нет, этому не быть! Не надейся, я вижу тебя насквозь, знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ну, что ты выбираешь? Шагнешь с крыши? Или прокатишься по лестнице? – Он покопался в кармане и достал телефон. – Я выйду, сниму на камеру со стороны, чтобы не упустить подробностей. А? Как тебе такой вариант? По-моему, весьма приемлемый. Твой некролог будет заканчиваться какой-то небольшой простенькой дайной, всего пару строк.

– Ах ты… – начал Иварс, но почувствовал, что теряет сознание. Боль оттого, что шило вошло и в другую ладонь, и в плечо, показалась ему терпимой.

Стало как-то удивительно легко. А потом раздался гром, еще гром – и больше ничего.

XVII

Молодой полицейский вместе с Айтой сидел у постели Иварса. Айта из маленького термоса налила ему в эмалированную больничную кружку крепкий кофе. Молодой полицейский не спал несколько суток, но старался держаться. Все было уже позади. Преступник был убит двумя выстрелами: одна пуля угодила ему в руку, вторая в голову. Иварса удалось спасти – и оставалось лишь ждать, когда он придет в себя.

– Как? – тихо спросил Иварс, открыв глаза.

Полицейский почти дремал, но сразу очнулся.

– Мы сразу решили, что этот тип не в себе. Выяснили, кто из подобных персонажей балуется литературным творчеством. Конечно, все осложняло то, что он легко умел гипнотизировать людей, Александр не смог ничего поделать.

– Но вы, вы же были не в курсе? Как вы оказались здесь? – выдавил из себя Иварс. Айта цыкнула на него, волноваться ему было нельзя.

Полицейский не мог понять, что имеет в виду Иварс и о чем он хочет спросить.

– А, вы об этом, – сказал полицейский и достал из кармана брюк маленький блокнот на металлической спирали, из которой торчал огрызок карандаша. – Здесь было все.

Иварс узнал блокнот и вспомнил Александра.

– Его убил тоже он.

– Тихо, тихо, мы все знаем. Вам надо поправляться. – Полицейский допил кофе и поставил кружку на тумбочку у кровати и слегка пожал забинтованную правую руку Иварса. – Ну, мне пора, я не был дома три дня, жена звонит каждый час. Поправляйтесь!

Прошло десять месяцев. Иварс лежал в шезлонге недалеко от цветущего яблоневого сада. Рядом была церковь, и только что колокольный звон ненадолго разбавил окружающую тишину.

– Хорошо, что приехал на выходные! – Иван присел рядом на скамейку, ту самую, на которой они когда-то сидели. – Ты отдыхай, я встречу Айту, пообедаете, и я поведу вас в музей. Нет, только не ворчи. Там выставка картин лиепайских художников. Море, только море и больше ничего. Вам понравится!

Иварс в ответ кивнул.

Внизу раздался гудок электрички. Еще немного – и Айта обнимет его, и все будет как раньше. Счастье возвращалось медленно, словно желая проверить, ждут ли его, будут ли беречь, смогут ли жить вместе с ним. Они смогут, даже не сомневайтесь.

Пару штрихов тому назад

I

Людей в автобусе становилось все больше. Они не замечали ничего из того, что происходило вокруг. В их мыслях было только одно – как можно быстрее протолкнуться в автобус и занять, если повезет, место. До конечной было еще далеко, а в автобусе было столько народу, что, казалось, больше уже не влезет. Однако на каждой остановке, кряхтя и ругаясь, в автобус протискивалось еще два или три человека.

– Чего толкаешься? – спрашивали они друг у друга. Каждый наивно полагал, что он сам не доставляет окружающим никакого неудобства, а все проблемы из-за кого-то, того, кто рядом.

Понедельник. Утро. Все спешат на работу. Везде суета, все погружены в свои мысли, и никто не обращает внимания на то, что происходит вокруг. Все происходит изо дня в день. Что получается? Сплошной хаос. Серые будни, банальная толкотня, ругань, нежелание оторвать голову от газеты или книги, вынуть из ушей наушники, перестать строчить сообщения на телефоне или доучивать лекции из наспех переписанного у кого-то конспекта. А ведь все на самом деле гораздо интереснее, нужно просто присмотреться.

Автобус покрашен в желто-зеленый цвет. Дома вокруг – серые, некоторые, те, что кирпичные, – красноватые. Есть и почти белые, немного кремового оттенка – сложенные из силикатного кирпича. А вот там, за поворотом, старые постройки, грязно-желтые, зато с интересными коваными оградами балконов, нависающих над тротуаром. На улице еще прохладно. Стекло автобуса от дыхания запотевает, пейзаж за окном теряет резкость и, как на картинах импрессионистов, становится словно наспех, в попытке остановить мгновения жизни, нарисован крупными грубоватыми мазками.

А вот и парк: серые деревья на фоне голубоватого неба, рассеченного лучами вырывающегося из-за облаков солнца, смотрятся просто фантастически. Женщина в ярко-зеленой куртке гуляет с собакой – рыжей таксой. Такса дергает поводок и стремится куда-то вперед. Мчится вперед и автобус, секунды – и парк тает вдали, и о его существовании напоминает лишь серое пятно на заднем стекле. Это пятно постепенно уменьшается в размерах по мере того, как автобус едет дальше и дальше от парка. Любопытно было понаблюдать за этой трансформацией пятна в маленькую точку, но автобус скоро свернет, да и на задней площадке автобуса столько пассажиров, что они напрочь загораживают весь обзор.

У самых дверей, облокотившись на поручень, стоит тип в синей куртке с капюшоном: красная нашивка на рукаве куртке никак не сочетается с ее цветом. У другого – обветрившееся, землистого цвета лицо. Ухмыляется, вспоминает что-то очень веселое, а быть может, посиделки накануне, из-за которых не удалось как следует выспаться. Он в спецовке из-защитного цвета хлопчатобумажной ткани. Спецовка сильно застирана, а на рукавах совсем протерлась. Такой цвет не получить простым смешением красок: сколько ни бейся, а на палитре он не получится. Да и какими бы тонкими ни были мазки, они вряд ли передадут фактуру ткани, все ее волокна, складки, мелкие пятна – следы сигаретного пепла. Рядом пожилая женщина с огромной сумкой из черного заменителя кожи. Сумка новая и слегка поблескивает. Поблескивают и старомодные серьги дамы – большие, серебряные, со вставками из полированного малахита. Дама читает газету, одну из тех, в которых дешевый ширпотреб выдается за уникальные товары для здоровья, и время от времени непроизвольно ковыряет в носу указательным пальцем правой руки.

За окном виднеется стена бывшего завода. Автобус набирает скорость: стена сливается в один большой фон, размытый запотевшим стеклом. Не видны ни трещины, ни граффити, в изобилии покрывающие стену, делающие ее неповторимой, не похожей на другие заводские стены в этом районе. Любимые цвета уличных художников – красный и синий. Когда линии от баллончика соприкасаются, между ними возникают небольшие черные зоны с каким-то не совсем понятным зеленым отливом. Быть может, он заметен только днем, при солнечном свете?

Один человек постоянно обращал на все это внимание, наблюдал за поведением каждого. И не просто наблюдал, но и делал из этого выводы. Кто он? Полицейский, высматривающий в толпе карманников или тех, кто при каких-то обстоятельствах способен наделать много глупостей? Психолог или психиатр, в каждом из пассажиров разглядывающий своего будущего клиента, примеряя, как-тот будет смотреться сидящим на неудобной, покачивающейся кушетке в его кабинете? Особенно забавно бы смотрелся долговязый парень в розовом свитере-водолазке, поверх которого, несмотря на весну, накинут белый пуховик. Парень переминается с ноги на ногу – то ли опаздывает, то ли у него невроз. Хотя все может быть намного прозаичнее и всему виной застуженная поясница и две чашки чая с лимоном, выпитые за завтраком.

«А что, если повседневную суету изобразить на холсте? – мелькнуло у него в голове, из чего становится понятно, что он художник. – Интересный, по-моему, вариант. Только это нужно сделать как-нибудь иначе, не так, как обычно рисуют действительность. Нужно что-то легкое, но абсолютно точное, чтобы не терять время, вдаваясь в детали, а схватить все и сразу, целиком. Чтобы одного взгляда было достаточно для того, чтобы понять, что повседневная суета на самом деле прекрасна, глубока, по-своему уникальна.»

Вот и его остановка, предпоследняя перед конечной. Автобус снова почти опустел. Такая противоположность всему, что творилось до этого, что с ней трудно сразу свыкнуться. Окна постепенно перестают запотевать; в тех местах, где люди сделали, потерев стекло рукой, своеобразные окошки, видно все, что мелькает снаружи. И снова контраст – вроде бы одно стекло, но часть размытая, часть прозрачная. Автобус остановился на перекрёстке. Виднеется дерево. Его ствол размыт, настолько, что если не знать, что это дерево, то догадаться об этом получилось бы не с первой попытки. А ветви, наоборот, настолько четкие, что видны даже почки, с едва пробившимися зелеными листочками. По их виду даже удается понять, что дерево – тополь.

Если бы была его воля, то он пробыл бы в автобусе еще немного времени, раздумывая над тем, что есть суета и насколько она мимолетна – все проехали в автобусе, добрались до работы или учебы, сконцентрировали свое внимание, то самое, что до этого было отключено. И дама с малахитовыми серьгами, и парень в куртке, и тип в спецовке – все без исключения. Разве что возвращавшиеся с ночной смены, перекусив, завалились на боковую и смотрят сны.

«Надо же, – подумал художник. – По суете, оказывается, тоже можно соскучиться, хотя чаще мы полагаем совсем иначе. Когда суета есть, мы не подмечаем ее деталей, цветов, важных составляющих, будто в ней имеется что-то неприличное, противоестественное. Но как ее нарисовать? Серым? Яркими пятнами на сером фоне, которые как будто норовят раствориться, исчезнуть? Только бы не упустить чего-то важного! Не забыть схватить все и сразу».

Куда может спешить художник утром? Так же как и все, на работу. В училище у него всего одно занятие, а дальше – полная свобода. А для учеников свобода – проведенные полтора часа с ним рядом.

– Вы бойтесь рамок, решёток и шаблонов, навязанных, придуманных, проклятых, – декламировал он на занятии сочиненные на ходу стихи и сразу же уточнял, переходя на нормальный язык: – Не мыслите шаблонами, отвлекитесь от них, от того, чему вас учили. Конечно, об этом забывать нельзя. Но закройте глаза и представьте то, что вы рисуете. Только хорошенько представьте, не халтурьте. Сделайте это для себя, а не потому, что я вас об этом прошу. Представили? Отлично! И что там, в вашем воображении вас ограничивает? Ни бумаги, ни угля там нет. А теперь откройте глаза и водите углем так, как будто ничего не поменялось. Пусть на первый раз получится не очень ровно и красиво, это ведь не самое главное, это придет постепенно, нужно только к этому стремиться. Для вас сейчас более важна именно свобода. Ну и что, это всего лишь яблоко и веер! Изобразите их так, чтобы яблоко хотелось взять и съесть, а веером обмахнуться. Или пришлепнуть эту надоедливую муху!

По аудитории прокатился смех. Все рисуют легко, стараясь заслужить похвалу. Но в похвале художник осторожен: она может вселить излишнюю уверенность, загубить вдохновение, заставить довольствоваться тем, что имеется, а не совершенствоваться и стремиться к чему-то большему.

– А если муха улизнет, а веер сломается? – спросил кто-то из учеников. – Заставят покупать новый?

– Если все это происходит где-то там, в вашем воображении, то ничего плохого не случится. Можете даже нарисовать веер после того, как им пришлепнули муху. Я приму и такую работу, мне интересно, как это у вас выйдет, – признался художник.

– Но ведь если уходить совсем глубоко в себя, погружаться в воображение, то можно потерять связь с реальностью, – не унимался ученик и даже сдвинул с ушей большие черные наушники, выключив гремевшую в них музыку. – За такое вы вряд ли поставите пятерку и зачет в конце семестра.

Художник подошел ближе, посмотрел на то, что рисует ученик, присвистнул, пригляделся и снова заговорил стихами.

– Я помню чудное мгновение, как муха села на варенье! Что-то ты больно увлекся своими возражениями и безо всяких медитаций потерял связь с реальностью. Смотри, здесь тень, свет падает с другой стороны, и если ты хочешь изобразить на веере размазанную в лепешку муху, то тебе нужно решить, где она будет. Реши, осветишь ты ее бренную тушку лучами радостного солнца иль спрячешь в тень и прочь от глаз чужих. И коль решил, то не тяни с ответом!

Художник закатывает глаза и хватается руками за голову, словно Гамлет, обязанный решить, быть или не быть. Конечно, все удивлены, такого выпада никто не ожидал. Смех снова сотряс аудиторию. Казалось, все оторвались от своих работ и следят за тем, чем разрешится эта ситуация, кто победит – учитель или ученик.

– Моя дохлая муха будет самая красивая, поэтому будет на свету, пусть все видят, какая она замечательная!

– Так и нарисуй замечательно, чтобы я проникся! – Художник сделал свое дело, у ученика проснулись азарт, заинтересованность, стремление удивить, передать свои ощущения и взгляды, какими бы противоречивыми они ни были. – Ты это можешь, если перестанешь болтать и сейчас же начнешь стараться. Я верю в твои способности!