Утро глухонемых. Стихи, верлибры 2018

отражение незнакомца,
лицо в колодце, затоке, болоте.
звезды, как буи, за которые тебе никогда не заплыть,
но ты грустна не от этого: тебя укусил комар глубины,
и ты расчесала укушенное место —
вот покраснение смысла. твоя грусть, как леденцы,
которые варили лунные старухи
из сахара и поваренной соли.
ты грустна – одинокий турист на незнакомой планете,
у тебя украли влюбленное время – местные деньги, —
и ты бедна вне времени, вне богатства. ты грустна,
и это прекрасно. картина под жадным ливнем
танцует, плавится, переливается.
кто-то жестокий оставил ее в облезлой раме
золотого загара
умирать, исчезать на улице на глазах людей с зонтами,
прислонив лбом к стволу каштана.

«…и мечта старится, как собака…»

…и мечта старится, как собака.
но ты продолжаешь делить с ней кров, чесать за ухом
и баловать вареной курицей по выходным.
ты не будешь уже молодым.
депрессия – это когда превращаешься
в человека-шифоньер
и начинаешь шарить, копошиться в себе,
выдвигаешь пустые ящики с грохотом из груди и печени,
ищешь там серебряную монету 1924 года —
с рабочим-молотобойцем,
но монеты нигде нет, а на улице уже глубокая ночь,
и протяжный вой ротвейлера,
будто эскалатор с плавно ползущими ступеньками
не дотягивает до сливочной луны – едва-едва.
но монеты нет, ты ограблен,
и деревья-рыцари на конях тьмы окружают тебя,
тьма плещется, заставляет переливаться через края,
границы тела растворяются,
и ты растекаешься в пространстве нефтяным пятном
по ночному морю.
и – будто тонущий за соломинку —
касаешься клавиатуры.

жемчужина ненастья

жемчужина, завернутая в носовой платок, —
лето на водохранилище. само слово «водохранилище»
обещает некую грозную тайну —
лох-несское чудовище как минимум.
погода перламутровая, прелая и мутная,
безнадежно испорчена бряками будущего дождя;
лимфоузлы туч увеличены кратно.
мы лежим в палатке – ты охотишься за комарами,
чудом просочившимся внутрь,
а дочь играет моей щетиной, трет ладонью о наждак
и смеется, и детский смех звучит вразрез настроению —
так компания белых капустниц
беспечно порхает в библиотечном зале.
на ветках и траве, канистрах и веревках
тускло сверкает дождливость.
природа опять на сносях, а отец – проходимец.

«он смотрит из окна на дерево, а она…»

он смотрит из окна на дерево, а она
подходит к нему со спины
и по-детски обнимает за талию, словно дочь – отца
(за миг до приближения он почувствовал аромат
ее веснушек, аромат чуть увядших ромашек в кувшине).
он уже не помнит, что такое быть самим собой,
он смотрит на дерево перед домом,
он не знает, что сейчас соединяет их сердца,
что поддерживает их на плаву в мегаполисе
среди красочных бегемотов.
случайное чудо любви? музыкальный этюд
двух судеб, столкнувшихся лбами?
царапины совершенства на запястьях?
она же – свято верит в обручальное кольцо,
в компактное счастье (радость обезьянки
в сожительстве с уютным, добрым, сильным фотографом).
когда они устают говорить,
то вынимают слова, будто поплавки из пустоты
или крошечные вставные челюсти театральных кукол,
и кладут их в кружки с холодным чаем.
смотрят телевизор, цокают и шипят на рекламу,
покрываются пестрым ворсом кошмара.
жизнь – будто мороженое, которое тает в руке ребенка,
заваленного пылью и кирпичами
после землетрясения. но он всё еще жив.
мир – мраморный дворец,
объятый камнеядным пламенем времени.
а он пытается спасти,
вынести из огня то, что ему дорого,
то, что он считает самым ценным —
младенца в люльке, кашляющую женщину,
белую, как мрамор, веснушчатую венеру,
чемодан со стихами, шкатулку с документами.
он рискует, он может выгореть изнутри,
может ошибиться – сделать выбор,
о котором будет жалеть всю жизнь или сомневаться.