Белый конверт для Люцеры

Среди чужих могил он, тем не менее, не потерялся – его словно вёл кто-то, уверенно и даже безмятежно. Подойдя к знакомой оградке, Иван всё же высветил бугорок – на месте ли? Затем вдруг спохватился: чего это он припёрся среди ночи в чужой мир, да не спросясь? Быстро перекрестившись, как бабуля в детстве тайком учила, забормотал:

– Простите, духи, сущности и другие обитатели сего места, что явился сюда в час неурочный, но, видит Бог, без всякого злого умысла, а лишь с добрыми намерениями – появилась нужда срочная обратиться к предку моему, что покоя мне не даёт, как сам представился девятого дня, Николаем зовут, посему позвольте мне беспрепятственно отдать ему должное, а за вас Господу помолюсь – он знает всех вас тут поименно, уж не обессудьте.

На душе словно просветлело, и в волосах он ощутил лёгкий весенний ветерок. Откуда слова взялись, он так никогда и не мог объяснить даже себе самому, да ему и не требовалось, в принципе.

С дедом просидел час, наверно. Вспоминали былые дни, делился с ним планами на будущее. На прощание оставил ему недопитую чекушку с кусочком хлеба и попросил его не шариться больше по людским квартирам, упокоиться, и оставить кесарю кесарево. На том и разошлись.

Больше дед к Ивану Буранову не приходил.

А, проснувшись утром, он обнаружил, что знает настоящую фамилию Петьки Жирного.

4

Апрель 1944

Мост уже полыхал, когда Николай подбежал к насыпи, с ведром и лопатой, которые прихватил со двора сразу же. Воздух тут, казалось, извергал напрямую в лёгкие смрад пожарища с привкусом нефти.

– Николай Кузьмич, что делать-то?! – кричала бежавшая ему навстречу Валя, машинист паровоза, размахивая синим платком, сорванным с головы. Сам черный стальной бегемот замер в сотне метрах от пламени – женщина вовремя заметила неладное на мосту и затормозила.

В посёлке все друг друга знали по имени. Здесь, на месте, Николай, похоже, оказался единственным пока авторитетным руководителем – с него и спрос потом за тушение будет. Авторитетный, по всему выходит, спрос.

Он оглянулся по сторонам: отовсюду к пожару спешили люди. Кто успел вёдра прихватить, кто лопаты, кто багры стянул с ближайших щитов – благо, тут их натыкано было чуть ли не частоколом, на нефтяном перегоне.

Под мостом протекал ручей – ручей, проходящий через нефтебазу. По нему часто школьники запускали деревянные кораблики, которые спускались в неспешном потоке к реке вместе с ажурными нефтяными пятнами. Иногда, впрочем, пятна были и керосиновыми, как догадывался Николай Кузьмич. И если таскать воду из этого ручья и лить её на огонь…

– Стой, Степан…! Нельзя оттуда! – крикнул он парню, уже зачерпнувшему ведро воды, стоя по щиколотку, в кирзачах, в ручье.

– Ты что, Николай Кузьмич?! По шпалам же понесёт! Смотри, ветер какой…

– Брось, говорю тебе! Давай землёй – наполняем ею вёдра и на шпалы вываливаем, с обеих сторон. Наталья, лови всех, кто со стороны реки подтягивается, а я тут… Две команды по обе стороны – одни снимают сухой дёрн с подветренной насыпи, другие делают трёхметровый отсып из земли поперёк шпал! Степан, сгоняй ещё за вёдрами в школу – там же в сарае их склад. Взялись..!!!

Сам он начал грузить со склона оврага сухую песчаную землю сразу в два ведра и бегом подтаскивать их вверх, к огненной кромке на путях, в десятке метров от моста, раздавая по ходу резкие команды женщинам, снимавшим ещё не тронутый огнём сухой и просмоленный дёрн на подветренном склоне.

С другой стороны железнодорожный откос был из гальки – оттуда беды ждать не приходилось, слава богу. В воздухе стоял треск от пожираемого пламенем сухих деревянных балок моста; то и дело слышались отрывистые реплики, когда кто-то вдруг поскальзывался с тяжёлыми вёдрами на железнодорожном склоне; ветер относил в сторону черное марево, и хоть это позволяло людям свободно дышать.

Через пятнадцать минут подъехали пожарные на трёх лошадиных подводах, с водяными бочками и ручными помпами. Единственный на посёлок «ГАЗ» с тысячелитровой цистерной сюда подобраться не смог бы – оставили на повороте к переезду. Пожар к этому времени удалось остановить от распространения по откосу и шпалам, но мост полыхал багряным заревом – вот-вот рухнет. Подоспевшие бригады сразу активно включились в заданный ритм и уже через две-три минуты поливали бушующее пламя.

– Кузьмич, ты тут командовал? – окрикнула Николая начальница пожарной команды.

Николай в ответ ей молча кивнул.

– Кто-нибудь знает, отчего полыхнуло?

– Не спрашивал. Занят был, – сказал, как отрезал.

– Молодцы, что остановили огонь!

Мост не обрушился, но в этом мало было утешения – через два часа рельсы каким-то чудом висели в воздухе двадцатиметровым хребтом исполина, лишь в одном месте поддерживаемые обгоревшей донельзя широченной древесной балкой.

Дознаватели не заставили себя ждать.

– Чужих кто-нибудь видел в районе? – был первый вопрос.

Уставшие люди озадаченно качали головами: здесь все друг друга знали, чужих бы сразу заприметили. Николай в изнеможении лежал на своём ватнике чуть поодаль от крайней пожарной подводы. Мысль о диверсии у всех, конечно, была основной, пока кто-то не выдвинул вслух гипотезу:

– На той неделе у Прошкиных пал вокруг дома загорелся – сухо ведь уже, а зимой отходами с базы кочегарили печки свои, поди, всё пропиталось кругом керосинкой, картошка даже не растёт. А тут-то вообще…

– Сколько говорили уже, мол, опасно тут – и школа рядом, детишки бегают, и нефтезавод, а какие меры-то приняли? – подхватил кто-то из женщин.

Народ не расходился до ночи. Уже в сумраке устанавливали мощные осветители, чтобы досконально обследовать весь прилегающий участок. Много было людей в погонах. Все понимали, что дело может обернуться для кого-то быстрым трибуналом, но вслух остерегались произносить такого рода догадки, оттого и версий про самопал сыпалось со всех сторон всё больше и больше – от греха, что называется: времена такие, что саботажников выбирать из толпы – дело привычное, и нет гарантии, что сегодня им не назначат тебя или твоего свата. Так что с самопалом оно как-то всем надёжнее выходило.

Николай кое-как стёр с лица въевшуюся через пот копоть и уже собирался домой, когда к нему сзади подошёл грузный человек с красным лицом, в штатском, и тихо произнёс:

– Доброго здравия, Николай Кузьмич.

– Тебе того же, Пётр Евграфыч, – резко обернувшись, ответил он Петьке Жирному.

– Слышал я, что ты тут всё грамотно организовал, пока Люся со своими не подоспела.

– Как учили, – хмуро ответил на комплимент Николай.

– Ты сам-то, часом, ничего подозрительно не заметил?

– Сказал бы уже.

– Сам с ночной, что ли?

– С ночной. Фёдор в день ушёл.

Мужчина кивнул. Затем прищурился недобро:

– А малой твой, что ж, тоже в день сегодня?

– Серёжка, что ль?

– Серёжка, Серёжка, ага.

– Захворал, мать дома оставила. А твой какой интерес до него-то?

– Да Гринька мой сказал, что Буранов опять с контрольной по арифметике схлюздил.

– А ты, Пётр Евграфыч, за своим следи. За моим я сам пригляжу, будь уверен.

– Видел его после смены-то?

– Видел. Сопливый весь. Иль ты думаешь, что это его рукоделие? А, Пётр?

Николай нахмурил жёсткие брови и открыто поглядел в переносицу Жирному, буравя его немигающим взглядом. На заводе поговаривали, что взгляд Кузьмича мало кто мог запросто вынести. Вот и Петька теперь отвёл глаза в сторону, проговорив: