Будни советского тыла. Жизнь и труд советских людей в годы Великой Отечественной Войны. 1941–1945

Зависть – чувство нехорошее, но всем людям свойственное. В данном же случае вполне естественно, что люди, жившие в грязи и нищете и работавшие на полях, едва сводившие при этом концы с концами, с ненавистью смотрели на незваных гостей, которые не только всем своим видом внушали превосходство, занимали, причем совершенно бесплатно, жилплощадь, да еще и отказывались «марать руки» на работе и «жили припеваючи». Возникла озлобленность, которую эвакуированные вскоре почувствовали на своей шкуре.

В этом смысле характерно тревожное письмо эвакуированной жены военного комиссара 53-го ИАП В. Сергеева, отправленное мужу из Заветлужского района Горьковской области 29 ноября 1941 года: «Против нас здесь, как видно, целый заговор. Слушай же, как сумею, так передам: наша Кушнарева очень плохо спит ночами. В ночь 26.11.41 на 27 она также не спала и услышала у хозяйки мужской голос, в то время как муж ее в Горьком находится, когда она услышала, что речь идет о женах комсостава, насторожилась, стала подслушивать, где она и услышала слова неизвестного мужика, который трактовал хозяйке: «Зачем ждать расправу Гитлера над ними, когда мы можем сами это сделать, уничтожить их». На ее вопрос, а куда же нас девать, он даже указал название и место леса, куда закапывать трупы… Между прочим, во время разговора, Кушнарева говорит, упоминалась моя фамилия, Муратбековой, что она живет отдельно, много денег, муки. Вот, друг, это уж не простая болтовня, а быль, а потом председатель колхоза говорит, в конторе собирается народ и все время говорит о нашей скорой кончине, как будут нас вешать».[27 - ГОПАНО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 2105. Л. 26.]

«Пьяные батальоны»

Наиболее кризисными для советской власти, когда диктатура коммунистов буквально висела на волоске, стали осенние месяцы 1941 года. 30 сентября в рамках операции «Тайфун» немцы начали генеральное наступление на Москву. Советская оборона быстро развалилась, полностью оголив дорогу на столицу. Германские танки с открытыми люками, не встречая сопротивления, как на параде ехали по шоссе Минск – Москва. 15 октября Госкомитет обороны СССР принял совершенно секретное постановление об эвакуации Москвы. Оно, естественно, касалось только вышестоящего начальства. Народу же по-прежнему пытались пудрить мозги, мол, идут упорные бои, немцы истекают кровью, пускают в атаку стариков и инвалидов, надо стоять насмерть…

В центральных газетах одно за другим публиковались воззвания, а также статьи политруков с громкими названиями типа «Путь немецких войск усеян трупами солдат» и т. п. «На вяземском направлении Н-ская часть, обороняющая пункт Ф., в первой половине дня отбила несколько вражеских атак, – писала «Правда» 8 октября. – К 15 часам бой стал стихать. Немцы ни в одном месте не смогли прорваться. Но вдруг в 17 часов на стороне неприятеля было замечено движение. Поднялось сразу до двух батальонов немцев. Они пошли в атаку, все до одного пьяные. Наши бойцы подпустили пьяные немецкие батальоны на близкое расстояние и встретили их заранее подготовленным огнем всех средств пехоты. Батальоны врага были уничтожены». «Предприняв новое наступление на вяземском направлении, немецко-фашистское командование бросило сюда крупные воздушные силы. Тем не менее господства в воздухе фашистам завоевать не удалось. Наши летчики смело бомбят неприятельские аэродромы и мотоколонны, истребляют фашистских стервятников и разрушают вражеские коммуникации», – сообщала «Правда» на следующий день. В том же духе передавались и сводки Совинформбюро: «Отражая ожесточенные атаки противника на одном из участков западного направления фронта, одна наша часть за три дня уничтожила 65 немецких танков и свыше 1000 немецких солдат. На этом же направлении фронта два батальона пьяных фашистских солдат бросились в остервенелую атаку на наши части. Интенсивным огнем наших войск немецкая колонна была разгромлена. Большая часть наступающих уничтожена».

При этом, поскольку наскрести успехи сухопутных войск было весьма затруднительно, в сводках стали преобладать сообщения об успешных действиях советской авиации. Которая повсеместно громила танковые колонны, мосты, эшелоны, аэродромы и скопления пехоты.

Однако люди быстро осознали происходящее. Научившись за четыре месяца читать сводки Совинформбюро между строк, жители столицы поняли, что дела на фронте складываются катастрофически. В городе стали с перебоями ходить троллейбусы и метро, перестала работать часть трамвайных маршрутов, закрылись некоторые магазины и столовые, а поток автомобилей по шоссе Энтузиастов, в направлении на восток, все увеличивался. Все это являлось свидетельством кризиса.

Между тем 11 октября тяжелое положение на фронте косвенно признала даже «Правда»: «Угрожающим продолжает оставаться положение на центральном участке Вяземского направления. Фашистским частям удалось на отдельных направлениях прорвать оборону и вклиниться в расположение наших частей. Оправившись от первых ударов со стороны нашей обороны и получив подкрепление, гитлеровцы пытаются развить наступление… Сражения идут день и ночь. Неприятель терпит большие потери, но это не останавливает его. Только героическое сопротивление славных воинов Красной армии, вооруженных советскими танками, самолетами, артиллерией, сдерживает напор врага».

«По дорогам, ведущим к фронту, непрерывно движутся подкрепления, – сообщала «Правда» 13 октября. – Это хорошо оснащенные боевой техникой свежие кадровые части либо части, побывавшие уже в боях и обстрелянные, которые раньше были отведены в тыл на отдых. Замечательный боевой дух царит в этих идущих на подкрепление частях. Бойцы тепло, по-зимнему одеты, подтянуты, бодры и уверены в своих силах. Комиссары и политруки всегда среди бойцов, раздают им свежие московские газеты, проводят краткие беседы о положении на фронте и в тылу… Создав на некоторых участках численное превосходство, врагу удалось кое-где потеснить наши войска».

Но народ верил сводкам все меньше. Именно в октябре 1941 года вскрылась обратная, слабая сторона пропаганды как метода и средства воспитания трудящихся. В ее основе, с точки зрения психологии, всегда лежит аффект и свойственное ему эмоциональное, некритичное восприятие событий. При этом аффект явление кратковременное, поэтому требует постоянной эмоциональной подпитки и усиления. Если же происходящие события перестают соответствовать пропаганде, возникает обратное и даже противоположное восприятие. То есть разочарование, недоверие и даже ненависть к тем, кто внушал ложь. Именно на этот подводный камень и напоролась сталинская пропаганда в тот период. Контраст между успехами 1939–1940 годов и обещаниями первых недель войны в октябре 1941-го стал настолько велик, что даже у фанатиков возникли сомнения в правдивости советских СМИ. Люди вдруг осознали, что «отдельные направления» и «кое-где» в действительности означают полный развал фронта, а «удары нашей обороны» (что само по себе странно звучит) – это очередное отступление и провал.

Положение и правда было ужасным. 16 октября немецкие «пьяные батальоны» достигли Малоярославца, а это всего 100 километров от столицы. Чтобы преодолеть такое расстояние, немцам зачастую хватало двух-трех дней. До сих пор неизвестно, правда или миф, что в эти дни мобильная разведгруппа противника на мотоциклах достигла окраины Москвы и, проведя короткую перестрелку с блокпостом, повернула обратно. Понятно, что историки, занимающиеся операцией «Тайфун», не хотят признавать этот факт. Не хочется верить, что немцы могли просто так взять и доехать до столицы. Хотя в той обстановке полного развала фронта это было вполне возможно.

Так или иначе, по Москве пронесся слух, что враг уже возле города. Именно это и стало сигналом к массовым беспорядкам. Тысячи людей решили, что советской власти все-таки пришел конец. Одни ринулись грабить магазины, другие бежать из города.

«Эвакуация» руководящих работников происходила в такой спешке и сутолоке, что невольно подавала пример всем остальным. Быстрее всех сбежали те, кто больше всего призывал народ сражаться до последнего, а именно аппарат ЦК ВКП(б). Здание ЦК на Старой площади превратилось в бедлам. В комнатах было разбросано противопожарное оборудование и противогазы, в кабинетах царил полнейший хаос. Повсюду валялись секретные бланки и всевозможная переписка, в том числе директивы и телеграммы. В опустевшем здании были обнаружены брошенные в панике больше сотни печатных машинок, 128 пар валенок, тулупы, 22 мешка с обувью, несколько тонн мяса, картофеля, несколько бочек сельдей и т. д. Вот, оказывается, куда девались дефицитные продукты![28 - Комаров Н. Я., Куманев Г. А. Указ. соч. С. 123.]

Понятно, что более мелким чинам сматываться сам бог велел. 16 октября в Москве началось попросту повальное бегство. На одном из авиазаводов директор Перовский взял гербовую печать, после чего сел в машину и угнал на ней в неизвестном направлении. Его примеру тут же последовали начальники цехов и отделов, бросив рабочих на произвол судьбы. Аналогичным образом в опытном конструкторском бюро Наркомата боеприпасов его руководители по собственной инициативе уничтожили 30 токарных и фрезерных станков, после чего сели в машину и уехали.

Впрочем, не всегда начальству удавалось незаметно удрать. Во дворе завода «Точизмеритель» в ожидании зарплаты собралось большое количество рабочих. Увидев автомашины, доверху груженные личными вещами работников Наркомата авиационной промышленности, толпа окружила их и стала сбрасывать вещи. Раздались крики с требованием выдачи денег. Когда же директор завода Гольдберг вышел из машины и попытался открыть рот, в ответ послышалась матерная ругань с угрозами, а все его имущество растащили «в счет зарплаты».

Не отставали от своих классовых братьев и рабочие цехов Московского мясокомбината имени Микояна. Уходя в массовый «отпуск», они по пути к проходной зашли на склад и утащили оттуда пять тонн колбасы. На обувной фабрике «Буревестник» в Сокольническом районе в 17:00 собралась толпа рабочих, требовавших выдачи зарплаты. Однако денег в кассе на всех не хватило, и тогда рабочие снесли с петель ворота и расхитили всю готовую обувь вместе с полуфабрикатами.[29 - Комаров Н. Я., Куманев Г. А. Указ. соч. С. 119.]

Ночью на московских улицах начались массовые погромы, люди разбивали витрины, выламывали двери и выносили все из промтоварных и продовольственных магазинов. Мгновенно возникли банды мародеров, по-стахановски обчищавшие хаты «эвакуировавшихся» начальников и барыг.

Паника началась и на транспорте. Вагоновожатые трамваев и троллейбусов, наслушавшись от пассажиров «последних новостей» о том, что вот-вот из-за перекрестка появятся немецкие танки, решили, что дальше работать не стоит. Одни отправились в депо, другие и вовсе бросали транспорт посреди улицы и убегали домой. Перестало ходить и легендарное московское метро.

Журналист Н. К. Вербицкий записал в своем дневнике: «Да, 16 октября войдет позорнейшей датой, датой трусости, растерянности и предательства в историю Москвы. Люди, которые первые трубили о героизме, несгибаемости, долге, чести… Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому в этот день неслись на восток автомобили вчерашних «энтузиастов», груженные полированными кроватями, кожаными чемоданами, коврами, шкатулками и жирным мясом хозяев всего этого барахла».[30 - Комаров Н. Я., Куманев Г. А. Указ. соч. С. 119.]

В последующие дни беспорядки в столице и бегство из нее продолжались. С завода № 67 имени Тимошенко сбежали ряд ответственных работников, в том числе председатель завкома Затрусин, начальник финотдела Кристалл, заместитель секретаря парткома Храмов и др. Рабочие же разнесли стоявшую у заводского склада полуторку с продуктами и растащили все по домам. Бросили на произвол судьбы свои учреждения и сбежали председатель Мосгорпромсовета Г. Пасечников и начальник управления по делам искусств Т. Фрумкина. Директор 1-го Московского медицинского института В. В. Парин, его заместители по учебной части и АХЧ, директор клиники Вольпян, его заместитель Мазо, главный бухгалтер Ионов и секретарь парторганизации Пащинцев на автомобилях спешно покинули Москву, оставив без руководства госпиталь с ранеными, клинику с больными, профессорско-преподавательский состав и студентов.

На заводе № 69 Наркомата вооружений во время погрузки технического спирта для отправки в Екатеринбург группа рабочих буквально вырвала бочку со спиртом и организовала пьянку. У ворот автозавода имени Сталина собрались полторы тысячи рабочих, которые стали митинговать, требуя пустить их на территорию завода и выдать зарплату. При этом вахтера, охранявшего проходную, ударили лопатой по голове. Когда же к месту подоспели два милиционера, что было большой редкостью в те дни, разгоряченные рабочие избили их.[31 - Там же. С. 120.]

Вскоре паника стала подогреваться «информацией», что немцы уже вошли в город и движутся на Кремль. Решив, что Сталину конец, народ с новой силой бросился на улицы. Рабочий одного из московских заводов вспоминал: «Немцы в Москве? Что делать? Я решил поехать к отцу и спросить у него. Мой отец работал в штабе противовоздушной обороны Северной (теперь Ярославской) железной дороги, который располагался на Каланчевке, жил на казарменном положении. И я поехал к нему на трамвае № 32, для того чтобы узнать, что надо делать. Разбитые витрины, грабежи и веселье. Я видел, как люди тащили на плечах не только мешки, но и целые окорока, видел женщин, державших сцепленные пальцы рук над головой, а на руки у них были надеты круги колбасы. Рабочий люд грабил и веселился, как будто ничего ему не грозило». Толпу подогревала полная безнаказанность и неожиданно свалившаяся на нее свобода.

Паническое бегство из города продолжалось 17 и 18 октября. А всесильный НКВД вдруг куда-то растворился, как будто его и не было, видимо, боясь мести народа за пережитое в 1936–1938 годах. Как показывает опыт, тоталитарный режим и его карательный аппарат силен только до определенного момента, пока политическое руководство твердо держится у власти.

Пока одни грабили, тысячи людей удирали на восток на машинах, телегах и велосипедах, многие шли пешком, обвешанные котомками. На шоссе Энтузиастов, ведущем из Москвы на восток к Горькому, начались массовые погромы. Разъяренная толпа опрокидывала автомобили с начальством и грабила их имущество, а потом сбрасывала в кювет. При этом «предпочтение» отдавалось лицам, «похожим на евреев». Кроме того, активизировались криминальные элементы. Участились случаи ограбления оставленных квартир, брошенных без присмотра складов и магазинов.

Начавшееся же по-парадному немецкое наступление к концу октября 41-го безнадежно увязло в грязи и лужах, кроме того, значительные силы потребовались для уничтожения окруженных войск Западного и Резервного фронтов. Посему жизнь в столице в конце октября стала чуть-чуть налаживаться. Для наведения порядка пришлось создать в каждом районе Москвы комендатуру. В распоряжение каждого коменданта выделялась рота солдат внутренних войск НКВД, четыре военных следователя и десять автомобилей. В результате принятых мер в городе удалось более или менее навести порядок. Только в период с 15 по 28 октября были арестованы 760 дезертиров и 933 человека из числа так называемого «антисоветского элемента».[32 - Комаров Н. Я., Куманев Г. А. Указ. соч. С. 121, 128.] 30 октября, видимо с целью наказать москвичей за трусость, Сталин подписал приказ о прекращении продажи вина и водки в столице.

Тем временем большинство сбежавших и эвакуировавшихся из Москвы на автомобильном и конном транспорте двигались по шоссе через Владимир на Горький. Дорога была узкой, часто возникали пробки. Вышедшие из строя автомобили просто сталкивали в кювет, движение никто не регулировал. Уже 17 октября жители столицы Поволжья стали свидетелями «великого переселения народов». Профессор Добротвор в тот день писал в дневнике: «Через Горький идут вереницы автомобилей из Москвы, причем преимущественно взрослые люди и мужчины. Должно быть, руководящий состав: пока преобладают автомобили ЗИС. Нехорошо, что едут немало молодых, здоровых людей в возрасте 25–30 лет. Настроение тяжелое».[33 - Забвению не подлежит. С. 519.] На следующий день тысячи машин продолжали идти через Горький дальше на восток, в сторону Казани. Только теперь это был второй эшелон: женщины и дети в грузовиках.

В чем же феномен московских событий октября 1941 года? Вероятно, в том, что в короткий миг неожиданно свалившейся свободы, особенно 15–17 октября, народ продемонстрировал свое истинное отношение к советской власти и ложным ценностям, насаждавшимся ею двадцать лет. Проникнувшись мыслью, что сталинской диктатуре пришел конец, многие люди не бросились превращать «каждый дом в крепость», а ринулись грабить, крушить и спасать свою жизнь и имущество. Вина за это во многом лежала и на пропаганде. Вместо того чтобы честно обратиться к народу, что положение катастрофическое, настал решающий час войны, государство продолжало врать и рассказывать сказки о «пьяных батальонах» и комиссарах, раздающих свежие газеты.

Совинформбюро, невзирая на катастрофическое положение на фронте, продолжало освещать события лаконично и спокойно, с минимумом информации, как будто ничего особенного не происходило. Типичный пример, сводка за 20 октября 1941 года: «На Западном фронте немецко-фашистские войска, поддержанные крупными соединениями танков, предприняли несколько ожесточенных атак на наши позиции. Наши войска атаки немцев отбили». На следующий день примерно то же самое: «Немцы несколько раз предпринимали атаки наших позиций, бросая в бой новые части. Наши войска атаки врага отбили». И ни слова о том, где шли бои и где находились эти пресловутые «позиции».

«…Командиры сидят, пьют и жрут»

Между тем неверие в победу и моральное разложение наблюдалось не только в тыловых городах, но и в самой Красной армии. Считая сложившееся положение безнадежным, многие бойцы и командиры не рвались на фронт, а стремились повеселее провести время. Сложившийся беспорядок красноречиво описал политрук А. И. Тюшев. В своей записной книжке он 2 октября 1941 года сделал следующую запись: «Такого безобразия я еще не встречал. По тылам пристроились командиры, сидят, пьют и жрут, а воевать некому. Штаб дивизии не знает, где находятся ее части, какие из них существуют, а каких нет».[34 - Государственное учреждение Центральный архив Нижегородской области (ГУ ЦАНО). Ф. 6217. Оп. 5. Д. 89. Л. 4.]

Настоящим рассадником всякого рода безобразий и криминала стали так называемые запасные полки, то есть тыловые части, в которых призванные из запаса проходили подготовку непосредственно перед отправкой на фронт. Офицеры, в отличие от рядовых, служили в этих частях на постоянной основе в течение нескольких лет. Понятно, что служба на таких блатных должностях не сулила никаких опасностей, зато часто вела к моральному разложению.

Характерный пример – 94-й запасной стрелковый полк, дислоцировавшийся в районе города Арзамас. В качестве казармы там использовался местный клуб, и начальник особого отдела полка младший лейтенант Кочубей составил красочный отчет о том, что там творилось: «Настоящим сообщаю, что политическая работа в 94-м запасном стрелковом полку находится на низком уровне… Клуб 94-го запасного стрелкового полка превратили в неизвестно что. В клубе творится полный хаос. Множество бойцов находятся совершенно пьяные, на полу валяются бутылки и грязь. В зрительном зале между стульев можете встретить рвоту и даже оправу бойцов. Среди всей этой грязи вповалку спят бойцы. Начальник клуба младший политрук Дудков и другие работники, в т. ч. военком 94 ЗСП Баюков с этим безобразием никаких мер не принимают. Бойцы находятся в совершенно антисанитарных условиях, имеются случаи, когда прибывающие красноармейцы остаются без питания… При обследовании также обнаружен валявшийся у клуба разорванный комсомольский билет, занимаются пьянством, ибо, как они говорят, «все равно умирать».

Видимо, чтобы развеяться от скуки, бойцы сломали несколько замков, побили множество стекол и поломали кресла в зале. Во время игры в бильярд был подожжен бильярдный стол.[35 - ГОПАНО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 2103. Л. 48.] Впрочем, в столь высокой степени морального разложения, постигшей полк, ничего удивительного не было. Поскольку те, кто должен был следить за дисциплиной и личным примером вдохновлять бойцов на будущие подвиги, сами развлекались по полной программе. Так, политрук 2-й стрелковой роты учебного батальона Барбиков 18 сентября самовольно с группой бойцов покинул расположение части и направился в деревню Хватовку. Там он нашел пивную и стал показывать красноармейцам и младшим командирам пример, как надо пить пиво. Достигнув искомой кондиции, политрук зашел в дом к первой попавшейся женщине, откуда и был взят патрулем.[36 - Там же.]

В современных художественных фильмах особистов принято изображать одержимыми злодеями, только и придирающимися к честным красноармейцам с целью кого-нибудь расстрелять. В реальности проблем с дисциплиной и моральным разложением в армии хватало, и кто-то должен был за этим следить.

В последующие годы 94-й запасной стрелковый полк еще не раз «прославился» на всю Горьковскую область, но об этом будет рассказано ниже.

«Как объяснить народу?»

Октябрь 1941 года стал месяцем, когда неверие в победу и антисоветские настроения получили самое широкое распространение. Проявлялось это в самой разной форме. С целью разъяснить народу положение дел на фронте, правда, не реальное, а в том виде, как хотелось руководству, в сельскую местность и мелкие города обкомы партии направляли агитаторов, которые читали лекции и отвечали на вопросы граждан.

Однако советский народ все же был неглупым и часто своими вопросами ставил партийных «миссионеров» в тупик. Так, секретарь обкома М. И. Родионов, выступая на городском партактиве, сокрушался по этому поводу: «Агитаторам часто задают вопросы, почему мы оставляем города и все отступаем? На этот вопрос агитаторы ответить не могут, а руководители им не могут подсказать, так как не знают сами… Как объяснить народу причины такого поражения нашей армии? Мы же народу десяток лет говорили, что можем отразить любую комбинацию капиталистических стран – и вдруг враг у Москвы. Можно ли уже теперь подготовить общественное мнение к строительству линии обороны?»[37 - ГОПАНО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 2416. Л. 63.]

В пружинном цехе завода «Красная Этна» коммунист Лисин в течение пяти месяцев не платил членские взносы, заявив, что у него в целях пожаробезопасности власти сломали сарай, и, пока его не уделают, он платить партии ничего не будет. Этот факт лишний раз подтверждает, что никакая пропаганда не сможет вытравить из людей любовь к самому святому – частной собственности.

Антисоветчина пробралась даже в святая святых – Горьковское военно-политическое училище НКВД. 28 октября в преддверии, как казалось, предстоящего захвата области вермахтом, политрук И. Ф. Генрихов устроил митинг среди политруков запаса, на котором говорил: «Ленинград предали сволочи из партийного руководства. Горький скоро будет в руках немцев, ибо вы – жулики, а они опытные воины. Пройдет немного времени, и городок военно-политического училища взлетит на воздух, а уцелевших командиров и политработников я буду собственноручно расстреливать». Удивительно, но в качестве наказания ему ограничились исключением из партии. На большее, видимо в ожидании скорого прихода немцев, не решились.

Политрук Малахов в своей роте говорил, что «германские офицеры живут гораздо лучше, чем советские командиры». Говоря о приказах командира дивизии, в которой он ранее служил, Малахов утверждал, что они являлись контрреволюционными, и только благодаря командиру полка, который просто игнорировал приказы, их полк и уцелел от разгрома.[38 - ГОПАНО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 2103. Л. 64–68.]

Жили советские офицеры и впрямь неважно. В столовой училища царила полная антисанитария, голодные политруки часами давились в очередях, а потом ели из грязной, немытой посуды манную кашу и похлебку, называвшуюся «суп». И так каждый день. Матчасти почти не было. Все обучение велось пятью винтовками на роту и двумя старыми орудиями. В общежитии из-за нехватки мест многие спали прямо на полу.[39 - Там же.]

Не отставала и сельская местность. Так, бригадир колхоза «Красный Октябрь» Марков в присутствии группы колхозников заявил: «Скоро настанет время, и мы будем уничтожать коммунистов. Я первую пулю пущу в первого попавшегося мне коммуниста, когда это будет возможно». В колхозе «Стахановец» Тонкинского района колхозник Костров грозил бригадиру колхоза: «Скоро пройдет ваше время. Вот придет Гитлер, и мы вам тогда сломаем головы».[40 - Там же. Д. 2188. Л. 119.] В Воротынце кто-то начал распространять антисоветские листовки, в которых провозглашались лозунги: «Долой колхозы» и «Долой коммунистов». Причем народ так осмелел в ожидании падения советской власти, что разбросал листовки даже в помещении Воротынского райкома партии! Некоторые граждане уже практически в открытую призывали расправляться с евреями и коммунистами. В Ляховском районе были обнаружены листовки с призывами «Войну кончай, бойцы домой, комиссаров долой!».[41 - ГОПАНО. Ф. 3. Оп. 1. Л. 120, 123.]

На Балахнинском бумкомбинате коммунист Рогов не стал выполнять партийные поручения, заявив: «Если я буду заниматься общественной работой, то буду расстрелян немцами». Школьники пятого – седьмого классов одной из школ Вознесенского района отказывались вступать в пионеры, обосновывая это тем, что если они станут пионерами, то, когда придут немцы, их повесят.[42 - Там же. Л. 121. Д. 2398. Л. 25.] Понятно, что дети придумали это не сами, а под влиянием разговоров в семье, по наущению родителей.

19 октября исполняющая обязанности прокурора Воротынского района Н. Н. Соболева в присутствии ряда гражданок говорила, что «народ никогда не простит советской власти за хлеб, отправленный в Финляндию накануне войны с Германией, наши неудачи на фронте объясняются рядом измен…». Как говорится в спецдонесении НКВД, Соболева также распространяла «верные сведения», что товарищ Сталин ходит в лаптях по Чебоксарам, немцы на Москву вместо бомб бросают колбасу и целые головы сахара и тому подобное.[43 - Там же.] Последнее было не чем иным, как выдаванием желаемого за действительное. Изголодавшийся при советской власти народ действительно ждал, что немцы их накормят, будут сбрасывать на города колбасу и другое продовольствие.

Наиболее распространенным слухом в Поволжье осенью 1941 года стало утверждение, что якобы пропавший без вести полярный летчик Леваневский, оказывается, жив и бомбил Москву в составе люфтваффе, после чего был сбит и попал к нашим в плен. Откуда пошла эта информация и почему именно Леваневский, сказать трудно. По одной из версий, в плен к русским действительно попал немецкий летчик с похожей фамилией, не то Левински, не то Леваневски, и оттуда, дескать, и пошло. Но, во всяком случае, о Леваневском говорили в очередях за хлебом, спрашивали лекторов на митингах.

О тревожной обстановке тех месяцев вспоминает Нина Дегтева:

«Страх пришел ко всем жителям города Лысково в октябре 1941 года. Ходили слухи, что Москва окружена, вот-вот немцы подойдут к Горькому. В городке ввели патрулирование улиц, затемнение. В армию уходили родные моих подруг, забрали многих десятиклассников, стали все чаще приходить похоронки, все это страшно нагнетало обстановку.

Наш заштатный городишко переполнился эвакуированными из Белоруссии, Прибалтики. Вселяли их в дома без разрешения жильцов, таков был закон войны. Царила тревога, которая еще больше усилилась, когда через Лысково потянулась вереница машин самых разных марок, чаще грузовики, кузова которых были забиты фанерой. Они везли жителей Москвы на восток. Было очень страшно смотреть на это. Погода стояла очень холодная, поэтому во многих машинах стояли печки-буржуйки, и из кузовов валил дым».

Время от времени антисоветчики арестовывались органами НКВД. Так, 16 октября был задержан бригадир-шофер завода № 197 имени Ленина А. К. Павлов. Согласно материалам дела, он «выражал неверие сообщениям Информбюро, клеветал на Красную Армию и положение на фронте, распространял клеветнические измышления, дискредитирующие руководителей партии и правительства». 24 ноября он по статье 58–10 был осужден на десять лет лишения свободы. 29 октября был арестован технолог завода № 112 А. И. Фиделин. По данным органов, он «клеветал на мощь Красной Армии и опошлял лозунги партии и Советского правительства». Он также получил «десятку», но в 1943 году был реабилитирован. П. М. Чайкин был тоже арестован энкавэдэшниками в октябре 1941 года за то, что «имея радиоприемник, принимал фашистские радиопередачи и распространял провокационные слухи, пускаемые фашистами». И опять же десять лет «по пятьдесят восьмой».[44 - Забвению не подлежит. С. 634, 641–642.]