Мы, или Хроника одного сплава

Сейчас, судя по происходящему у входа на станцию «Речной вокзал», как раз кончается час-пик. Впрочем, вернее сказать – временной период-пик. Угадать его продолжительность в данный конкретный день практически невозможно. Может, действительно час, а может и два, и больше.

Мы вклиниваемся в людской поток, он подхватывает нас, проносит через турникеты и втаскивает прямиком в распахнутые двери вагона.

– Посадка закончена! – надрывно звучит из динамиков.

Люди продолжают втискиваться в вагон.

– Не мешайте отправлению поезда!

Меня всё сильнее вдавливает в стену, к которой я прислонился в надежде облегчить себе продолжительное стояние.

– Я сказал, закончена посадка! Отпустите двери! – срываясь на хрип, вопит машинист.

Давление на меня стабилизируется. С тихим визгом двери захлопываются, и состав, тяжело вздрогнув, устремляется в туннель. Едва придя в себя после трамбовки, я мгновенно окунаюсь в ужасную, как в парной, духоту и какофонию запахов: пот, духи, кожа ботинок, чьё-то несвежее дыхание. И движение, перетекающее от одного конца вагона к другому. Здесь кто-то переступил с ноги на ногу, чуть дальше кто-то покачнулся, кто-то задел кого-то локтем – всё вокруг колышется из стороны в сторону и вверх-вниз. И звуки: женские, мужские, подростковые голоса прорываются сквозь грохот состава, трезвон чьего-то мобильника. Рядом со мной средних лет мужчина, балансируя на растяжке правая нога – левая рука, уставился в зажатую в правой ладони книжку. От нечего делать я пытаюсь вчитываться в текст – ровно до того момента, пока изо рта мужчины не вырывается сдавленных чих. Ничем не прикрытый, разлетается миллионом капелек, задевая моё лицо. Брезгливо морщусь, отворачиваюсь и закрываю глаза. Трясусь в темноте, среди запахов, движения и шума. «Станция Тверская» – звучит, как избавление.

Я отделяюсь от стены и опять отдаюсь на волю людского потока. Он выплёвывает меня на перрон, а затем снова подхватывает и увлекает прямиком к эскалатору. Мерно гудящая и изредка чем-то поскрипывающая машина неспешно опускает меня вниз – хоть какая-то передышка среди толкотни. И опять голоса и запахи, и даже здесь непрерывное движение: оглядываются, поправляют сумки, переминаются стоящие справа; слева, стуча каблуками, проскакивают самые торопящиеся. Стриженый затылок Костика маячит неподалёку – внизу, в пяти головах от меня. На сходе с последней ступеньки, за секунду до очередного включения во всеобщее безостановочное движение, передо мной, на уровне живота, вдруг возникает скрюченная морщинистая ладошка с пригоршней монеток.

– Сынок… хлебушек… – доносится до меня.

Тут кто-то толкает меня в левый бок, отчего я подаюсь вправо и получаю лёгкий, почти невесомый, тычок справа под рёбра. Даже не в меня ткнули, а я сам сшиб что-то. До ушей долетает звонкий стук меди о каменный пол.

А меня уже подхватила неудержимая сила и понесла. Всё что я успеваю – бросить короткий взгляд туда, откуда прозвучало «хлебушек». В темном углу у эскалатора глаза выхватывают сгорбленную седовласую фигурку в потрёпанной серой кофточке и юбке до пола. А там, на полу, редкой россыпью тускло поблескивают кругляши медяков…

Чёрт! Как нехорошо получилось…

Чёрт, черт, черт!!! – метрономом стучит в моём мозгу до самой станции имени «Дмитрия Донского».

… -Вань, ты чего такой хмурый, – настороженно спрашивает Костя, когда мы выходим из метро.

– Да так… Бабулю задел… в толчее этой сраной! Нехорошо получилось.

– Сильно задел что ли?

– Нет вроде.

– Ну, что поделаешь… Бывает…

Действительно бывает. И бывает хуже. Но почему так гадко на душе?

Разгадкой этого вопроса я занимаюсь всё то время, пока Костя ведёт меня к брошенной, как он выразился, неподалёку машине. На самом деле «неподалёку» обернулось пятьюдесятью минутами быстрого хода: сначала вдоль городской дороги, потом дворами, а затем вдоль трассы. В итоге: Москва позади, потрёпанный временем и пробками Костиков «Форд» по левую руку, а впереди… Впереди – свобода! Целый месяц свободы от пробок, метро, каждодневных обязанностей по работе!

– Залезай! Погнали! – командует Костя. И зачем-то тихо добавляет: – Наши городских…

Рванув с места, Константин уводит машину в крайний левый ряд. Вальяжно откинувшись на спинку сиденья, тремя пальцами левой руки принимается подкручивать руль, правую держит на рычаге переключения скоростей. Вообще, ездить с Костиком страшно. Он лихач, и хоть старается правил не нарушать, по крайней мере, специально, но его обгоны почти из-под самой задницы длиннющих фур и гружёных плитами тягачей, с выездом лоб в лоб на встречку – это… Я даже не знаю, как это назвать. Пока ему везёт. Ему и его пассажирам, но есть у меня предчувствие, что когда-нибудь всё это плохо кончится… Скосив глаза, я бросаю взгляд на спидометр и вздрагиваю. Стрелка неумолимо ползёт к последнему делению на шкале – 220 км/ч. Сейчас уже 145.

– Может, притормозишь? Ограничения, ГАИ и всё такое…

– Блин, – мотает головой Константин. – Задумался.

Он плавно жмёт на педаль тормоза. Стрелка отползает назад и замирает на отметке 115. Позади нас сразу же раздаётся раздражённый гудок.

– Проезжай, – бурчит Костя, уступая дорогу.

Обдав нас волной выхлопов и разогретого воздуха, чёрный и сверх всяких норм и правил тонированный «Нисан Мурано» стрелой уносится вдаль.

– Ездят же… – вслед ему цедит Костик, поморщившись. – И ни ограничений им, ни ГАИ…

– Да ладно тебе. Когда-нибудь попадёт.

– На законопослушного гаишника? – улыбается Костя.

– Ну, а почему бы и нет?

– Блажен, кто верует, Вань.

– И откуда в тебе столько пессимизма, Константин?

– От жизни Иван, от жизни… – вздыхает Костя. Он протягивает руку к автомагнитоле, нажимает на «On», и из колонок вырывается голос кумира конца 80-х, начала 90-х:

«Мы хотим видеть дальше,

Чем окна дома напротив.
Мы хотим жить,
Мы живучи, как кошки.
И вот мы пришли заявить о своих правах. Да!
Слышишь шелест плащей?
Это мы.»

Голос Цоя, его манера исполнения завораживают. В такт музыке я принимаюсь кивать головой, а Костя – постукивать ладонью по рычагу переключения скоростей. Губы его приходят в движение, повторяя за певцом:

«Дальше действовать будем Мы,

Дальше действовать будем Мы,

Дальше действовать будем Мы,

Дальше действовать будем Мы…»

Меня тоже пробирает, и я подхватываю шепотом:

«Мы родились в тесных квартирах

Новых районов.
Мы потеряли невинность в боях за любовь.
Нам уже стали тесны одежды,
Сшитые вами для нас одежды.
И вот мы пришли сказать вам о том,