Пришельцы из холодильника

Установочные гнезда делаются универсальными, и, разумеется, они совпали, и когда утром я проснулся, то первым, кого я увидел, был мой кролик, ковылявший на зеленых лягушачьих лапках с ластами. Передние лягушачьи лапы были слишком короткими для него, и он подметал пол синтетическим мехом, а задние, напротив, были снабжены такими сильными пружинами, что при любой попытке сделать скачок Лопоух кувыркался через голову, а потом долго лежал на спине и барахтался, пытаясь встать на ноги. Бедное животное не понимало, что с ним происходит, и жалобно повизгивало, пребывая в полном шоке.

Пельмень стоял рядом и, подталкивая ногой моего кролика, громко ржал. Выводить меня из себя было любимым занятием Пельменя, и он занимался этим все время, за исключением тех редких минут, когда спал, ел или выдавливал прыщи.

Сделав вид, что я не совсем еще проснулся, я незаметно протянул руку к своей гипноподушке, которая, пока я спал, незаметно пичкала мою память сведениями по элементарной механике и астрономии, и неожиданно огрел брата подушкой по башке. Удар вышел отменным, я и сейчас им горжусь. Пельмень с глупейшим лицом, на котором было написано самое искреннее удивление, растянулся во весь рост.

Разумеется, он тотчас вскочил и, схватив свою гипноподушку, бросился на меня, и мы принялись дубасить друг друга со всей силы. Прекратили мы драться только тогда, когда в нашу каюту прикатил на грохочущих гусеницах дедушка Коробок.

Он подхватил нас с Пельменем поперек туловища и, с легкостью оторвав от пола, закинул себе на плечи. Мы почувствовали себя точно две лисицы, провалившиеся в медвежью берлогу. Если бы вы увидели Коробка хоть раз в жизни, то поняли бы, что сопротивляться бесполезно: Коробок принадлежит по выпуску к самой первой гусеничной партии роботов-исследователей, предназначенных для работы на неосвоенных планетах, и каждая из его пневматических ручищ по силе превосходит ковш бульдозера. Одним словом, я хочу сказать, что, прежде чем бороться с Коробком, вы вначале подеритесь с двумя бульдозерами, и, если одолеете их, тогда у вас еще есть шанс... Эдак один к ста...

Наш добрый ржавый старикан был порядком возмущен и тряс нас, словно котят.

– Кто первый начал? – грозно спросил он, ставя нас на пол и мрачно оглядывая повреждения, которые мы нанесли друг другу.

Пельмень, вытирая с носа кровь, молча ткнул пальцем в мою грудь.

– Неужели ты первый начал, Митрофан? Даже не верится! Разве нельзя договориться по-хорошему? Вы же братья! – возмутился старик.

– Ага, братья! – фыркнул я. – Интересно, как я буду с ним договариваться? Может, мне стоило сказать: «Ай-ай-ай, как тебе не стыдно, Пельмешек! Ведь ты же мой родной братик! Зачем ты дразнишь меня и откручиваешь лапки у моего кролика? Это ведь нехорошо! Давай лучше вместо этого возьмемся под ручки и пойдем гулять по коридору, нюхая цветочки в горшках и обсуждая проблемы высшей математики!»

Коробок внимательно посмотрел на меня своими зрительными объективами, и я почувствовал, что старик меня понял, и мне стало приятно, потому что всегда приятно, когда чувствуешь, что кто-то из взрослых, кого ты уважаешь, тебя понимает.

– Вообще-то ты прав, Митрофан. Не все можно объяснить словами, – сказал Коробок. – Иногда более действенными бывают другие методы. Как-то на Земле, когда «Кашалот» еще только строился, к Репке пристали два ангарных робота. Здоровенные такие были ребята – вдвоем сгружали семитонные контейнеры. Я стал убеждать их извиниться. Они заупрямились. Я стал говорить, что с дамами так не обращаются: они стали хохотать и грубить.

– И как, в результате они извинились? – нетерпеливо спросил я.

Коробок взглянул на свои бульдозерные ручищи.

– Извинились, но не сразу. Мне пришлось их слегка поуговаривать. После этого оба отправились на ремонт, впрочем, мне тоже пришлось подремонтироваться... Вот тогда-то я и понял, что порой слова полезно подкрепить чем-то более действенным.

Коробок задумался, изучающе осмотрел нас и сказал:

– Ладно, что уж с вами делать – подрались так подрались. Поехали в медотсек, надо привести вас в порядок, пока никто не увидел, на кого вы похожи.

Коробок был родственной нам душой. Он понимал нас с братом куда лучше, чем мама с папой, и никогда не ворчал, как Репка. Мы с Коробком отправились в медпункт, и там старик остановил нам кровь из разбитых носов и припудрил ссадины. Делал он это очень споро и привычно, что неудивительно, ведь мы с Пельменем дрались раза по два в неделю.

После медпункта Пельмень решительно отправился в мастерскую, взял там банку с фосфоресцирующей краской, кисть и отправился в нашу каюту. Я молча шел за ним, не понимая, что он хочет. Оказавшись в нашем отсеке, Пельмень окунул кисть в банку и, не глядя на меня, сказал:

– Митрофан, давай делить каюту!

– Спятил? Как мы ее будем делить? – поинтересовался я.

– Элементарно. Проведем по полу черту. Это будет граница. Она считается неприкосновенной. Тебе запрещается переходить на мою территорию, мне – на твою. Не хочу иметь с тобой ничего общего.

– Отлично! – согласился я. – Давай делить! Но запомни: нарушение границы будет служить поводом к войне!

Пельмень кивнул и, наклонившись, быстро провел по полу толстую светящуюся черту. Разделив отсек, мы не удержались и разделили также стены и потолок. Признаюсь, это было сделано уже по моему требованию, потому что я подумал, что если делить, то делить все, чтобы была полная ясность.

В погоне за полной ясностью я поздно спохватился. Черта несмываемой краски была уже проведена, и я обнаружил, что в результате раздела коварный брат отхватил себе лучшую часть комнаты – ту, где стоял наш с ним общий компьютер с кучей игровых программ и спортивные тренажеры, имитирующие катание на горных лыжах и «охоту на мамонтов». Мне только и досталось, что иллюзограф со всеми земными картинами да две полки с видеокристаллическими книгами.

– И учти, – предупредил Пельмень, – если ты что-нибудь уронишь и оно закатится за черту, эта вещь становится моей собственностью! Не проси потом вернуть!

– Договорились, но и ты учти: если ты сам заступишь, даже случайно, то станешь моим рабом! – сказал я, желая досадить ему.

К тому времени я уже заметил, что, стараясь отхватить себе «охоту на мамонтов», Пельмень пожадничал и почти не оставил себе входного люка. Теперь, чтобы войти в отсек или выйти из него, ему пришлось бы выделывать самые сложные акробатические номера, прижимаясь спиной к косяку и стараясь сохранить равновесие на узкой десятисантиметровой полосе. Причем я, разумеется, всякий раз собирался стоять рядом и внимательно следить, чтобы не было заступа.

4

Внезапно включился динамик внутренней связи, и мы услышали обеспокоенный голос Яичницы:

– Мальчики, вы где? Уже десять минут одиннадцатого. Вы опаздываете на завтрак!

Мой брат направился было к выходу, но я, свистнув, привлек его внимание:

– Стоп, Пельмень! Раз динамик находится на моей половине, значит, и звук тоже мой, и ты не имеешь права его слышать.

Пельмень гоготнул. Если бы вы только слышали, как противно он это делает – словно набрал кучу гаек и дребезжит ими в стакане.

– А кто тебе сказал, что я что-то слышал? Может, я сам вспомнил, что пора завтракать? – заявил он и, неуклюже протиснувшись, вышел в коридор.

Все наши были уже в столовой. Папа Морж сидел за столом и наворачивал жареную картошку. При этом он еще ухитрялся переругиваться с Леликом, называя его то «тупицей», то «махинатором». Повздорили они из-за того, что компьютер обыграл Моржа в шахматы, и теперь обиженный Морж утверждал, что компьютер смухлевал и вернул на доску сбитого ферзя. Мама, как всегда, ела мало. Она следила за своей фигурой.

Бабушка Репка была тут же. Она озабоченно заглядывала во все кастрюли и спрашивала:

– Вы не помните, куда я сунула свои шейные подшипники? Мало ли что могло взбрести мне в голову?

– Репка, разве можно быть такой рассеянной? Зачем ты их вообще снимала? – забеспокоилась Яичница.

– Видишь ли, мне хотелось их проверить, а то у меня шея стала скрипеть! Вначале я очистила свои слуховые спирали, потом вспомнила, что нужно смазать маслом коленные суставы и подкрутить к сердечнику два стабилизатора. За всем этим я так завозилась, что забыла, куда сунула подшипники, – объясняла Репка, рассеянно шаря в выдвижном ящичке у себя в груди.

Старенькая Репка – наш робот-нянька. Ее взяли с Земли именно на случай, если появятся дети, а мы, как вы видите, появились, и Репке не пришлось ржаветь в бездействии. Мои самые ранние воспоминания, как и, наверное, воспоминания Пельменя, связаны с ней, с тем, как она качает нас на своих железных руках, кормит кашей и не разрешает баловаться. Правда, сейчас мы с Пельменем уже выросли, и если у Репки и получается теперь кого-нибудь нянчить, так только нашу сестру Дискетку, давно ставшую ее любимицей.

Все мы – и я, и Пельмень, и Дискетка – так привыкли к Репке и сроднились с ней, что зовем ее просто «ба» и не представляем, что когда-то могли существовать дети (это мы знаем из древней истории), которые росли без роботов-нянек. Впрочем, вероятно, в те допотопные времена роботов-нянек заменяли так называемые «родные бабушки».

Внезапно люк отсека открылся, и в отсек влетела моя младшая сестра Дискетка. Я поднял на нее глаза и едва усидел на стуле. Должно быть, мама осталась без косметики, потому что весь запас ее пудры и помады красовался теперь на лице моей сестренки. Что же касается помады, то в данном случае Дискетка не ограничилась одними губами и измазала ею все пространство до носа, включая и сам нос.

– Ты зе красишься, вот и я лешила! – сказала Дискетка, с видом королевы усаживаясь за стол.

– Ты с ума сошла! – охнула мама.

Впрочем, спорить с Дискеткой и заставлять ее смывать косметику она не стала, зная, что та немедленно разрыдается, а потом будет дуться три дня.

Из всей нашей семьи Дискетка обладает самым независимым характером. Трудно даже сказать, в кого она такая уродилась. С ней не соскучишься. Каждый день от нее надо ждать очередной шалости, причем проказы никогда не повторяются, что свидетельствует о редкой изобретательности сестры.

Один раз она напустила полный звездолет жуков из конструктора, дав им задание прятаться и собирать себе подобных, и эти жуки объели на «Кашалоте» все пластмассовые детали. В другой раз, обидевшись на меня за что-то, она обмазала мое кресло суперклеем (на сиденье до сих пор остались обрывки моих штанов).

Но самую крутую штуку она отколола, когда пробралась ночью в навигаторскую, стала рассказывать главному компьютеру страшилки и так его заболтала, что испуганный Лелик спрашивал потом у папы Моржа, правда ли, что у нас на звездолете обитают красная рука и гроб на колесиках и почему они в таком случае не включены в список членов экипажа?

Завтрак продолжался. Ближе к его концу Репка внезапно вспомнила, что забыла выключить атомную печку, и, всплеснув руками, поспешно укатила из отсека. При этом она ужасно лязгала, и из нее сыпались микросхемы.