Пришельцы из холодильника

Глава II

ЛЕДЯНАЯ ПЛАНЕТА

Лень думать самому – изобрети себе думалку.

    Митрофан

3 февраля 2455 года

1

С утра я сидел за столом, уныло смотрел на накопившуюся кучу файлов с домашним заданием, которые выводил на монитор упрямый Лелик, и от скуки переругивался с думалкой, предлагавшей переброситься в картишки... Хм, раз я уж упомянул думалку, придется о ней рассказать.

Мое главное увлечение – конструирование. Не так давно я выпросил у Лелика один из его неисправных процессоров и, разобрав его на схемы, попытался соорудить из них электронную думалку, которая делала бы вместо меня домашние задания. Я воображал, как она будет щелкать математические примеры и переписывать упражнения по русскому, а когда кто-нибудь постучит в наш отсек, будет вопить моим голосом, записанным на лазерную дорожку: «Не входите! Мешаете заниматься!»

Я провозился с думалкой недели две, но работа, честно говоря, продвигалась с трудом. С корпусом думалки проблем не было: он представлял собой небольшой прямоугольный ящик с единственным оптическим элементом – глазом и единственной тонкой длинной рукой, которую я открутил от старого игрового автомата.

Припаяв последний контакт, я присоединил думалку через дополнительный порт к компьютеру и велел ей самопрограммироваться. Десять дней я выжидал, воображая, как думалка умнеет не по дням, а по часам, но когда включил ее, меня ожидало разочарование.

За десять дней напряженной учебы думалка только и сумела, что мастерски обучиться ругаться, а на мой вопрос: «Сколько будет пять плюс два?» – ответила: «Восемь!» Когда же я поправил ее, думалка разозлилась и сказала: «Врешь, собака! Мне лучше знать!» Обруганный собственной думалкой, я вышел из себя и пригрозил немедленно разобрать ее на части. «Ну чего ты пристал? Отдохнуть мне, бедной, не даешь, долбаешь меня дурацкими вопросами из высшей математики!» – плаксиво ответил мне механизм.

Поняв, что я соорудил уже вполне сложившуюся хроническую идиотку, от которой ничего толкового не добьешься, я оставил ее в покое и только выучил играть в подкидного дурака. Как оказалось, сделал я это на свою голову. Обучая ее играть в карты, я надеялся выигрывать, но в картах думалка так преуспела, что из ста сыгранных нами партий выиграла девяносто восемь. Я уже решил, что моя думалка – гений картежной игры, но потом обнаружил, что она ловко ворует карты из отбоя.

Переругиваясь с думалкой, я искоса поглядывал на Пельменя и получал искреннее удовольствие, наблюдая, как он мучается. Минут пять назад братец уронил на пол микродиск с игровыми программами, и тот откатился на мою половину отсека. Теперь Пельмень переминался с ноги на ногу у черты, размышляя, как ему достать диск, не нарушив при этом границы. Наконец он сделал из проволоки щуп с изгибом на конце и этим щупом осторожно придвигал к себе диск. Но когда диск был уже в десяти сантиметрах от черты, я встал и, схватив его со щупа, помахал им у брата перед носом.

– Стоп, Пельмень! Забыл правило? Что ко мне упало, то для тебя пропало!

Теперь мы с Пельменем были в расчете за то, что весь вчерашний день он держал меня в напряжении, подкарауливая у черты моего кролика и угрожая, что разберет его на части, если Лопоух пересечет границу.

Убедившись, что я не собираюсь возвращать ему диск, Пельмень стал громко возмущаться, но, видя, что это не действует, придумал иной вид мести. Он подошел к «охоте на мамонтов», выставил ее на полную громкость и, выпустив из иллюзографа трех мамонтов и пещерного медведя, стал с ними сражаться игровым пластмассовым топориком. Охотился Пельмень крайне бестолково, а я от досады, что не могу принять участие в охоте, метался вдоль черты. В конце концов Пельменю все же удалось взять верх, но только потому, что он с самого начала, смухлевав, поставил себе в настройках игры «бесконечную» жизнь.

На втором уровне Пельмень выбрал трех саблезубых тигров и вышел против них с одним джойстиком в руке. Это было уже явным издевательством над всяким правдоподобием, потому что, окажись Пельмень в настоящем каменном веке, хватило бы самого хилого тигра и одного вида бивней мамонта, чтобы мой братец уже улепетывал со всех ног.

В этот момент включился звуковой динамик, и мы услышали голос Лелика:

– Кхе-кхе... Не сочтите меня назойливым, может, кое-кто кое-что и забыл, но кое-кому сейчас дежурить в навигаторской!

Я засмеялся, считая, что сейчас дежурство Пельменя, но он тоже засмеялся, и по этому противненькому смеху я вспомнил, что его очередь была вчера, а сегодня моя. Поразмыслив, я пришел к выводу, что дежурство – это даже хорошо. Во всяком случае, можно будет не делать уроки, сославшись на то, что я устал, пока дежурил.

Когда я выходил из отсека, Пельмень продолжал хохотать надо мной, не замечая, что к нему, готовясь для прыжка, ползут саблезубые тигры. Вблизи их голограммы выглядели натурально, от них даже пахло по-особенному – большими хищниками, не брезгавшими падалью.

– Тебе бы только позлорадствовать! Мелкий ты человечишка! – презрительно бросил я ему на прощание.

Люк уже закрывался, когда я услышал тигриное рычание и дикий вопль. Очевидно, Пельмень на время забыл про игру и нападение тигров застало его врасплох.

Я довольно хмыкнул и с отличным настроением отправился в навигаторскую.

2

В навигаторской я внимательно осмотрел кресло и даже ощупал его. В прошлое мое дежурство Дискетка настоящее кресло отодвинула в угол, а на его место поставила иллюзорное, настолько похожее на настоящее, что я догадался о подмене, лишь оказавшись на полу.

Но на этот раз все было как будто в порядке – во всяком случае, кресло было вполне материальным. Я опустился в него и, подняв внутренние шторы, включил полное затемнение.

Управление звездолетом – это прямая обязанность главного компьютера, с которой он успешно справляется, дежурному же остается лишь подстраховать Лелика на случай сбоя или отказа одного из его блоков. Вероятность такой неисправности – один к десяти миллионам, так что все дежурство я надеялся совершенно спокойно любоваться созвездиями сквозь прозрачные стены отсека.

Если бы вы только знали, как прекрасны созвездия, когда смотришь на них из навигационной рубки! Все освещение в отсеке потушено, горит лишь зеленоватая подсветка приборов и серебрятся обтекаемые поверхности резервных блоков.

Вокруг «Кашалота», похожие на золотой песок, рассыпаны созвездия Млечного Пути: Жертвенник, Центавр, Южный Крест – три ярких звезды первой величины, а немного выше – Фальшивый Крест, образованный звездами, принадлежащими разным созвездиям – Парус и Киль.

Мой взгляд привычно скользит по созвездиям. За свою жизнь я видел их столько раз, что мне не нужно задумываться, чтобы определить, где Чайник, Хвост Змеи, Орел, Лира, Центавр и Волк, а где Возничий, Близнецы, Корма и Большой Пес.

Еще севернее между Орлом и Лебедем находится очень маленькое созвездие Стрела и чуть более крупное созвездие Лисичка. Восточнее расположена довольно заметная небольшая группа звезд созвездия Дельфин.

Я перевожу взгляд на «туловище» Скорпиона с красным Антаресом и цепочкой ярких звезд «хвоста», вонзенного в Млечный Путь, и мне не верится, что наш корабль летит со скоростью, почти равной световой. В глубине души я уверен, что приборы обманывают и на самом деле мы стоим на одном месте. Разве может такое быть, чтобы мы летели, а звезды оставались бы все такими же маленькими, далекими и недоступными?

В такие минуты мне невольно приходят на ум страшные мысли, что, быть может, всю мою жизнь мне придется провести в замкнутом пространстве «Кашалота». Мне будет уже почти шестнадцать, когда мы наконец доберемся до созвездия Щит со скоплением звезд Дикий Герцог и исследуем все планеты Веника.

Если хоть одна из планет подойдет для жизни, мы дадим на Землю лазерограмму, извещая об этом, а сами останемся на огромной планете, где наверняка будет намного интереснее, чем в тесном брюхе нашего «Кашалота». Если же планеты непригодны для жизни, тогда нам придется возвращаться на Землю за новым заданием, а это означает провести в космосе еще восемнадцать лет. Но об этом я предпочитал не думать...

Я мирно любовался звездами, забыв, что дежурю, как вдруг внезапно сработал сигнал тревоги, и я подскочил на кресле, как ужаленный.

– Что? Где? – воскликнул я.

– Не «что» и не «где», а справа по курсу в ста миллионах километров от «Кашалота» локаторы обнаружили неизвестный астероид. Если мы не изменим курс, возможно столкновение, – ворчливо сообщил Лелик.

Это известие заставило меня встряхнуться. Прощай, дрема!

– Чего ты меня грузишь? Оповести капитана! – приказал я.

Нашим капитаном считается папа Морж. Изредка он любит поважничать и даже надевает капитанскую фуражку, хотя ни в чем больше его власть не выражается. Еще бы, ведь командовать членами семьи совсем не так просто, как посторонними.

– Думаешь, я без тебя не догадаюсь? Капитан уже давно оповещен! – фыркнул Лелик.

– Тогда зачем ты ко мне прицепился? И сирену незачем было включать! – рассердился я.

– Должны же и у меня быть маленькие радости? Видел бы ты, с каким глупым видом ты вскочил и заорал: «Что? Где?», – заявил Лелик, и я еще раз выругал конструкторов, заложивших в компьютер искусственную личность, обладающую кучей недостатков.

Постепенно в навигаторской собралась вся наша семья. Заметив в отполированной панели компьютера, что появился Пельмень, я наклонился над микрофоном Лелика и, делая вид, что отдаю приказы, стал громко произносить совершенную чушь:

– Изменить тангенс курса в соответствии с синусом тупого угла! Совместить рули с векторными координатами в двойной прогрессии! Просчитать возможное отклонение по формуле Шпунцера – Грюнера! Увеличить накал реактора на семь целых и две десятые градуса!

Пельмень, соображавший в управлении «Кашалотом» еще меньше, чем я, смотрел на меня, вытаращив глаза.

– Ты что, спятил? Что за ахинею ты несешь? – шепнул мне Лелик. Вслух же, поддерживая мою игру, компьютер громко произнес: – Слушаюсь, командир! Все будет сделано! Про формулу Шпунцера – Грюнера я бы сам не догадался... потому что ее не существует, – добавил он снова шепотом.

Грохоча по покрытию пола громадными ступнями, в рубку ввалилась Репка. В своих ручищах она держала вязанье и, быстро работая спицами, вязала гигантский носок по меньшей мере девяносто пятого размера. Вязание было ее страстью, хотя и лишенной всякого практического смысла, потому что в ракете поддерживалась постоянная температура, вдобавок носки такого размера смог бы носить лишь великан.

Увидев в руках у боевого робота носок, Пельмень было заржал, но Репке стоило лишь повернуть в его сторону свою грозную голову с мерцавшими красными объективами, чтобы он сразу заткнулся.