Паутина

Дерягин замер, еще надеясь забыться и забыть о надвигающихся деньгах, о прочих передрягах. Холодело, покалывало правое запястье – отлежал. Что лучше: прожить счастливую, но короткую жизнь, или длинную, но несчастную? Или – упростив: умереть молодым, но богатым, или нищим, но очень старым?

Внезапно полумрак на потолке сгустился и серым шевелящимся комком стал опускаться на Дерягина. Как будто двигаясь короткими перебежками, комок то замирал, то опять срывался вниз, подбираясь все ближе и становясь все крупнее и оживленнее…

Около девяти утра, нашампуривая и поджаривая мозг, скручивая взбунтовавшийся кишечник, в начале тихонько захныкал, а потом все громче и громче стал голосить телефон. Выскочив из сна, Дерягин схватил телефон.

– Срочно приезжай, – глухо прогудел Сап.

7

С каждым днем росло и крепло ощущение приближающейся катастрофы. Но подобно преступнику, которого приговорили к смерти, Дерягин старался не думать, что его ждет не сегодня-завтра. Ведь все равно ничего уже изменить. У него просто не хватит духа разорвать невидимую паутину и уйти от Сапа. Так же как в свое время не хватило решимости раздобыть пистолет и застрелиться…

Ко всему прочему, если он уволится, то Пирог больше его никуда не позовет и Дерягин больше никогда не увидит Пташкину. Без денег он до смерти никому не упал.

Дерягин отмахивался от нехороших мыслей, старался не грузиться ими. Но эти пугающие мысли сами собой, назойливо лезли в голову, застревали там, ворочались и разрастались, словно раковая опухоль, пожирая Дерягина изнутри.

В таком подвешенном, лихорадочном состоянии ничего не хотелось, – даже рисовать. Коснувшись карандашом бумаги, он вдруг замирал, неподвижным взглядом увязая в белом мареве листа. Потом вдруг вскакивал из-за стола и торопливо ходил, ходил по комнате, как заключенный по камере, гоняя, пережевывая и переживая одно и тоже, одно и тоже.

Чем больше у него было денег, тем меньше хотелось заниматься творчеством, и тем хуже он себя чувствовал. Все краски померкли. Мир усох и сжался до темно-серой воронки. От накатывающих волн страха знобило и ломало. И хотелось только одного: чтобы навязчивые, пиявчатые мысли отпустили его. Дерягин чувствовал себя жалкой мухой, которую поджаривали на медленном огне…

Позвонил беззаботный Пирог и позвал на дачу к Оле Павловне, той странноватой, худосочной блондинке, подруге Пташкиной.

– А Светлана будет? – почему-то спросил Дерягин и смутился.

– Будет и не только она, – загадочно усмехнулся Пирог.

Как обычно почти все расходы легли на Дерягина. Остальные, особенно Пирог, были не при деньгах. Купив все, что нужно в ближайшем супермаркете, на трех такси махнули за город. И во флагманском такси спереди сидел с дымящейся сигарой в руке Дерягин. Он блаженно улыбался, как человек, которого оставляет ползучая, тлеющая боль.

***

На даче развели костер. Пирог стал колдовать над шашлыком из свинины и бренчать на старой, расстроенной гитаре.

Дерягин удивленно поглядывал на оживленную Пташкину. Потягивая через тростинку коктейль и подталкивая ногою в лодочке ветки в костер, она рассказывала об авиакатастрофе так, словно это была забавная история. Она доучивалась на патологоанатома и любила поговорить о смерти, о странных болезнях и чужих деньгах. О том же невольно заводил речь и Дерягин, когда ему было не по себе… Вспомнился больничный коридор, неуклюжий рассказ об операции и ткнувший в бок призрак в белом. Дерягину вдруг загорелось нарисовать Пташкину.

Портрет не получался, – черты лица расползались. Обычно это Дерягина сильно расстраивало и заставляло сомневаться в себе. Но только не теперь. На него снизошло что-то вроде озарения и все вокруг заиграло оглушительно-радостными красками. Он вдруг понял и ощутил что-то огромное и прекрасное, чего невозможно описать словами. Его обдало теплой и сладкой волной, подобной той, что окатывала его детстве, когда он казнил на кухне мух.

Ему просто нравилось водить обугленной веточкой по белой картонке из-под обувной коробки. Нравилось рисовать Светлану. Рисование было прекрасным поводом сколь угодно долго смотреть на Пташкину и выхватывать отблеск костра в ее быстрых, порхающих глазах. Она его пьянила наравне с коктейлем, который намешал Саша Мельников, парень Оли Павловны. Он барабанил в местной группе и мечтал открыть бар под названием Бар-а-Басс, где будут продавать только самые изысканные и дорогие напитки.

Навязчивые, тревожные мысли отпускали Дерягина. И чем дольше Дерягин прикладывался глазами к Пташкиной, а губами к оранжевой смеси в стаканчике, тем легче Евгению становилось. И тем сильнее он ощущал себя воздушным шариком, который накачивали веселящим газом. Ему казалось, что еще немного Пташкиной и оранжевого коктейля, и он оторвется от бревна и взлетит высоко-высоко, в густеющую синеву.

Дополнительным ингредиентом вечера была тихая и одинокая Карина с пепельными волосами и острым подбородком, которая задумчиво поглядывала на Пирога, бренчавшего на гитаре и гнусавым голосом певшего про черепаховый лорнет. Оля Павловна суетливо позвякивала кастрюлями и тарелками на веранде, самозабвенно играя роль расторопной хозяйки. В ее ногах путалась крохотная собачонка, таращившая мультяшно-большие глаза. Саша Мельников с тонкими чертами узкого лица и нависающими веками, тряся гривастой головой и ритмично дрыгая правой ногой, стучал вилками по бревну, подыгрывая Пирогу.

– …Оказывается, этот астероид – громадный бриллиант, – торопливо проговорила сияющая Пташкина.

– Вот бы мне кусочек от него, – сказал Дерягин. Он допил свой коктейль и показал рисунок Светлане.

– Не похоже, – сказала Светлана, приподняв тонкие брови.– Совсем…

– Я знаю, – с широкой, блаженною улыбкою сказал Дерягин, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – В топку его.

– Ах, зачем… – Пташкина схватила Дерягина за руку. Но он все-таки бросил рисунок в огонь. И не удержавшись на бревне, нет, не взлетел, а упал на траву, увлекая за собою Пташкину.

И тут же смех вырвался наружу. Вслед за Дерягиным засмеялась Пташкина.

– Как насчет поцелуя за портрет… – полушутя спросил Дерягин, которому вдруг показалось, что это его минута и возможно все.

– Так ведь не получилось, – глаза Пташкиной растерянно заметались между Пирогом и Дерягиным.

– Тогда за попытку… – тихим дрогнувшим голосом проговорил Дерягин и, затаив дыхание, слегка обнял напрягшуюся Светлану и приблизил свое лицо к ее раскрасневшемуся лицу…

Но тут подоспел Пирог. Он проворно вклинился между Дерягиным и Светланой и со словами:

– Давайте правильно распределим роли, – впился в губы Пташкиной.

Облом…

Оставалась задумчивая, заманчивая, вкусно и дорого пахнущая Карина в бежевых джинсах с вкраплениями серебристых блесток. Дерягин грубовато схватил ее чуть выше локтя и потянул к себе. Она расслабленно, безвольной куклой повалилась на спину. Дерягин с отчаянной веселостью заглянул ей в лицо и тут же протрезвел, перестал улыбаться, – бледно-зеленые по-кошачьи распахнутые глаза Карины окатили холодом. Обожгло затылок и спину. Весь кураж пропал.

– Извини, – смущенно пробормотал Дерягин, поежившись. Он поспешно отвернулся и схватился за шампур.

Плохо… Очень плохо… Совсем не прожарилось… И к тому же жилистое.

Исподволь смеркалось, как в кинозале перед началом сеанса. Дерягину показалось, что все это уже было, что этот унылый фильм он уже когда-то видел. Давным-давно Саша уже тряс своими лохмами и выстукивал по бревну замысловатый ритм. А Оля Павловна с лупоглазой собачкой на невидимом поводке лет сто тому назад уже металась между костром и верандой, подыгрывая своему барабанщику звяканьем кастрюль и тарелок… Карина вот-вот мяукнет и прыгнет в темень, приняв ее за мышь. А обжимавшиеся в траве Пирог и Светлана зароются в землю и обрастут желтыми огурцами.

Со стороны озера донесся тоскливый вой. И оборвался. Собачка тявкнула и, сорвавшись с невидимого поводка, пропала из виду.

– Улисс! – испуганно прозвенела Оля Павловна. Все прислушались. Ни звука в ответ. Лишь костер и магнитофон устало трещали между собой.

Оля Павловна, всхлипнув, сорвалась в темноту, как с обрыва. Вслед за ней кинулся Саша. Все тронулись к озеру, ища Улисса.

Вскоре темнота уплотнилась и дохнула сыростью. Споткнувшись о корягу, Дерягин угодил ногой в парное молоко.

– Озеро, – проворчал он и захлюпал мокрой сандалетой.

Заговорили шепотом, словно на похоронах. Откуда не возьмись, невдалеке вздрогнул костерок и стал колыхать темную фигуру.

Обхватив руками колени, у подрагивающего огня сидел рыбак в бушлате и кепке с козырьком на затылке. Седоватые кусты бровей нависали над длинным крючковатым носом, а нос – над большим вытянутым ртом. Выпуклыми остановившимися глазами рыбак угрюмо смотрел на удочку над черной рябью.

– Собачку не видели? – спросил Пирог.

Рыбак ничего не ответил, даже не шелохнулся.

– Как улов? – Пирог икнул.

Та же насупленная тишина.

– Время не подскажите? – не унимался Пирог.

Раздалась трескучая трель, и завоняло тухлыми яйцами.