Огненный рубеж

А пищальники – они из простых, миром наняты, до войны охочи, в деле своем искусны. К чему их гнать? Поставить над ними москвитина, и дело государево они соблюдут, как надо.

Воейков склонился перед Холмским поясно, князь ответил поклоном легким, но не обидным.

Из-за спины у Воейкова вышло два… нет, три… четыре ратника, и у каждого ухо резано.

Вот так чудо! Ждал одного, заполучил еще троих, да все одной меткой мечены. Его, Холмского, меткой, по собацкому племени новгородцев щедро расставленной.

Воейков принялся было объяснять, что не понял, кого из всех звать к шатру, а потому привел всех, кто…

– Погоди! – Холмский властно замкнул ему уста движением руки.

Темнея лицом, оглядел четверых голубчиков. Трое опустили взгляд, а один глядел, как и тогда, девять лет назад, яро. Дерзец! Ничуть не исправился.

– Знаю вас как мятежников против великого князя. Раздумываю, побежите вы нынче или нет. Будете служить прямо или опять бунт, опять кривизна?! Жизни лишать не желаю вас, хоть вы мне и противны. Даже от службы ослободить могу: ступайте, приказные люди вам бумагу напишут, мол, с разрешенья ушли, не своим дуром. Токмо пищали свои да огняный припас оставьте, за вас кто-нибудь потвёрже зде, на Угре, постоит. Ненадежный вы люд, веры вам никоторой нет… Можете и остаться, но знать должны: не токмо что побежите, а в малом поколеблетесь, уж тут я с вас шкуру спущу.

Дерзец криво ухмыльнулся.

– Цто скажем, храбростные мужи новгородчи? – обратился он к своим товарищам.

Теперь все четверо смотрели на Холмского не яко на воеводу государева, но яко на зверя нечистого.

– Коснятин, скажи, цто хощешь, а мы с тобой заодин.

– Ну, так тому и быть. Княже, останемся и стоять желаем до прямого дела, а Бог даст, так и до смерти. Никто не побежит. Но не за тебя встанем, а за землю. За тебя бы, кровожад, нимало бы не стояли.

Кровь бросилась Холмскому в лицо. Сечь! Рубить! Насмерть! Всех!

И положил он уже руку на рукоять сабли, но взвыли зурны у шатра и ударил полковой набат.

Всё. Полезли татарове большой силой. И нужны ему пищальники новгородские, яко воздух. Не ради слабости сердца, а ради общего дела надобно стерпеть дерзость подлой черни, надобно помиловать. Пусть бьются! Пусть служат. А там посмотрим, кто жив останется и что с ним делать.

– Вон! Воейков, веди их на место и глаз с них не спускай. Живо!

Татары выбросили с того берега четыре конных клина и попытались вбить их стремительным ударом в тело Большого полка. За спиной у них стояла стена лучников, била густо, и от того лучного стреляния свет померк над русским воинством.

Рявкнули ответно малые московские пушечки. Холмский сам видел, как ядрышки размером в малое яблоко рвали плоть людей и лошадей. Какой-то мурза упал с разбитой грудью, другой знатный воин орал и выл от того, что ему оторвало ногу, но в седле удержался. Чей-то конь взвился на дыбы и рухнул с разорванной шеей.

Татары подобрались ближе. На них сыпались стрелы московских ратников, но Ахматовы бойцы упрямо двигались вперед. У самого берега их встретили огнем тюфенги: горячий дроб ударил с тридцати шагов, вырывая из вражеского строя десятки конников.

На миг оторопели татары. Сбились в кучу их клинья.

Боярин Симский подъехал к нему стремительно.

– Княже, пищальники! Разом попятим татаровей!

– Нет.

– Что? Не слышу.

– Нет! Веди передовые сотни.

И Федор Васильевич дал знак трубачам: давайте, мол, бьём!

Две дюжины конных сотен Большого полка рванулись навстречу татарам. Встретили на самой кромке. Ударили.

Сверкнули сабли, копья вонзились – где в щиты, а где в тела, секиры высекли искру из шеломов. На миг гортанные крики бьющихся оглушили Холмского. Раненые и убитые падали, падали, падали в речные волны…

Татары недолго щит подержали и оборотились вспять. В спины им били лучники. С неба на самих лучников московских падали нескончаемым дождем вражеские стрелы.

Охотники, спешившись, вошли в воду и принялись дорезать вражеских раненых, вытаскивать своих, ловить лучших коней.

Даниил Дмитриевич наметанным глазом посчитал: и десятой части силы своей Ахмат не ввёл в прямое дело, а у берега и на берегу лежат сотни две мертвецов, из них три четверти – татарских. Кого-то еще река унесла. Усмехнулся. Дорого Ахмату встанет к их берегу приступать!

Он, князь Холмский, тоже отбивался не всей силой, не половиною и даже не третьей частью.

До вечера перестреливались. Татарские батыры-поединщики звали русских на бой посреди Угры, в волнах. Холмский запретил. Пустая забава! Кто бы кого ни сбил с коня, а и победителя чужая стрела найдет. Русским же отдавать одного за одного невыгодно: их меньше.

Ночью забылся недолгим сном.

Восстал ото сна затемно, Бог, однако ж, дал отоспаться. Принялся было за утреннее правило, да не дали Холмскому достоять его до конца. Пошли, один за другим, доклады.

Дозорные принесли ему бритую голову мурзы: может, знаешь такового, княже?

Оказывается, дюжина татар тихо переплыла реку по безлунной ночи, вырезала сонную сторожу и сама, наткнувшись на вторую, где старшой был порасторопнее, легла под саблями вся, до единого человека.

Вот голова ордынского стратилата и глядит на него мертвыми очами. Ведаю ли его? Нет, сего не встречал ни разу…

Потом прибыл гонец с сеунчем от князя Ряполовского, старшего из воевод полка Левой руки. Даниил Дмитриевич ждал: не дай, Господи, прорвали! Беда, затыкать нечем. Новых сотен из Москвы не пришло, а Большому полку, по всему видно, сей день делиться силою татары не дадут – жарить начнут.

Гонец, безвестный сын боярский, заулыбался да и принялся сказывать сеунч, улыбки с лица не роняя:

– Посылает тебе князь Семен Иванович Ряполовский бунчук у татар на бою отобранный, большой чести бунчук, знать, у кого-нито из лучших людей Ахматовых взят. А с бунчуком шестьнадесять татар пленных да один их татарский улан, то ли целый бий, гораздый боец, токмо после трех ран в руки дался.

– Добро… – У Холмского отлегло от сердца.

Стало быть, получил Ахматка горячей каши! Сидит, хлебает, потерьки подсчитывает…

– Добро, – повторил князь и снял серебряный перстень с левого мизинца, – возьми, добрый вестник.

– Вместно ли? – спросил гонец, проявляя вежество.

– Да вместно, вместно… Ради милосердия Пречистой ко всем нам. О славных делах Ряполовского великому государю доложу.

Тот подарок забрал, поклонился и вышел.

Холмский едва успел отправить пленников с отобранным у врага бунчуком в Москву, как с берега ему доложили: опять татары идут полной силой. Вышел из шатра. И впрямь: не травятся, ломят.

И с этого самого мига не ведал князь ни отдыха, ни трапезы до позднего вечера. Весь день шли ордынцы через реку, получали ядра, стрелы, дроб, но упрямо таранили Большой полк. Сменял Холмский сотни, стоявшие под дождем из татарских стрел у берега и грудью принимавшие вражеский таран. К сумеркам не стало у него свежих сотен, все рублены-стреляны-сечены, Большой полк ввел он в дело до конца.