Мятеж

Был, вероятно, и еще какой-то разговор, но здесь лента порвана. Мы после этих переговоров тут же, в штадиве, устроили с крепостниками летучее совещание, обсудили все, что сказал нам Ташкент, и постановили идти в крепость, созвать там общее собрание и из нас одному выступить с обширным докладом как по поводу вчерашнего заседания в штабе Киргизской бригады, так и для разъяснения этого только что из центра полученного распоряжения.

Выбор пал на меня. Дружески напутствовали, заряжали ребята бодростью, энергией, – так провожали, словно чувствовали, как обернется все дело. Пошел еще в крепость Мамелюк, пошел Пацынко; Чеусов и другие с ним уехали раньше; мы – обождав, посовещавшись, выработали линию поведения.

Шегабутдинов остался в штадиве, с Чеусовым в крепость не возвратился и вообще до конца мятежа туда больше не показывался, ни на минуту не оставляя военный совет.

За эти полтора-два часа, что остались нам до поездки на крепостное собрание, мы связались и поговорили с Пишпеком. Ни с каким другим центром по области связи установить мы не могли, – не знали, на кого положиться.

Единственным был – Пишпек. Заведующему там пунктом особотдела Окорову, верному, надежному парню, дали телеграмму:

Военная. Вне всякой очереди. Восточный.

Восставший батальон двадцать седьмого полка, соединившись с другими гарнизонными частями, захватил крепость и пытается провозгласить себя высшей властью. К нам на помощь из Ташкента идет тридцать восьмой броневой отряд и фронтовая рота на грузовиках. Как только они прибудут в Пишпек, дайте мне знать немедленно шифром, а их пока, впредь до особого распоряжения, остановите в Пишпеке. Мандатом на действия вам будет служить эта телеграмма. Примите меры к предупреждению у вас чего-либо подобного. Известите Зиновьева и ряд ближайших работников. № 900.

    Уполномоченный РВС Туркфронта Фурманов.

Окотов сразу забил тревогу, созвал ответственных работников и прежде всего, ввиду чрезвычайной секретности заседания, дал всем подписать смертную бумагу. Вот она:

ЯВОЧНЫЙ ЛИСТ

Мы, нижеподписавшиеся, присутствовавшие на совершенно секретном заседании 13 июня 1920 г. в 8 ч. вечера, созванном зав. пунктом Особого отдела, сим обязуемся хранить в строжайшей тайне все, что говорится, и все даваемые поручения. За нарушение тайны обрекаем себя на расстрел.

    1. Окотов, 2. Борзунов, 3. Шаповалова, 4. (неразборчиво), 5. Жиманов, 6. (неразборчиво), 7. Айдарбеков, 8. В. Сопов, 9. Булавин, 10. Кара-Мурза, 11. Кондурушкин, 12. (неразборчиво), 13. (неразборчиво), 14. Судорчин, 15. (неразборчиво), 16. Зиновьев.

И тут же избрали орган действия – секретный штаб, о чем составили протокол.

ПРОТОКОЛ № 1

Общего собрания активных работников Пишпекской организации РКП под председательством Окотова. 13 июня 1920 г.

После доклада Окотова о причинах созыва работников приступлено к избранию секретного штаба, с правом начальнику штаба единоличного разрешения всяких вопросов. В помощь начальнику штаба необходимо избрать помощника и адъютанта.

После прений избраны: Начальник штаба тов. Окотов. Помощник начальника Кара-Мурза. Адъютант Голубь.

Заседали поздним вечером, к ночи.

Выработали приказ – наутро его расклеили по городу.

Приводим здесь целиком этот памятный документ:

ПРИКАЗ № 1

14 июня 1920 года

Сим объявляется, что с настоящего момента город Пишпек объявляется на осадном положении.

Вся власть в городе передается в руки штаба в составе нач. штаба тов. Окотова, его помощника Кара-Мурза и адъютанта тов. Голубя. Все распоряжения из области не подлежат исполнению без ведома штаба.

Воспрещаются всякие собрания, митинги, вечера и увеселения впредь до распоряжения.

На все время осадного положения воспрещается колокольный звон и церковные службы.

Выезд из города без пропуска штаба воспрещается под страхом расстрела на месте.

Товарищ Шаповалов назначается командующим всеми вооруженными силами Пишпекского, Нарынского и Пржевальского уездов; все его распоряжения действительны только за подписями начальника штаба или его помощника.

Начальником уездно-городской милиции назначается тов. Снигирев. Начальником гарнизона назначается тов. Жевакин.

Всякая подача и приемка телеграмм без разрешения штаба воспрещается.

Все военные силы города Пишпека и уездов: Пишпекского, Токмакского, Нарынского, Пржевальского – переходят в полное подчинение штаба г. Пишпека.

Все нарушения караульной службы, нарушение дисциплины, неподчинение штабу или неисполнение одного из пунктов настоящего приказа будут караться немедленно расстрелом.

Все коммунисты и советские работники остаются на своих местах и исполняют беспрекословно распоряжения штаба.

Вплоть до отмены осадного положения Ревком переходит в распоряжение штаба и исполняет только его указания. —

    Подлинный подписал начальник штаба П. Окотов, помощник Кара-Мурза, адъютант Н. Голубь.

Мы связались с Пишпеком, – уж не помню, что разузнали, о чем предупреждали, – за спиной боевого совета вели свою работу. То же самое делал, впрочем, и сам боесовет.

Одно дело – его официальные переговоры с нами и всякие заседания, а другое дело – та работа, которую они, боесоветчики, тоже там, у себя, не обрывали ни на миг. Особенно неспокойно держался сам крепостной «главком» Петров, – ему были решительно нипочем какие бы то ни было заседания и совещания, он их не признавал, плевал на все постановления, сам на заседаниях не был; вместе с Караваевым, Букиным и Вуйчичем не уходил из гущи бунтовщиков и вершил, непрестанно какое-то свое, цельное дело.

Прежде всего он определил, каким частям быть в крепости, как переформировываться, развертываться, пополняться.

Выяснял всякие возможности – свои и наши, выискивал командиров, ставил их на должности – словом, был действительно душой организующейся крепости. Народу сюда понабежало всякого и отовсюду: беженцы лепсинские и копальские; выпущенные или скрывшиеся из-под замков особотдела и трибунала; крепкие хозяйчики близких и отдаленных сел, деревень, наехавшие то с жалобами на «бесчинство властей советских», то за оружием, то попросту поживиться в суматохе или же навестить своих родных-знакомых. Были тут и перебежчики из разных команд, – комендантской, штадива, особовской, трибунальской, были выпущенные из арестного дома, пострадавшие вообще от советских карательных органов, шныряли инвалиды, – словом, такой подобрался материалец, который от первой искры, подобно бочке с порохом, взорвется. С таким материалом тонкая нужна осторожность: чуть оступился – и может быть вмиг конец.

Вся эта гневная масса зловеще волновалась, из памяти выхватывала разные воспоминанья про «разбои советчиков» (и тут продразверстка!), раскаляла атмосферу недовольства, грозила каждый миг прорвать плотину терпенья, вырваться бурным, буйным потоком на волю.

Петров, Караваев, Букин, Вуйчич, Чернов образовали группу так называемых «активистов», – они нисколько не хотели с кем-либо переговаривать и объединяться, они все хотели делать только сами.

Хотели, но… не решались. Им не хватало какого-то одного только винтика, пустив который в оборот, они совсем, совсем по-новому заставили бы работать крепостную машину. Они выражали явное недовольство тем, что боесовет якшается со штадивом и чего-то еще церемонится, но этим недовольством да проклятьями только и ограничивались: большинство боесовета не всегда было с ними: Невротовы, Фоменки, Прасоловы и иные. Эти, видимо, все надежды свои возлагали и все действия свои откладывали до прихода 26-го полка. Вот где был корень дела.

Пока что – промышляли приказами.

Приказ № 3 был о назначении командующего. Этот приказ издал военсовет. А теперь «командующий» издал за № 4 свой приказ, не считая, видимо, нужным заводить особую нумерацию.

Вот содержание документа.

ПРИКАЗ № 4

По войскам Семиреченской области

13 июня 1920 г.

№ 1

Предлагаю всем командирам полков, командирам рот и начальникам команд самочинных выступлений не проводить, о чем и сообщить своим частям. В случае неисполнения сего будут преданы суду.