Некоторые записи в блокноте пантеиста

? Да уж какие шутки? Ты в моём мире и на своём месте. Но не могу тебе не подсолить напоследок. За «нечисть» и тому подобное. Пенсия тебе назначена в пять тысяч рублей, то есть минимальная, жить будешь по адресу: ***, в коммуналке, с одним алкашом и бывшей шлюхой. Ну, а служить продолжишь в храме. Крест свой забери, – «чёрт» протянул отцу Митрофану распятье. – И все, ступай. Заболтался я тут с тобой. А у меня, вообще-то, очередь.

Отец Митрофан, окончательно запутанный и потерявшийся, неуверенно двинулся к двери, на которую «чёрт» указал ему украшенным золотым перстнем пальцем.

«Это всё какой-то обман, мистификация, – думал священник. – Может, я и не умер, а сплю в кошмарном сне? Отравился чем-нибудь намедни и вот – бред одолевает?» Но нет! Удар о дверь оказался более чем реальным. Отец Митрофан зачем-то оглянулся на «чёрта», перекрестил его, как бы благословляя, и со словами «Бог с тобой» скрылся за дубовой дверью.

? Со мной, со мной…, – устало проговорил Азазель и откинулся в своем кресле, прикрывая большие лучезарные глаза. Следующим «клиентом» был профессор-атомщик, перепивший какой-то гадости на дне рождения своей супруги. Слава Богу, с ним будет попроще.

Симпатичная теория

«Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Исуса. Кто ни во что не верит, даже в чёрта назло всем. Хорошую религию придумали индусы: что мы, отдав концы, не умираем насовсем…»

В. Высоцкий

Индусы верят, что в собак переселяются души тех людей, которые совершили преступление при жизни и очень хотят искупить свой грех или, по-индийски, улучшить свою карму. Именно поэтому собакам присущи такие качества, как смелость, самоотверженность, преданность и бескорыстная любовь к своему хозяину, другу, готовность пожертвовать ради него всем, даже жизнью. Конечно, это всё выдумки, вы же понимаете. Но мне такая теория очень и очень симпатична.

* * * * *

Жизнь у Семёна не задалась. Вернее, сперва всё было хорошо: школа, спортивная секция, первая любовь… Потом умерла бабушка. Ушла из жизни внезапно, нанеся Семёну сокрушительный удар. Вскоре за ней ушла мать. Два самых дорогих, самых любящих человека оставили Семёна наедине со всем миром. Что отец? Да его и не было никогда. Раньше Семёну говорили, что он полярник и космонавт, но вскоре стало понятно, что его и не существует вовсе, в том смысле, который вкладывают в слово «отец».

Семёна воспитывали бабушка и мать, а когда их не стало, то Семён, не выдержав горя, впервые стал пить. Водка – проклятая штука. Если бы она могла заглушить тоску, то во всем мире, а уж в России-то точно, были бы одни счастливые люди. Ан нет. Проблемы не уходят, тоска возвращается, а водки нужно всё больше и больше. И человек, который встал на этот путь, сперва тратит все деньги, потом продаёт все нужное и ненужное, а затем скатывается и до преступления. Так случилось и с Семёном.

Сначала он пытался приворовывать в окрестных магазинах. Но лихого мальца быстро вычислили, накостыляли, как положено, и просто перестали подпускать к торговым точкам на пушечный выстрел. Тогда Семён сменил тактику. Выследив какую-нибудь старушку возле здания почты в день пенсии, он, пробегая мимо, выхватывал у несчастной сумку с «заветной добычей» и был таков. Не густо, но хватало. Что до старушек – плевать, у них внуки есть. А я один. И Семёну везло. «Неуловимый разбойник» переполошил весь городок, пока однажды удача не отвернулась от него.

Стояли морозы. Дорожки, тротуары и даже стены домов, казалось, были покрыты тонкой корочкой льда. Холодно, скользко… Главное, скользко. Семён мчался от почты в сторону местного парка с очередной добычей подмышкой, предвкушая запотелый стакан «горькой» и чего-нибудь на закуску. «Класс, ещё дня три-четыре житухи. Гуляй, рванина!» – думал он. Когда Семён перебегал через дорогу, ноги его, одетые в заношенные прорезиненные кеды, заскользили, поехали в разные стороны и «неуловимый грабитель» со всего маху грохнулся затылком о заледенелый асфальт. Запоздалый визг тормозов, гулкий удар, жуткая боль во всём теле и пронзительный хруст костей. И темнота…

Так не стало Семёна, бедного малого, который очень тосковал и умудрялся держать в напряжении и страхе всех пенсионеров в округе.

* * * * *

Боль внезапно ушла. Семён разлепил глаза и беззвучно ахнул. Непонятно каким образом, но он летал. Летал над дорогой, над какой-то фурой, к которой со всех сторон бежали люди, и у которой под колёсами валялась какая-то красная тряпка. Нет, не тряпка. Это человек. Бедолага. И одет, как я. Такие же кеды, куртка. Или это я? Боже, это я. Нет, нет, не может быть. Ведь я вот, живой. Помогите. По-мо-ги-те!!! Но Семёна никто не слышал. И не видел. Все крутились возле кровавого месива, а когда примчалась «скорая», и вовсе разошлись кто куда.

Небо начинало сереть, и только тоненький голубой луч пробивался из-за самого зенита. Он как будто плясал перед потерявшимся Семёном. Затем этот луч стал расти, заполнять собой всё пространство, точно океан, и Семён поплыл. Поплыл прямо в него. Раньше он никогда не плавал, но сейчас плыл. Мимо дороги с фурой, мимо почты, где пережил столько «приключений», всё выше и выше. Над городом, где жил, над какими-то лесами, над луной. Вокруг только звезды и тени. Холодные, чужие, страшные, и зовут его: «Семён! Семён!». «Нет, не поддамся. Не возьмете», – беззвучно рычит Семён и изо всех сил пытается грести прочь. Легко сказать. Как в бурной реке против течения. Луч-океан затягивает его обратно, вяжет руки, ноги. Но Семён не сдается. Гребёт, что есть мочи, не разбирая дороги. «Только бы обратно, на землю, домой… А вот и какой-то сарай. Спрятаться там?!». И, пролетев сквозь крышу, Семён, точнее то, чем он теперь стал, со всего размаху плюхнулся в маленький, склизкий комочек только что родившегося единственного щенка старой дворовой суки. Комочек вздохнул и запищал, а сука с истинно материнской любовью принялась вылизывать его и подталкивать к раздраженному соску.

Наутро Клавдия Ивановна, деревенский почтальон, зайдя в старый сарай, увидела, что рядом с околевшим трупом её старой собаки попискивает премилый щеночек, такой чистенький и хорошенький, что Клавдия Ивановна разрыдалась: «Девочка моя! – ревела она над сукой. – Последние силы отдала, чтобы родить такого красавца».

* * * * *

Клавдия Ивановна назвала щенка Сёмкой. Имя как-то само прилипло к нему, и уже по-другому называть этого пушистого сорванца не хотелось. Сейчас Сёмка носился с курами на заднем дворе, звонким лаем дразня почтенного уже петуха, и весело улепётывал от него, когда тот, растопырив гребень, решал проучить визгливого шалопая. Клавдия Ивановна ласково смотрела на эту возню и думала: «Внучёк» мой совсем подрос. Вон какой прыткий. Петрушу совсем не боится. От же, пострел. Даром, что последний».

По всему было видно, что любит старушка своего питомца действительно, точно внука. И Сёмка отвечал ей тем же. Вскормленный заботливой рукой Клавдии Ивановны, он воспринимал её как мать: ловил её каждый взгляд, слушал каждое слово. Слушал и, Бог свидетель, всё понимал. Только сказать ничего не мог.

Так вот они и жили – одинокая старушка и её верный друг. Вместе разносили почту. Клавдия Ивановна ковыляла сзади, а Сёмка с почтальонской сумкой в зубах, весело виляя хвостом, всегда впереди. Вместе проводили дни и ночи, даря друг другу минуты радости и подлинного счастья, которыми не очень-то богата наша жизнь.

* * * * *

С пронзительным и каким-то горестным лаем Сёмка ворвался во двор соседки Алевтины, стал метаться, перебудил всех домочадцев. Алевтина испуганно выглянула в окно: «Уж не случилось ли чего?». И впрямь – над крышей Клавдииного дома уже плясали одинокие огоньки. Пожар! Но где Клавдия? И пёс мечется, точно зовет за собой. В деревне все живут как в большой семье. Когда у одного горе, то и у всех беда. И в чём попало, похватав ведра и кадушки, Алевтина, её муж и взрослые сыновья кинулись к дому Клавдии. А между ними Сёмка. Промчался, чуть не выбив дверь, встал на заполненной дымом веранде и лает призывно и жалобно, мол: «За мной, здесь хозяйка, жива».

Увидели, вытащили угоревшую, со сломанной ногой, но всё же живую. Дом, конечно, уже не спасти. Вон как пламя шумит. Да и Бог с ним, главное, жива осталась. А всё благодаря Сёмке. Как же он рад, что поняли его. Хлопочет у хозяйки, лижет лицо, руки. И вдруг, точно вспомнив что-то, Сёмка опрометью кидается в охваченный пламенем дом. Никто и не заметил, как он пропал. Соседи суетились вокруг раненой Клавдии да смотрели, чтобы пламя не перекинулось на их дома. Никому не было дела до собаки, которая только что спасла свою хозяйку. Вдали послышалась запоздалая сирена пожарной машины. С гулким шумом, рассыпая сноп искр, в доме Клавдии Ивановны обвалилась крыша.

* * * * *

Наутро пожарные, разгребая сгоревший дом, нашли обугленный труп собаки с зажатой в пасти почтальонской сумкой. Спася хозяйку, Сёмка пытался сберечь и то, что составляло смысл её жизни. Но не смог. Не дотянул совсем чуть-чуть…

* * * * *

Сёмка с рождения завидовал воронам: «И как они умеют летать? Никак их не поймаешь. Петруша вот не может, увалень старый. А эти… Эх, мне бы так!» А сейчас Сёмка летел. Жар и боль прошли. Страх тоже куда-то испарился, и Сёмка медленно поднимался над догорающим родимым домом: «Вон на траве лежит хозяйка, плачет. Главное жива. Оправится. И соседи молодцы. Ведь всё понимают, когда хотят».

Сёмка ещё сделал круг над домом, и тут его внимание привлек голубой ручей, спускавшийся прямо с чёрного ночного неба. Плавать Сёмка тоже любил, поэтому, не задумываясь, направился к этому чуду: «Обратно ещё успею. А сейчас я вам не помощник. Заслужил». Ручей медленно превращался в реку, озеро, и Сёмка радостно барахтался в его водах, поднимаясь всё выше и выше: над деревней, над звездами, над луной…

* * * * *

«Семён! Семён!» – кто-то звал его из темноты. И Сёмка вспомнил. Вспомнил всё. Что и не Сёмка он вовсе, а Семён, и всё, что происходило с ним до этого, что произошло теперь. И ещё он узнал голос – его звала мама. Милая мама, которую он не видел столько лет. А теперь увидел. То, что раньше ему казалось жуткими, пугающими тенями, преобразилось. Вот стоит мамуля и машет ему рукой, рядом бабушка. Улыбается, дорогая. Как же я скучал. А за ними… За ними многие и многие родственники, которых Семён и не знал никогда, – но всё же ждут его, любят. Вот оно истинное счастье – большая, дружная семья, полная любви и нежности. И, конечно, Семён ринулся им навстречу. Упал в их объятья. Он был дома.

* * * * *

Голубой океан медленно сжимался, превращаясь сперва в широкую реку, затем в тонюсенький ручеек. И вскоре стал лишь малюсенькой каплей на бескрайних просторах нашей вселенной. Куда унес он Семёна и всю его семью? Ведомо, наверное, одному лишь Богу. Но хочется верить, что в иные, значительно лучшие миры, где они всегда будут вместе на все времена.

Конечно, это всё выдумки, вы же понимаете. Но мне такая теория очень и очень симпатична.

Необыкновенная встреча

«Я, Иоанн, брат ваш, имеющий долю в несчастии и доли в Царствии Небесном чающий, сказал, когда возлежал я на груди Господа нашего Иисуса Христа: «Господи, кто избран предать тебя?» И отвечая сказал он: «Тот, кто вместе со Мной омочил руки в чаше Святого Грааля. И должно исполнится всё, Иоанн, чтобы уличил Отец мой Сатанаила во зле».

Тайная книга Иоанна ст.1

Эта необыкновенная встреча, которая очень повлияла на мою дальнейшую жизнь, произошла весной 20XX года. В ту пору я много гулял со своей собакой Терри по полю между Красным Селом и поселком Лаголово. Весна выдалась теплая, Тёрка (так я вообще-то называл свою собаку) была молодой, жизнелюбивой и радостно носилась между начинающими покрываться свежей травой кочками. Если бы не её способность бояться взрывов, выстрелов и всего того, чего боятся многие собаки, то встреча эта скорее всего не произошла. Но случилось то, что случилось.

Когда мы были довольно-таки далеко от дома, только что ясное, голубое небо внезапно посерело, невесть откуда появились темные свинцовые тучи, и долбануло так, что Тёрка моя чуть из шкуры не выскочила. Поджав хвост, она, как полоумная, заметалась по полю и, выбрав какое-то только ей известное направление, стремительным галопом помчалась прочь. Я потрусил следом, так как на все мои свистки, окрики и нецензурную брань Тёрка не реагировала, а мне вовсе не хотелось провести остаток дня в поисках своей собаки, да ещё под грозой.

В стороне от дороги стоял кустарник. Этакий островок в поле, окружностью десять-пятнадцать метров. Такие то и дело встречаются в нашем захолустье. В него Тёрка и заскочила. Заметив, что с другой стороны она не выбежала, я решил, что, видимо, со страху спряталась там, и быстрее двинул к кустам, пока бедолага не продолжила своё позорное бегство. Каково же было моё удивление, когда я раздвинул ветви этого насаждения. За плотной стеной веток и сучьев мне открылась ровная ухоженная полянка. Немного с боку на ней был выстроен приземистый шалаш, рядом лежало очищенное от коры бревно, перед которым дымилось заботливо выложенное камнями кострище.

На бревне сидел бородатый мужичок и гладил мою Терри. Вздымавшиеся кверху ветви кустарника почти смыкались над головой, образуя некое подобие купола, и придавали всему, что находилось в полумраке между ними, какую-то таинственность и загадочность. Странно, я столько раз проходил мимо этих кустов, но ни разу не видел ни этого мужика, ни шалаша, ни даже дыма от кострища. Да и Тёрка никогда не выказывала ни малейшего интереса к этим зарослям. А место, видно, обжитое, не вчера устроено. Надо сказать, что на самой границе поля, уже какой год в заброшенных погребах, некогда отстроенных заботливыми огородниками, обосновались бомжи. Но их все знали. Этот же мужичок на бомжа ну никак не походил. Да и Тёрка вела себя странно. От ее прежнего страха не осталось и следа. Сидела довольная, щурилась, несмотря на то, что сверху всё продолжало рокотать и грохотать. Мужичок повернул голову в мою сторону:

? Проходи, проходи, сынок. Мир тебе. Подруга твоя (так он назвал Тёрку) в порядке. Испугана очень была сперва, но больше бояться не будет, ? и он погладил довольную собаку по голове.

Голос у него был певучий, мягкий, как у священника. Мне подумалось, что так разговаривали в старину. Чувствовалась доброта и, в то же время, какая-то грусть. Я побольше раздвинул ветви кустарника и протиснулся внутрь. Тёрка, виляя хвостом, подбежала ко мне, ткнула мордой в руку, но сразу же вернулась к мужику.

Только сейчас я полностью рассмотрел моего нового знакомого. На вид ему было лет шестьдесят, небольшого роста, худощавый. Пышная седая борода небрежно падала на грудь. Но самое выдающееся в старике были глаза. Непонятного цвета, они как будто светились изнутри, точно в них были вставлены крошечные фонарики. На голове его была надета черная вязаная шапочка, напоминающая монашескую камилавку. Видавший виды чёрный вязаный свитер. Да заправленные в дешёвые сапоги простенькие брюки. Даже для теплой весенней погоды очень и очень скромно. Хотя, может у него в шалаше завалялись и тулуп, и валенки?

? Здравствуй, отец, – промямлил я, ещё не оправившись от потрясения, – прошу прощения за беспокойство.

? Полно тебе, проходи, посиди маленько, – как будто не заметил моего замешательства старик. – Какое уж тут беспокойство. Ко мне ведь кроме мышей да ёжиков никто и не заходит.

? А вы тут живёте? Давно? – неловко спросил я. Надо же о чем-то говорить. И, признаться, рассчитывал услышать: неделю, пару дней…

? Поди, четвёртый год ужо. Да. Милостию Божию.

Я прямо почувствовал, как челюсть у меня отвисла.