Дети Аллаха

Это пока была жива мама, мастерица накашат[1 - Искусство раскраски тела хной.], они могли ходить в мектеб и не думать, что будет на обед завтра.

– Ладно, – Умм-Насиб отступила в сторону, подняла руку для крестного знамения. – Идите, и поможет вам Святой Иоанн Милостивец!

Самир шагнул через порог, за ним прошмыгнул Ильяс.

– Куда мы пойдем? – спросил он.

– В Рыночный квартал, – ответил Самир. – Там всегда есть работа.

Очень хотелось оглянуться туда, где раньше находился их дом, но он сдержался. Почесал не до конца зажившую ссадину на лбу и зашагал по улице, неспешно, как подобает мужчине.

– Крепись! Да сохранит тебя Господь! – сказал старый Амин, как обычно сидевший у дверей своего дома.

Смуглый, морщинистый, в неизменном пиджаке цвета старого кирпича и засаленной феске.

– На все воля Божья, – как положено ответил Самир.

Соболезнования им придется слушать еще сорок дней, пока не состоятся третьи поминки.

Забор мектеба закончился, они миновали стоящий на перекрестке огромный портрет Башира ал-Хатиба, лидера христианской партии «Рассвет Машрика», что остался с выборов прошлого года: ангелы парили вокруг политика, держали над его головой венок. Миновали узкий переулок, где до обеих стен можно одновременно достать руками, и оказались за пределами Крепостного квартала.

Тут хоть и живут единоверцы, но работы не найдешь, придется отправиться к мусульманам.

Самир и Ильяс прошагали под растяжкой, надпись на которой гласила: «Аллах – цель, Пророк – пример, Коран – конституция, джихад – путь, а смерть на пути Аллаха – возвышенное стремление». Ее повесили к прошлому Дню независимости, весной, и за лето она выцвела, но буквы еще можно было разглядеть.

Позади остался крохотный мазар с черным куполом на кубическом основании, квадратный бассейн для омовения: на дне всегда стояла вода, и иногда, в засуху, мальчишки кидали в нее камушки, чтобы начался дождь.

Из ближайшей харчевни потянуло таким густым запахом нута, бараньей похлебки и мулухии, что у Самира заворчало в животе.

– Ничего, – сказал он, заглушая недостойный звук. – Вот заработаем, и купим. Все.

Ильяс сглотнул и кивнул.

Сначала надо зайти к каллиграфу Валиду-хаджи. Он водил знакомство с отцом, и иногда ему бывает нужен курьер, разносить заказы. Сам он старый, бегать по городу не захочет…

Улочки Рыночного квартала, как обычно, кипели людьми: кричали зазывалы, из окон и дверей мастерских доносились стук, визжание и стрекот, бродячие торговцы толкали тележки, нагруженные всякой всячиной, от бутербродов с бобами до платков. Собаки лежали в тени, вывалив языки. Запахи плыли такие густые, что хоть черпай их ложкой: пряности, кожа, нечистоты, пот, благовония.

– Христиане-свиноеды! Христиане-свиноеды! Молятся идолам! Бей их! – закричали за спиной.

Самир обернулся, сжимая кулаки.

Ага, мальчишки из Черного квартала, где живут двунадесятники, а женщины носят покрывала цвета ночи. Они любят дразнить чужаков, но тут, в толпе, напасть не рискнут.

– Проваливайте! – ответил Самир.

– Да! Валите! – поддержал его Ильяс.

Старший из мальчишек-двунадесятников, носивший прозвище Паук за сине-красную майку с Человеком-пауком, показал неприличный жест, и свора понеслась прочь, улюлюкая, хохоча и подпрыгивая.

– Придурки, – сказал Самир.

Они свернули к узкой двери, и оказались в такой же узкой лавке, забитой вывесками и банками с краской. От запаха клея и чернил у Самира засвербело в носу с такой силой, что он едва не задохнулся.

– Что надо? – спросил Валид-хаджи, такой же согнутый, как те значки, которые он выводил кистью.

– Уважаемый, – сказал Самир с поклоном. – Мы дети почтенного…

– Я помню, кто вы. – Доброты в голосе старика было меньше, чем мягкости в камне.

Через пару минут стало ясно, что работы у Валида-хаджи нет, что заказов мало, Аллах покарал безумием жителей не только города, но и всей страны, они перестали ценить истинную каллиграфию, и дружно помешались на печатных уродливых словах, вылезающих из машин…

Самир и Ильяс вновь оказались на улице, и тут же отступили к стене, давая дорогу нескольким бедуинам-аназа в неизменных абах[2 - Длинный плащ с рукавами.]: всякий знает, что кочевникам лучше пути не перебегать, они всегда при оружии и охотно за него хватаются. Миновали пристроившегося у стены музыканта, терзавшего ребаб перед оловянной миской, внутри которой лежала пара монет, и зашагали дальше.

– Может быть, уедем из города? – спросил Ильяс.

– Вот тебе раз. – Самир посмотрел на брата удивленного. – Куда?

– Ну, в деревню…

– В Кафр Касем? Пасти коз, сушить бургул[3 - Разновидность пшеницы.] на крышах? Ты умеешь это делать?

– Ну я же… Оно само… – забормотал Ильяс. – Но там же осталась родня.

Да, отец говорил, что у него в деревне двое братьев и сестра, и у каждого дети, и что живут они большой дружной семьей, так что двух сирот в Кафр Касем примут, накормят и не дадут пропасть… Но тогда не останется шансов найти убийцу и отомстить!

Как же тогда утолить ту ненависть, что пылает внутри?

– Там же граница, – заявил Самир серьезно. – Турки рядом, сирийцы тоже. Телевизора нет, ничего нет. Только козы и навоз. Так что нет, мы останемся здесь. Заработаем денег, – он положил руку брату на плечо, – отстроим дом, всего добьемся. Отомстим. Я обещаю.

Ильяс лишь тяжело вздохнул.

Они дошли от перекрестка, открылся вид на вход в Белый квартал, где живут кайсаниты: блокпост, а перед ним привязанный к столбу человек в окровавленной одежде. С головы его с ленивым карканьем сорвалась ворона, ветер отбросил волосы с лица, и стало ясно, что человек мертв.

– Пре-да-тель ве-ры и на-ро-да Маш-ри-ка, – прочитал Ильяс на табличке, что висела на шее трупа.

– Вот так и надо! – буркнул Самир. – Они сражаются, убивают тех, кто с врагом! Кто хочет, чтобы нас бомбили! Почему мы не такие?!

В Белом квартале хозяйничает «Движение обездоленных», не побоявшееся объявить джихад Америке. Там регулярно жгут звездно-полосатые флаги, а когда находят изменников, тех, кто продался западным дьяволам, то казнят и выставляют вот так, иногда одного, а порой и двух-трех.

Нарушителей шариата бьют палками, собирая толпы зрителей.

На самом деле «Движение» наложило лапу и на Рыночный квартал, и на большую часть страны…

Из-за поворота с ревом вынырнул джип, над крышей которого торчала пулеметная турель. Пронесся мимо, обдав мальчишек запахом бензина и машинного масла, с визгом затормозил у блокпоста. С подножки спрыгнул бородатый автоматчик в хаки, крикнул что-то, ему ответили, завязалась перепалка.

– Пойдем, а то заметят, – сказал Самир, сжимая через майку крестик, простой, кипарисовый, но зато подаренный отцом, да еще и освященный в монастыре Мар Симеона Дивногорца, что на Черной горе; точно такой же висел на шее и у Ильяса.

Христиане в столице Машрика – почти всегда ослы. Их бьют, а они терпят.