Вторая книга

А неподвижная кобыла

Вздохнёт порою о коне.

Дима в 19:13

Ещё четыре строчки,

И по делам пойду я,

Но только вместо точки

Поставлю запятую.

Яна в 19:16

И я пойду куда-то,

Где есть бильярд и пиво,

И в области разврата

Найдётся… перспектива.

Рабочий день подошёл к концу, а вечер, не менее содержательный и занимательный, только начинался. «Больше мы не пересечёмся» – подумал напоследок нечаянный футуролог и принялся сворачивать свою бурную деятельность, – «это отнимает слишком много времени». Однако прежде чем уйти, он распечатал поэтический винегрет и заглянул с ним в закуток В. Ленинградцева. Тот скептически встряхнул бумагой, пробежался одним глазом по тексту и категорически заявил: – Шекспир – отдыхает. – Потом подумал и добавил, что для науки это, впрочем, особого интереса не представляет, а заболевания такого рода с точки зрения психиатрического анализа следует лечить посредством химиотерапии. Он пробежался кончиками пальцев по книжке, в которой и беглый взгляд со стороны безошибочно угадывал нечто медицинское. Дима поинтересовался, не желает ли товарищ аналитик провести в неблизкий путь «нашего дорогого путешественника». Ленинградцев виновато вздохнул и сообщил, что планы его несколько иные, что через полчаса у него назначено. А пока, знаете ли, он собирается отвлечься от работы, от мороки с кандидатской, и наскоро набросать, в тезисах, ни что иное, как национальную идею, поскольку на его персональной страничке в сети образовалось свободное место. Слегка удивившись, чем решил заняться коллега, Дима вслух пожелал тому удачи и вышел вон.

В условленном месте, неподалёку, со слегка отстранённым видом изучая стенд отечественных торговцев солнцезащитными изделиями Поднебесной, ожидает недостающих сотрудников Андрей, время от времени что-то подправляющий то в одном, то в другом электронном устройстве, которыми он обвешан, будто ёлка шишками. Проводить его собрался небольшой, но дружный коллектив, между прочим обсуждающий тех, кто прийти хотел-хотел, да не смог. Слышится голос Димы: – Питер передаёт самые тёплые пожелания и извинения такой степени глубины, что я даже не уверен, удалось ли мне донести их без потерь. У него очередная клиентка. – Андрей комментирует: – Мало ему работников компании! – Затем, театрально оглянувшись – нет ли вокруг посторонних? – добавляет: – Снова будет вещать ни в чём не повинной жертве про шишки из Алупки. – На это сотрудники со стажем реагируют смехом, а один новенький, который ведёт себя довольно стеснительно и смеётся робко, затем несколько раз проговаривает про себя последнюю фразу, заметно шевеля губами. – Да уж, – заключает кто-то, – не совсем приличный анекдот.

Солнце, скрывшись за спинами зданий, позволяет прохладе выбраться из тени; компания трогается с места в сторону ближайшего кафе, где уже заказан столик. По дороге Андрей загодя начинает то сыпать шутками, то, внезапно делаясь серьёзным, делиться своими планами. Чуть погодя, почти у входа, вдруг приостановившийся Дима, изображая на лице смятение и воздев руку, произносит: – Каждый новый шаг мне даётся с болью… – На это гвоздь программы признаётся: – Честно говоря, таких признаний мне ещё никто не делал. Мне тоже неохота с вами расставаться, ребята… – Однако Дима разъясняет: – Нет, постой… Это всё мои новые туфли… – Все смеются и входят в кафе.

Ничего особенного внутри не происходит, так что нам нет никакой надобности за ними следовать; лучше подождём на свежем воздухе, пока неторопливые официанты движутся между столиками и баром, а сумбурные разговоры, как флажки на ветру, не дают сбиться с пути неугомонному времени. В эти же полчаса Ленинградцев, разделавшись с национальной идеей, остаток времени тратит на несравненно более волнующие дела: раздавив сигарету в пепельнице, торопливо пишет к незнакомкам, желающим, вероятно, изменить этот свой статус на противоположный: «Девушка, цитирующая сонеты Шекспира, – это неординарно. Мои аплодисменты!»; «Сосредоточимся на ненависти к запаху дыма. (Ходит перед Олей, заглядывая то и дело в её глаза.)»; «Говорят, у Леночки в голове две ленточки»… Последний текст он без всякого колебания дублирует в ещё десяток адресов, предусмотрительно меняя имена и беззастенчиво рифмуя Аллочку с фиалочками, Танечку с мальчиками, затем встаёт, поправляет галстук, делает последние приготовления к выходу, пряча накопившиеся за день бумаги в стол, подальше от посторонних глаз. Вдруг он обнаруживает вежливое «спасибо» в ответ на своё первое письмо. Его реакция незамедлительна: «Ё! Девушка, цитирующая сонеты Шекспира, да к тому же скромная и вежливая – это уникальное, даже невероятное явление! Бурные и продолжительные аплодисменты, переходящие в овации». Хмыкает, бормочет: «занавес»; оглядев рабочее место, суёт под мышку папку и покидает обезлюдевший офис.

Оставим на время Ленинградцева – сам с собою он заговаривает редко, а в мысли его нам пока заглядывать нет особой необходимости; пусть идёт своей сосредоточенной походкой, иногда вскидывая руку и поглядывая на часы. А мы лучше поинтересуемся, что же происходит по ту сторону двери кафе. В зале, где среди прочих посетителей нетрудно заметить знакомые лица и затылки, в дальнем углу светится высоко подвешенный телевизор. На экране отчётливо видно, как хорошо узнаваемый политик, совсем недавно оставивший боксёрскую карьеру, по-спортивному легко ворочает мыслью; однако речь его утопает в разноголосом гомоне, где мы различаем слова Андрея: – …Месяц интенсивных занятий, и я вдруг обнаружил, что совсем неплохо понимаю английский. Во всяком случае, то, что говорят в фильмах. – Андрей сделал хорошо выдержанную пивную паузу. – Конечно, пока не во всех, пока только в порнографических… – Новенький незаметным образом поинтересовался у Димы: а что, Андрей специально отпустил волосы и красит их в белый цвет, чтобы быть похожим на одного известного музыканта? Нет, ответил Дима, это вообще совершенно случайное совпадение, причём без этой причёски между их лицами нет ничего общего, а с ней – сходство просто удивительное, и нередко приходится оставлять автографы. Вот, был недавно случай… Как видно, проводы движутся планомерно, и недалёк момент прощанья; по крайней мере, у Димы, с лица которого не сходила искренняя улыбка, и с уст часто срывались шутки и тосты, предстоящее расставанье, как дело практически выполненное, всё явственнее алело в сознании обнадёживающей жирной галочкой. – А вот ещё, кстати, – говорит он громко, показывая глазами на почти безучастного соседа по столу, принадлежащего к части человечества, которая вынуждена передвигаться посредством автомобиля и, будучи в заложниках у собственной собственности, в сущности, является глубоко несчастной, – к вопросу о чае. – Сосед приподнял брови, не переставая помешивать чайно-медовую консистенцию, благодаря фантазии и безысходности заменяющую ему хмельной напиток. – Как вы знаете, в последнее время у нас на кухне стали появляться экспериментальные офисные препараты, причём опыты ставятся на сотрудниках, а целью является сокращение расходов, по возможности без ущерба для здоровья. Вчера это был чай с ароматом банана, со вкусом – рассказчик доверительно оглядел публику – сами знаете чего. Сегодня гляжу – пачка от того же производителя, с запахом манго. Заинтересовался, попробовал. Вкус, знаете ли, всё тот же… Вообще, в последнее время, пока над нами ставят эксперименты, я сделал ряд интереснейших наблюдений. Например, чай «императорский» ничуть не лучше «аристократического». То же можно сказать об «элитном», «королевском» и даже, отчего-то я уверен, о чае, который нам ещё предстоит попробовать, с настораживающим названием «Гранд». По-моему, на наших чаеразвесочных фабриках эти звучные ярлыки налепляют случайным образом, компенсируя, из чувства сострадания к потребителю, третьесортный вкус такими магическими формулами. Кстати, один мой знакомый одессит… – Так проходит минута за минутой, и вот уже Андрей поглядывает на часы, вот уже новенький, обрушив на того гору извинений, не дождавшись окончания, торопливо покидает компанию, при этом не отрывая от уха телефон; автомобилист предлагает свои транспортные услуги, но ведь уже подкатывает заказанное такси. Выбравшись на улицу, сотрудники поочерёдно жмут руку отважному путешественнику, тот погружается в машину, делая пальчиками на прощание и улыбаясь из-за своих непременных тёмных очков. Тут бы и мы с ним расстались – что может случиться по дороге в аэропорт? – но в такси садится Дима; что же, пожалуй, за ними стоит понаблюдать.

Таксист отключил бестолковое радио, и стало тихо. За бортом проплывают разгорающиеся огни зданий и фонарей, иногда встречные автомобили озаряют салон желтоватым светом. Стало тихо и хорошо. – Ты чего? – после небольшой паузы спросил Андрей с переднего сиденья. – То есть?.. – удивился самовольный попутчик. Он казался рассеянным, будто мысли его блуждали где-то впереди; по крайней мере, его взгляду пришлось какое-то время сосредотачиваться. – Немного проедусь с тобой, мне по дороге. У меня деловая встреча. – Он протёр лицо обеими руками. – Как?! – ухмыльнулся главный пассажир, – ещё одна сестричка?.. Ну-ну, где-то я эту историю уже слышал. В. Ленинградцев, уроки конспирации… – Тёмные очки будто преобразились, и теперь в них играл причудливый хоровод беспрестанно движущихся огоньков. Попутчик тяжело улыбнулся: – Да ну, брось. Кстати, насчёт Питера. Недавно мы с ним после работы изучали витрину одного круглосуточного магазинчика на предмет закуски, и нас удивил один предмет, по форме напоминающий колбасу, но по другим параметрам до этого гордого имени явно не дотягивающий. Мы взволновались и стали делать различные предположения, что же мы видим перед собой. Видишь ли, говорю, сосиски и прочие варёные колбасы к мясным изделиям относят скорее традиционно, чем из-за действительного состава продукта. Так что, вполне вероятно, это большая бюджетная сарделька, грубого помола. Он стал справедливо и аргументированно возражать: мол, видал он всякие сардельки, но ни таких гигантских, ни таких вызывающе дешёвых не встречал. К нашему обсуждению присоединилась продавщица. Ну, говорит она, вообще-то мяса здесь, конечно же, нет, и соя теперь вздорожала, так то… – Не успела история закончиться, как рассмеялись все, кроме водителя.

Рассказчик проглотил окончание одной мысли и, чуть помедлив, перешёл к другой: – Слушай, а тебе, вообще, зачем всё это надо? Там ведь стреляют, между прочим. Потом, я что-то не слышал о блестящих перспективах тех, кто туда в командировку уже ездил. – Андрей улыбаться перестал. – Да, есть такое. Понимаешь, я ведь сделал всё, чтобы не ехать: попросил тройные командировочные, потребовал гарантию безопасности – а руководство на всё согласилось. Может быть, для них это очень важно. Или, не исключено, им срочно нужна вот такая белая обезьяна, чтобы производить впечатление. Ведь у компании есть виды на правительственные контракты… Короче, я уверен, что значимость моей персоны сильно возрастёт. – Он посмотрел по сторонам. Машина спускалась к днепровским водам, будто погружаясь в незримую влажную прохладу. – Что же, – произнёс он, – откровенность за откровенность. Думал, уеду, и всё буду мучиться вопросом. Моё спокойствие в твоих руках. Скажи-ка, с какой это кишкой тебя сегодня видели? Я имею в виду что-то такое чёрное, шлангообразное… – Дима удивился дважды: сначала интересу окружающих к собственной персоне, затем собственному удивлению. – А, ты вот о чём, – ответил он, приподнимаясь на сиденье, – это пустяки. Термический кембрик, всего-навсего. Не знаю, правда, зачем эта штука нужна. Надо спросить у сисадмина. Может, тараканов из щелей выдувать, а может, впечатление производить. – Он придвинулся к водителю. – Остановите у перекрёстка. Да, вот здесь.

– Держись, товарищ, нам тебя очень будет не хватать, – сказал он без тени иронии и после решительного рукопожатия покинул автомобиль. Такси на прощанье подмигнуло, произнесло что-то тёплое на своём машиньем языке и унеслось в сторону моста, за которым во тьме виднелись огни другого берега.

Развернувшись спиной и к мосту, подставившему свой горб жужжащим автомобилям, и к подсвеченной прожекторами монументальной фигуре, упорно именуемой в народе из-за её неимоверного роста просто дурой, твёрдым шагом пешеход устремился прочь от шума, по дороге, по сторонам которой высятся деревья, вместе с ней взбираясь по склону холма. Нечастые фонари едва освещают путь, так что между ними, если запрокинуть голову и напрячь глаза, можно увидеть звёзды. Сладковатый запах, всё явственней ощущаемый в воздухе, прохладный от близости воды, характерен для монастырей и кладбищ, и когда показывается площадь перед оградой с воротами и калиткой, он поглощает всякое напоминание о заботах большого города, а лучше сказать – о суете мирской, поскольку за оградой виднеются монастырские своды. У входа скучает человек, одетый вполне цивильно, однако странным образом вид его очень даже гармонирует с обстановкой – возможно, из-за жёлтого освещения и тёмных тонов одежды. При появлении пришельца он оживляется, невольно вскидывая запястье и бросая взгляд на часы.

– Поздновато вы что-то. Проблемы с транспортом?.. – вопрошает чёрный человек, освобождая проход и жестом приглашая войти. Дорожка вдоль высоких вечнозелёных (по крайней мере, хвойных) кустов благодаря песчаной поверхности скрадывает звуки шагов. Она ведёт мимо тьмы по левую руку, откуда раздаётся незатейливый стрёкот кузнечиков, мимо входа в комнату послушников по правую руку, откуда слышны негромкие звуки неторопливого движения человеческих тел, вперёд, к порогу и крутой лестнице. Деревянные ступени под ногами почти не прогибаются; внутри тихо и прохладно. – Держитесь за поручень, – говорит провожатый, – прошу, на второй этаж. – Пройдя несколько сквозных комнат, они оказываются в помещении, где о монастыре напоминают лишь некоторые украшения стен да двое в рясах; впрочем, остальная часть собрания одета в форму делового мира, в пиджаки и галстуки. – Присаживайтесь, вот вам табуретка, – шёпотом говорит услужливый голос и растворяется где-то позади. Чуть приподнявшись на локтях, над одним из столов возвышается молодой человек в ленноновских очках, все его слушают с разной степенью сосредоточенности.

– …Ещё нам следует определиться с калибром, – сообщал докладчик. – Одно дело – выдумать что-нибудь монументальное, необъятное, эдакий воображаемый Колизей, почти не боящийся времени. Идеи такого масштаба у нас наперечёт. И совсем другое – идейки размером не больше булыжника, этого добра хватит всем желающим и сомневающимся. Кстати, господа, прошу обратить внимание на аналогию: настоящий Колизей, испытывающий теперь ежедневные нашествия туристических толп, давно был бы разобран по камешкам, если бы заботливые службы не удерживали памятник старины в ткани действительности, завозя каждую божью ночь на объект по два самосвала гравия из ближайшей каменоломни. Забота о кармане потребителя, господа, – он неторопливым жестом поправил свою и без того безупречную причёску, – обогащает.

Дима не стал присоединяться к негромкому смеху, и даже почти не отреагировал на чуть ли не дёрганье себя за рукав кем-то, сидящим рядом и чуть позади, очевидно, испытавшим от прозвучавшей шутки удовольствие, которым непременно хочется поделиться с окружающими. Нет, он только подался вперёд, и на лице его можно было бы видеть сосредоточенную работу мысли, если бы кому-либо за лицом этим в данный момент было интересно наблюдать.

В меру конспиративное освещение будто переносит фокус от одного говорящего к другому. Вот зашевелился человек под окном, и лысина его слегка блестит, гармонично дополняя отражение ламп на чёрной поверхности стекла и свечение огонька сигареты. – Всё же, на правах экс-председателя клуба, я позволю себе замечание такого рода. Хоть мы и задались целью освежить наши ряды, чтобы вместе с новым руководством, новыми людьми у нас появились новые мысли, думаю, старый опыт со счетов совсем сбрасывать не стоит. – Он выразил почтение предыдущему оратору исполненным достоинства кивком головы, и довольно живо продолжил: – Тут ведь ещё вопрос в адресной группе. Известно, что для большей убедительности аргументация должна быть из области некомпетентности слушателя. Так, для домохозяек по вопросам вне быта достаточным будет мнение, например, продавца стиральных машин. А для него, если зайдёт речь о насекомых, убедительными покажутся суждения археолога. Археолог в медицинской проблематике вполне доверится капитану дальнего плавания, тот сочтёт достаточными аргументы профессора минералогии относительно влияния литературных памятников на современную историю, а профессор во всём, кроме своих минералов, легко согласится с собственной женой. – Лысина будто озарилась изнутри ровным сиянием мысли. – Кроме того, коллеги, надо иметь в виду специфику аудитории: одни и те же слова для разных специалистов могут значить совершенно разные вещи. Например, недавно меня пригласили осветить один вопрос по нефтехимии, который сегодня так будоражит общественность, для крупных таможенных чиновников. Кстати, некоторые из них гораздо крупнее знакомых мне крупных учёных. Да, так вот, описывая допустимые, с точки зрения науки, масштабы естественных потерь нефти и газа при транспортировке, я вспомнил некогда популярную в академических кругах гипотезу о зарождении жизни из нефтяных молекул, и в порядке разрядки принялся шутить, что в случае эдакого вырастания ног у энергоносителей к анализу следует привлекать биологию, социологию или, скорее даже, прокуратуру. Однако вместо того чтобы рассмеяться, как это делают мои студенты, таможенники, поблагодарив за идею, стали между собой совещаться, а не стоит ли применять к нефти фитосанитарный контроль и всё такое прочее.

– Да, – вновь заговорил молодой человек в тонких очках, – мысль интересная. Однако я всё же думаю, что нам следовало бы сначала определиться для себя: что мы, собственно говоря, ищём? Что мы хотим сказать народу? Вспомним, как ещё совсем недавно будоражила умы идея отыскать и вернуть на родину бочонок золота, что гетман Полуботко заботливо оставил для грядущих поколений в английском банке, да вернуть с процентами, которых всей стране хватит, чтобы жить беззаботно никак не менее года. Теперь всё затихло… – Он вздохнул, не то от жалости, не то запасаясь воздухом, с процентами.

– Ну, как же, помним-помним, – отозвался лысый лектор, – это наша разработка, между прочим. Но такого рода проектами нельзя злоупотреблять. Представьте себе, что Леонардо да Винчи не ограничился бы единственным портретом Моны Лизы, а поставил бы это дело в серию: «Джоконда на балу у герцога Савойского», «Мона Лиза, плачущая на фоне кавалерийских манёвров», и так далее. Художественная ценность исходной картины существенно бы снизилась. И рыночная – тоже.

Он потянулся и зевнул, и всё тело его затрещало, будто крышка старого рояля. – Действительно, мы настолько необязательны, будто у нас у каждого в запасе по две-три жизни, а то и больше. Всё из-за бесконечных уклонений от темы, вечно нас отвлекают посторонние вопросы. Кстати, приведу пример того, какими дурацкими вопросы бывают. Как-то на железнодорожной платформе, ожидая прибытия электрички, один немолодой и весьма серьёзный человек спросил у меня, во сколько сегодня произойдёт закат солнца. Совершенно случайно я в точности знал ответ и назвал час и минуту. Однако смысла во всём этом явно не было, тем более что когда прибыл поезд и я отчаливал в Базель, немолодой человек, тоскливо оглянув пустынную платформу, посмотрел на часы, на солнце, на уходящий поезд, аккуратно опустил в урну букет цветов и отправился прочь. Или вот ещё образец. Только тут уж не сам вопрос дурацкий, а его постановка. Я как раз выходил из пивной, где когда-то бывал Уинстон Черчилль. На лавочке под памятником ему же, двое господ, не опускавшихся в своей беседе до англосаксонского наречия и говоривших по-русски, 17 мая, в 15:20, обменялись такими словами: – Так вы полагаете, коллега, Запад удручён? – говорил один. Второй задумчиво отвечал: – Вне всякого сомнения…

Из угла, откуда на собрание безучастно взирает архангел Гавриил, раздаётся неторопливый голос усатого человека неопределённой восточной национальности: – Сколько лет уж как ищем. Ещё немного, и придётся искать идею для нас самих, да. А может, обстоятельства так складываются, что она никому просто не нужна? Ведь иначе она обязательно бы уже появилась и проявилась, и мы бы её заметили.

Встрепенулся ещё один человек в центре комнаты; в его речи и движениях, хотя не особенно-то он и двигался, как-то сразу угадываются хорошие манеры его родителей. – Прошу прощения, – заметил он, – но здесь же нет ничего сложного. Культивирование этнического мифа практикуется давным-давно. Например, в большинстве своём мифологию малых народов на территории нашей в прошлом необъятной родины создавали буквально с нуля, выдумывая песни, сказки и легенды, причём обычно силами творческой интеллигенции из центра, сами знаете какой национальности (воображаю, как потешались сочинители очередного «древнего» эпоса). И ведь дела их живы до сих пор. Сегодня я вижу проблему в ином: явно не хватает идеи такого масштаба, чтобы она завладела более широкой аудиторией, чем умещается в одной отдельно взятой стране.

– Господа, предлагаю всё же быть немного конструктивней, – блеснули тонкие очки. – Давайте послушаем, что нам хотят сообщить наши гости. Кто желает высказаться?

– Я должен напомнить об ответственности, – вторил ему экс-председатель. – Об ответственности, так сказать, перед потомками. Приведу простой пример. Был один проект, по распространению православия на языках народов Поволжья. Поскольку языки эти не имели письменности, возникла мысль кодифицировать их с помощью арабского алфавита, что, казалось бы, вполне естественно. Однако спохватились вовремя: ведь арабская письменность присоединила бы эти народы совсем к другим проектам, и тогда стало бы отнюдь не до православия. – Он рассеянно глянул немного вверх и в сторону, где виднелась икона с ликом архангела Михаила.

– Позвольте мне, – отозвался Дима. Рядом с ним образовалась подобающая моменту тишина, и даже неугомонный человек, всё время не находивший себе покоя, перестал обозначать своё присутствие. – Когда неделю назад мне предложили выступить с докладом на заседании «Клуба птички Феникс», я предположил, что вас интересует, по большей части, игра ума, а не практическая сторона вопроса. Поэтому моё выступление прошу рассматривать как художественный опыт, призванный подстегнуть работу фантазии и содержащий в себе некоторые побочные соображения, которые, вполне вероятно, можно развить во что-нибудь, имеющее практическую пользу. – Публика не стала прерывать оратора. Только под окном хрустнули суставы, и экс-председатель тепло, по-отечески приветливо улыбнулся.

– История эта уходит корнями в глубокую древность, а содержанием своим немного возвышается над настоящим. Протягивает ли она свои побеги в грядущее, судить, конечно же, вам. Было это давным-давно. В одной далёкой стране, где крестьянский труд приносил радость, горожане находили удовольствие в ремёслах, воины прилежно несли стражу и совершали победоносные походы в дикие земли, правители вели дела так, будто смотритель башенных часов следит за исправностью механизма, однажды, как всегда бывает, люди захотели перемен. Но, конечно, не землепашцы и не ремесленники – им-то с чего? – а люди просвещённые и потому наделённые бременем заботы о судьбах мира, то есть государь и его администрация. «Мы живём в дивную эпоху, – говорил государь, возведя очи к потолку, будто вознося хвалу небесам, – казна наша из года в год приумножается, народ благоденствует, нет ни вражеских нашествий, ни голода, ни мора. Земли наши обширны и плодородны, искусства дивны, науки совершенны… И явилось нам сегодня такое видение. Будто во время прогулки дорожный песок от лёгкого дуновения ветра поднялся в воздух, затем опал, сложившись сам собою в нерукотворную надпись, которая гласила: да воздастся должное. Что это значит и как следует поступить, нам сейчас поведают советники». И действительно, тут же говорить вызвался воевода, с бородавкой на носу, снискавший славу отчаянного толкователя снов после того, как три года назад объяснил государево видение сморчка тем, что вскоре родится престолонаследник, и это вполне подтвердилось примерно через месяц. На этот раз он сказал, что где бы спорить, а тут нет сомнений, так напоминают о себе западные племена, которые давно бы следовало вырезать на корню; в этом году по всем раскладам в поход идти нужно на них. Не менее практичен был верховный жрец: он заявил, что послание ясно, как утреннее небо – так о себе напоминают высшие силы, и чтобы их не прогневить, стоит подумать о неизбывном долге перед ними и не жалеть хотя бы некоторое время ни сил, ни денег. Однако вернее всех уловил настроение повелителя начальник тайной полиции. Он отметил, что местами слышны разговоры о жестокости порядков, о том, что новый вседержитель не лучше предыдущего, – другими словами, есть некоторый переизбыток людишек, и следовало бы устроить внеочередную публичную казнь; но есть и другое соображение. Не лучше ли направить стихийную силу ропота в созидательное русло? До сего дня подданные телом принадлежат государю, сердце отдают богам, и только помыслами предоставлены сами себе. Но что, если вложить в бесцельно пустующие головы идею, которая завладела бы ими без остатка? Такую идею, ради которой не жалко было бы и живота своего? Да чтобы она исправно несла казне доход?.. Государь поначалу слегка морщился, и прочие советники чутко улавливали настроение; воевода негромко позвякивал оружием, а жрец сложил руки на груди и терпеливо глядел в пол. Но под самый конец незримые чаши весов склонились в сторону, благополучную для начальника тайной службы, и было сказано, что в словах его содержится зерно будущих свершений. Тут уж общий настрой с удивительной лёгкостью переменился. Стали советники увлечённо судить да рядить о том, в какие такие формы лучше облечь идею служения отечеству, чтобы она, кроме всего прочего, подобно слухам о скором конце света, не нуждалась в постоянном напоминании со стороны властей, но передавалась от поколения к поколению совершенно самостоятельно. Будто не она является темой досужих разговоров, а сами люди – фрагменты её рабочего механизма, причём не всегда обязательные. Воевода предложил всем подданным сунуть в руки по копью, организовать учения, а впоследствии устраивать сборы. Патриотическое воспитание проводить смолоду, на средства общин. Народ-воин – дисциплинирован и неприхотлив. Нет в нём ни капли вольнодумства. Служить обязывает долг. Жрец, нетерпеливо слушавший военачальника, дождавшись слова, сразу же предложил план обширного строительства разного рода храмов и монументов. Ведь того хотят боги. Но если боги удовольствуются одним лишь внешним видом построек, то пустая казна будет взирать на сооружения с горькой тоской. Поэтому строительный налог, который подданные будут уплачивать с радостью высокого служения, следует в основном направлять на государевы нужды. От этого и доход будет постоянным, и возведение монументов, а значит и наличие достойной цели, затянется надолго, возможно и навсегда. Тайный полицейский мысленно потирал руки, и мысль об этом бродила по его лицу. Он поблагодарил каждого и с лёгкостью объяснил, что нельзя всех сделать воинами или служителями культа, кто-то должен и пахать. Есть другое предложение. Пока что для управления человеком мы используем принуждение насилием, страхом, и его алчность и зависть. Он, в общем-то, чувствует, кто его дёргает за ниточки, даже порой в неудовольствии поднимает кверху глаза. Но мы дадим ему иллюзию свободы, то есть вложим в руки другие нити, за которые он сможет дёргать себе подобного, а тот – его, и пусть эти двое, пусть все подданные, не зная ни покоя, ни усталости, в экстазе взаимного подёргивания сами собой друг другу лезут в карманы – а уж как распорядиться избытком средств подскажем, конечно же, мы. Есть в народе такая игра: мальчишки делятся на две команды и гоняют по двору старый бурдюк, набитый травой; каждая из команд выбирает ворота и выделяет стражу, чтобы бурдюк не смог в них прошмыгнуть. Я немного усовершенствовал правила, но главное не это. Нужно из игр сделать игрища, из озорства зрелища, завести несколько бурдючных клубов, чтобы они публично соревновались между собой, чтобы на них смотрели, за них переживали, ради них платили… Начальник тайной полиции долго ещё говорил, чертил в воздухе виды стадионов и планы финансовых поступлений, и на всё это снисходительно и с интересом взирал повелитель. И стало по сему. Люди поначалу с некоторым недоумением отнеслись к еженедельному появлению на площади состязания рабов, поделённых – очевидно, для удобства различения – на две команды по цвету кожи. Да и сами игроки втянулись в процесс не сразу. Но потом бурдючный бум, конечно же, охватил всех от мала до велика (понадобилась всего одна казнь скептически высказавшегося водовоза), распространился по всей стране и за её пределами. Правила менялись, носиться за кожаным мешком стало не зазорно и свободным гражданам, и даже государь во время вручения кубка храма взволновался, почуяв в своём сердце лёгкий толчок неожиданной любви к игре. Казна полнела; военные выезды стали нерегулярными и часто ограничивались назидательным проведением открытого чемпионата среди дружинников; в ритуалы храмовой службы постепенно проникла бурдючная логика; даже в совещаниях у правителя дотоле разрозненные советники стали сами собой организовываться в команды, комитеты и фракции. Прошли многие годы. Когда завоеватели подчиняли себе это древнее царство, они остались равнодушны к архаике старого мира – ни обветшалые строения, ни клинопись, будто пришедшая из неолита, ни пантеон богов… их вообще ничто не заинтересовало, кроме богатств. Но странная игра, которая проникла всюду, подобно вирусу въелась и в культуру победителей. Прошли тысячелетия. Сейчас от тех времён остались лишь черепки да скупые упоминания хронистов. А игра, изменившись и овладев пространствами и умами, постепенно преобразила мир вокруг себя. Она произвела состязающиеся религии, парламентаризм и культ спорта. Она, можно сказать, и поныне движет человечеством и человеком, который мнит себя свободным. Впрочем, я увлёкся. Благодарю за внимание.

Докладчик слегка поклонился и собирался присесть, но его движение остановил восточный человек: – Вы, конечно, шутите, – сказал он, – и если кто-то захотел бы квалифицировать рассказанную историю как не имеющую отношения к реальности выдумку, то я предложил бы ему воспринимать рассказ как сочетание исторического антуража и поучительной притчи. Как именно интерпретировать содержательную часть, вопрос отдельный. Однако что касается достоверности деталей, должен заметить следующее. Во-первых, обращаю внимание присутствующих на то, что массовое использование бурдюков в военных целях было распространено у ассирийской армии – с их помощью солдаты форсировали реки. Во-вторых, вот что не даёт мне покоя: в данном, без сомнения месопотамском контексте – примерно я бы датировал его XXI столетием до нашей эры – отчего-то не упоминается храм лунного бога Нанны, возведённый в Уре. А ведь это, наряду с завоеванием Ашшура, войнами с хурритами в горах Курдистана, был величайший нац. проект того времени, кстати, оставивший след в литературе как образ Вавилонской башни. – Ответ был таков: – Видите ли, дело в том, что по-настоящему великие, успешно завершившиеся проекты такого масштаба влияют на будущее настолько сильно, что сами кажутся естественными и, следовательно, незаметными явлениями. В то время как неудачные начинания, да ещё и катастрофические, делают гораздо больше шума.

– У меня есть замечание географического толка, – отозвался бывший председатель. – У сморчков, знаете ли, есть такая особенность, что они в Месопотамии не растут. И это несколько портит вашу вполне поучительную историю. Вообще, мысленно перебирая древние источники, составленные в том климатическом поясе, где она происходит, ту же Библию, я что-то не могу припомнить ни одного упоминания хоть каких-нибудь грибов. А для отваров и ядов там используют змей, колдунов, прочих гадов… Так-то. Профессионализм сидит в мелочах.

Тут рассказчика, воспринимавшего добрую критику с немного несерьёзной улыбкой и без комментариев, дёрнули за штанину, он обернулся, удивился – и сел. Нетерпеливый слушатель – это, оказывается, никто иной, как В. Ленинградцев. В руке он держит курительную трубку внушительных размеров, которой, впрочем, не дымит, а совершает в воздухе невольные хаотические движения. Вставая, он тихо шепнул Диме: «Ну, ты даёшь!» – и обратился к аудитории.

– Уважаемые господа! Когда меня пригласили на заседание вашего клуба, я подумал, что стране нужны конкретные национальные идеи, и хотел с вами поговорить о проблеме ассимиляции иммигрантов, их эксплуатации в народном хозяйстве, быту, и т. д. Но тема предыдущего доклада мне кажется настолько интересной, что лучше я просто кое-что добавлю к ней. Иначе мы не закончим и до новых помидоров. Вот я думаю: а почему мы поступаем так, а не иначе? Например, почему мы здесь собрались? Может быть, нам это просто интересно. А может, какая-то сила так обставляет обстоятельства. В природе это происходит запросто: если паразиту для размножения нужно заставить своего носителя сделать нехарактерное, опасное действие, то он химически или ещё как-то воздействует на психику носителя, и привет. Так, в речной рыбе обнаружены микроорганизмы, заставляющие её выпрыгивать из воды, чтобы попасть в клюв хищным птицам. А обитатели кузнечиков вынуждают бедняг прыгать в воду, где паразит выходит из хозяина и продолжает свой жизненный путь. Вот я и думаю: то ли мы сейчас пытаемся управлять людьми, то ли нами что-то управляет… Вопрос философский, непростой. Я пока не готов ответить. – Он устремил свой взор в тёмное окно, туда же направив кончик своей трубки. – Мне с ним нужно переспать.

Так случается: жизнь, вместо того чтобы принять устойчивые формы, заставляет тебя совершать поступки, в которых ты сам себя не узнаёшь. Не далее как вчера я купил килограмм апельсин и почти всё съел сам. Спрашивается, почему? Точно могу сказать, что и в мыслях ничего подобного не держал. Или вот ещё: тогда же я уверял одну девушку, что умею разгонять тучи выстрелами пробок от шампанского. С чего это вдруг? А ведь, что интересно, с рассветом небо просияло, тучи разошлись, и казалось, будто в прохладном утреннем воздухе всё ещё кружат не угомонившиеся за ночь винные пузырьки. Хватило одного выстрела.

Святое воинство с терпением, недоступным для живых людей, смотрит со стен на переглядывающихся заседателей. Экс-председатель вставать не стал, но возвысился над присутствующими каким-то другим способом – вероятно, изученным благодаря непростым упражнениям в бывшей партийной школе.

– Когда меня пригласили на заседание клуба, – размеренно проговорил он, – я примерно представлял себе круг идей, которые неизбежно возникнут в свежих головах. И я оказался прав. Но – за одним небольшим исключением: не ожидал очерчивания столь масштабной перспективы отсутствия выбора. Прямо и не знаю: у вас получается что-то вроде «вот стою на камне, дай-ка брошусь в море»[5 - Стихотворение Козьмы Пруткова «Перед морем житейским».].

Он оглядел присутствующих, будто прошёлся вдоль них, и добавил: —

Вот стою на камне,

Дай-ка брошусь в море.

Что пошлёт судьба мне —

Радость или горе?

Может, озадачит,

Может, не обидит.

Ведь кузнечик скачет,

А куда – не видит.