За флажками
Дмитрий Красько
Мешковский заехал перекусить в придорожную забегаловку – и стал свидетелем криминальной разборки. Единственным. Таких свидетелей, известно, не любят, и Мешковский становится объектом охоты. Но, охотникам на беду, объект оказывается готов к такому повороту событий. Неважно, что у противника больше возможностей и масса связей, в том числе среди людей в погонах. Пока госпожа удача на стороне Мешковского, пока немногочисленные, но преданные друзья готовы прийти на помощь по первому зову – врагу победы не видать!
(Выходил в изд-ве «Эксмо» как «Не включай таксисту счетчик», К. Казанцев).
Дмитрий Красько
За флажками
Татьяне Федоровой
С любовью
Автор
1
Не то, чтобы я очень хотел есть, просто непонятная, как улыбка младенца, погода, давила на желудок, взывая к чувству его собственного достоинства. Желудок в ответ апеллировал ко мне, напоминая о долгой и непримиримой дружбе, которой мы дарили друг друга уже тридцать лет. И просил топлива. И угрожал, что, если топлива не будет, он начнет жрать сам себя, а это чревато. Гастритом, язвой и нездоровым цветом кожи.
В моих мечтаниях нездоровый цвет кожи не значился ни под первым, ни под вторым – вообще ни под каким номером. Да и не враг же я собственному желудку, в конце концов. Тридцать лет – смешная цифра, а я планировал прожить с ним еще как минимум столько же. Без резекций и прочих медицинских терминов. А потому высмотрел на обочине дороги более или менее прилично выглядевший кафетерий и припарковался около него.
Денег я с собой утром не взял, рассчитывая, что на чаевые смогу перехватить чего-нибудь во время обеденного перерыва. Обычно такой номер проходил на «ура», трапеза получалась большей частью обильной. Но в этот раз вышло несколько иначе. Нет, ну скажите, кто мог подумать, что кретин с деньгами закажет такси, чтобы отвезти в стельку пьяную супругу аж за триста километров от города – в деревню, к теще. При этом он заплатил такую сумму, что требовать что-либо поверх обычной таксы мне совесть не позволила.
В общем, заработал я ровно столько, сколько было нарисовано на счетчике. И хотя, при прочих равных, половина этой суммы все равно была моей, но только с завтрашнего дня. А сегодня, получается, был у входа в это кафе без копейки денег.
Однако если вы думаете, что по такому случаю я, Миша Мешковский, собрался пухнуть и дохнуть с голоду, то я вам скажу, что вы совершенно не знаете этого типа – Мишу Мешковского. Он, то есть я, был несколько иного мнения на сей счет. Без зазрения совести взяв из кормушки тридцатку, выбрался из машины и направился внутрь здания. Вычтут из моей доли, ничего страшного. Да и то – если к вечеру не успею сбить шару. Что не проблема – до конца смены оставалось еще несколько часов.
Кафе, вполне приличное снаружи, неплохо выглядело и изнутри. Штук пять столиков в небольшом уютном зале, длинный бар с чистым барменом посередине – все это аппетита не портило.
Я подошел к стойке и, честно посмотрев бармену в глаза, спросил:
– За гарсона тоже ты?
– Что угодно? – очень вежливо спросил он. У меня от приторного тона аж носки вспотели, но бить его я не стал, поскольку умел держать себя в руках.
– А что у вас есть?
– А что вас интересует?
Я посмотрел на свое отражение в висевшем на стене зеркале. Вроде, не дебил. И без лишних дырок в голове. А вот с барменом договориться не умею. В чем тут дело – вопрос.
– Меня жратва интересует, натурально, – я постарался прорисовать ситуацию едва не по слогам. Вдруг это не у меня с головой проблемы, а у бармена.
Но тот опроверг сие предположение, нагло усмехнувшись в мое лицо и протянув меню:
– Если желаете – пельмени, вареники. По запросу клиента можем подать с майонезом, сметаной, маслом. Можно и чего попроще – бургеры, хот-доги, беляши. Можно и посложнее – люля-кебабы по-бостонски, фаршированные ежики…
Ну, натурально, парень издевался надо мной и даже не скрывал этого. Обидно – мне, трудовому элементу, от какого-то засранца такое терпеть.
– А по лицу? – злобно поинтересовался я, однако бармен не испугался:
– Чем желаете? – немедленно отреагировал он. – Могу сковородкой, могу бутылкой, могу…
Я не дал ему договорить. Я кушать хотел. Сгреб его за грудки и резко рванул к себе, отчего барменская тушка слегка проехалась по стойке бара. Он попытался перехватить мою руку, но я накануне вел тверезый образ жизни, а потому на реакцию пожаловаться не мог – легко перехватил его ладонь и, вывернув чуть не наизнанку пальцы, предостерег:
– Но-но! Ты тут не очень! К тебе клиент пришел, нормальной платежеспособности, между прочим. А ты хамски грубишь и ведешь себя неподобающе. Я же у тебя не денег в долг прошу и не кусочек секса – сам с бабами предпочитаю, хоть ты и будешь смеяться. Но я кушать желаю, а не выслушивать твои плоские шутки. А если у тебя такая нужда приспела, мог бы и по-хорошему сказать. Я бы после обеда остался, пообщались. А теперь давай по существу вопроса. Двойная пельмешек что стоит?
– С майонезом или с маслом? – прохрипел он полузадушено.
– А я вот тебя сейчас самого и с маслом, и с майонезом, да еще и в разных ракурсах, – пригрозил я. – Ты не смотри, что я голодный, меня еще хватит с тобой разобраться, крест на пузо! Цену говори!
– С маслом – семь, с майонезом – восемь, – поторопился сказать бармен, и я отпустил его – в награду за расторопность. Он съехал с мраморной столешницы и, недовольно сопя, застыл по ту сторону стойки, ожидая дальнейших действий с моей стороны. В его взгляде легко, как в букваре, я читал всего два чувства: злость и желание подсыпать цианистого калия в жратву. Последнее вызывало определенные сомнения, но я решил рискнуть: ехать дальше в поисках следующей забегаловки, потерпев неудачу в этой, было неохота. И хотя под взглядом бармена я чувствовал себя довольно неуютно, решил не больше не накалять атмосферу – и без того испытывал неловкость за внезапную вспышку агрессивности. Вообще-то я человек мирный, когда трезвый, и даже добрый. Что на меня нашло – ума не приложу. Наверное, перегрелся. И, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, буркнул:
– Давай и тех, и других. С майонезом – двойную. И два кофе с сахаром, – после чего развернулся и направился вглубь зала, где занял столик и поселился, ожидая, пока будет выполнен заказ.
Ждать пришлось не сказать, чтобы долго. Гарсон, хоть и был изрядно сердит на меня и затягивал дело, как мог, сильно в этом не преуспел – помешали высокие технологии в виде микроволновки, которая, не считаясь с его желаниями, разогрела три моих порции пельмешек точно в те сроки, какие были указаны в ее техпаспорте. И гарсон ничего с этим поделать не сумел. Поэтому, когда он появился у столика, его лицо было кислым, как беляш трехдневной давности.
Я проследил, как он бросил на стол тарелки с пельменями и стаканчики с кофе и поинтересовался на всякий случай:
– Что-то больно ты плохо выглядишь. Желудком маешься? – и, кивнув на заказ, добавил: – Ничего, кушать можно? Не отравил?
– Жри, – буркнул он. – Я сегодня стрихнин дома забыл.
– Ай, скажи, какая жалость! – я покачал головой. – Ничего, вернешься – скушаешь. Не пропадать же добру.
Гарсон буркнул что-то невразумительное, то ли «Пошел на хер», то ли «Служу Советскому Союзу», я, честно говоря, не разобрал, развернулся и пошел прочь. Я посмотрел ему вслед, хмыкнул и уткнулся в тарелку. Конечно, нехорошо у меня с этим мишугенером получилось, некрасиво. Ну, да если разобраться – я-то здесь при чем? Я вполне культурно попытался заказать покушать, а он меня вот так – моральной мордой о вполне физический стол. Не сказать, конечно, чтобы я был идеально спокойным человеком, но ведь тут и каменный дедушка Ленин возмутится, если его сюда принести и поставить на мое место. И я решил, что бармен получил то самое, за что боролся, на чем успокоился и принялся поедать пельмени.
А он, снова заняв свое место за стойкой бара, принялся вершить там свои барменские дела, время от времени прерываясь, чтобы бросить в мою сторону уничижительные взгляды. Не совру – тяжелой артиллерии до этих взглядов еще тянуться. Но я был непотопляем, непробиваем и несбиваем. Каждый раз, зыркая в мою сторону, бармен натыкался на мою невозмутимо жующую физиономию.
Но не стоит небо гневить. Несмотря на бармена, который упорно пытался пробить мою броню своими буркалами, чувствовал я себя довольно сносно. Пельмени оказались на редкость вкусными, обстановка – уютной. Почему-то в кафешке не было других посетителей, хотя, на мой взгляд, они совершали непростительную ошибку. Впрочем, отсутствие клиентов било по карману хозяев заведения, но отнюдь не по моему аппетиту, который я продолжал утолять с планомерной настойчивостью. Как сказал петух старого негра, любовь останется любовью, а кушать хочется всегда. И, как сказал старый негр, не дай бог так оголодать.
В общем, я наслаждался пельменями, которые один за другим ссыпал в желудок, сопровождая процесс потоками кофе, и ни о чем больше не думал. Идиллия, за которую пострадали все революции без исключения, вечная им память.
Жаль только, что этот праздник жизни продолжался недолго. Ничто, вроде, и не предвещало его конца – вокруг царили мир и спокойствие. Даже бармен, и тот временно затих, прекратив обстреливать меня из своих бронебойных глаз – наверное, ждал подвоза боеприпасов, – когда за окном что-то хлопнуло и полыхнуло, но что это было, сразу разобрать не удалось. Потому что за хлопком и вспышкой, секунда в секунду и никак иначе, разлетелось на осколки затемненное стекло фасада, срезая по пути бегонии-петунии и прочие фикусы (а один осколок чуть не снял с меня скальп), но я, в рубашке родившийся, уцелел назло всем. Чего не скажешь о моей шевелюре, которая была безнадежно испорчена сверху.
Огорчиться я, опять-таки, не успел. Что-то серьезное рвануло в кухне, и из открытой двери повалил дым. Потом там еще долго что-то звенело-грохотало, очевидно, котлы да прочая утварь, которую разметало взрывом и которая теперь неприкаянно искала пятый угол.
Я обалдел. Да любой бы на моем месте обалдел. Очередной пельмень застрял у меня в самой середине пищевода и не думал продолжать движение. С его стороны это было сущим свинством, потому что он ставил меня в крайне неловкое положение, лишая возможности дышать, но я доподлинно знал, что ни вверх, ни вниз он двигаться в ближайшее время даже не подумает.
Однако саботаж пельменя я осознал не сразу. Потому что и без него на время лишился дыхания, с удивлением наблюдая за происходящим. Я буквально окаменел, так что неподвижный пельмень в моем зобу прекрасно вписывался в общую картину.
С минуту я наблюдал за барменом. Он был прекрасен, как лучший фильм года. Не поймите меня неправильно, но в данный момент он вполне тянул на «Оскара». За эти шестьдесят – плюс-минус десять – секунд по его физиономии проскакал такой табун чувств и эмоций, что у меня язык отвалится, начни я их перечислять. Но одно мне стало ясно наверняка: случившееся для него было такой же неожиданностью, как и для меня, так что я даже почувствовал нечто вроде облегчения – все-таки, понимаешь, не одинок оказался в своем непонимании происходящего.
И тут бармен заткнул меня за пояс, первым придя в себя. Он на мгновение скрылся под стойкой бара, потом появился вновь, и в руках у него вместо тряпочки, которой он до недавнего времени что-то усердно натирал, была очень внушительная вещь – карабин Симонова на пять зарядов. И, ничтоже сумняшеся, он выпустил все эти пять зарядов в расстекленное окно.
Пока я медленно – по сравнению с бушующими вокруг событиями – разворачивался, в мозгу что-то щелкнуло, и я придумал мысль. Она заключалась в том, что карабин под стойкой держался, скорее всего, для острастки – бывает, и довольно часто, что вечерние посетители желают продолжить гулянку, не считаясь при этом с мнением хозяев. В таких ситуациях один только вид оружия побуждает взяться за ум и подобрать руки в ноги. Но едва ли ствол до сегодняшнего дня применялся по прямому назначению. Получается, бармену просто повезло, что он оказался заражен. Хотя и эта деталь вряд ли была ему на руку. Потому что разрядил он его не целясь. Я, во всяком случае, ничего подобного не заметил. А значит, нанести кому-то серьезный ущерб шансов почти не было. С тем же успехом он мог отнести патроны в туалет и отправить их в долгое-долгое путешествие, используя в качестве отправной точки очко унитаза.
Такая прорва мыслей пронеслась в моей голове за тот недолгий промежуток времени, что я поворачивался к окну.