За флажками

– А что, если мы ко мне занырнем, а, девочки? Продолжим, так сказать, вечеринку? Все равно завтра выходной.

Откликнулась лишь одна. С трудом орудуя заплетающимся языком, она поддержала предложение своего гида:

– А что, поехали! Гулять – так гулять.

Вторая экскурсантка промолчала. После недолгого замешательства выяснилось, что она спала.

– Вот те раз! – растерянно промямлил банкир. – И что теперь делать?

– Все нормально! – успокоила его подружка. – Едем к тебе, как решили. Чтобы я из-за этой дуры такую возможность теряла? Фи!

– А ее куда? – тупо спросил экскурсовод.

– Куда-куда! В гостиницу! – сказала, как отрезала, командированная. Серьезная женщина, мне даже завидно стало.

– Понял, – получивший ЦУ банкир заметно приободрился. Видно, несмотря на положение, которого достиг, в руководящей длани он до сих пор нуждался. – Ты слышал, шеф? Везем нашу подружку в гостиницу, а потом – ко мне!

– Что за гостиница? – вяло, по случаю сонного состояния, поинтересовался я. – И какой у тебя адрес? Я, извини, не телепат, из головы читать не умею.

– Понял, – снова сказал банкир и открыл было рот, чтобы выдать затребованную информацию, но подружка перебила:

– Едем сначала к тебе. А потом пусть он Верку одну в гостиницу везет. А то разбудим ее, она не захочет в свой номер идти. Еще и за нами увяжется. А я не хочу, чтобы она за нами увязывалась. Я хочу, чтобы мы с тобой до утра наедине побыли…

Во время этой речи голос подружки звучал все интимнее и интимнее. Я буквально физически ощущал, как напрягается под воздействием ее либидо банкир, как трещат по швам его штаны и как готовятся лопнуть от перевозбуждения его глаза.

– Понял, – в третий раз он выхрипел это слово с таким трудом, словно ему на горло наступил какой-то супостат в кованых башмаках. И он назвал мне свой адрес.

Мое дело, говорю, маленькое. Я отвез парочку, куда заказывали, получил деньги за потраченные на них километро-часы, потом еще немного сверху, чтобы хватило добраться до гостиницы – как оказалось, «Светлана». И, проводив взглядом потенциальных любовников, которые – готов сожрать полное собрание сочинений дедушки Ленина, если ошибаюсь – через полчаса потеряют где-то приставку «потенциальные», настолько мило они выглядели, удаляясь к дому банкира. Он, не стесняясь никого, даже меня – хотя, что меня стесняться? я и не такое видел, – засунул руку ей сзади в юбку, а может, и глубже. Она этому не сопротивлялась – напротив, приобняв его правой рукой за то жирное, что некогда звалось талией, сладострастно что-то бубнила в ухо. Походка банкира становилась все более неуклюжей и к подъезду он подошел, имея вид ковбоя, потерявшего по дороге лошадь да так и не заметившего пропажи. Я понимал, отчего у него такая поза. Со мной это тоже иногда случалось. От избытка гормонов в крови. У банкира трещали яйца, натурально.

Я помотал головой, изгоняя сонное оцепенение, заставил глаза принять широко распахнутое положение и поехал.

У «Светланы» меня настиг пик. Тот, кто работал в ночную смену или стоял ночные вахты, знает. Между тремя и шестью утра – в зависимости от физиологии конкретного индивида – у каждого наступает момент, когда любое действие кажется невыполнимым, так хочется закрыть глаза и заснуть. Единственная альтернатива – лечь и помереть. Такой вот момент случился и у меня.

Часы показывали половину пятого, световой день еще и не думал о себе заикаться, а до конца смены было ровно столько же, сколько до скончания времен. Поэтому волей-неволей пришлось быстро что-то изобретать.

К счастью, в гостинице существовал ночной бар. Хотя, с другой стороны, покажите мне сегодня хоть одну гостиницу без такого заведения? Могучим усилием воли вытащив свое сопротивляющееся туловище из-за баранки, я бросил его именно в этом направлении.

Туловище шло, изрядно пошатываясь, но меня это уже мало волновало. Потому что мозг отказывался воспринимать происходящее в обычном режиме. Он вообще отказывался его воспринимать. Для того чтобы сохранить в голове хоть крупицы разума приходилось снова прибегать к услугам силы воли. Та, растянутая между необходимостью тащить куда-то тело и поддерживать хотя бы видимость работоспособного состояния у мозга, скрипела, пыхтела, но пока не рвалась. Медленно, но верно я приближался к бару.

Портье в холле посмотрел на меня не очень дружелюбно – наверное, ему не понравилось мое штормовое состояние, а может, смутила дырка в районе коленки на рабочем трико. Но, увидев, куда я направляюсь, препятствий чинить не стал. Подозреваю, что его самого в этот момент терзало такое же жестокое желание приложить часиков по пять на каждый глаз, как и меня. В общем, он остался сидеть. А я продолжил поход.

В баре, когда я туда вошел, что-то тихо погромыхивало – то ли Бон Джови, то ли еще какой Джон. Я в зарубежном металле не силен, а когда полусонный – тем более. Поэтому не стал зацикливаться на музыке. Как и на дыму – на котором не только топор, но и его палача можно было вешать без опасения, что они упадут. И на публике, которая накурила столько гадости и сейчас точила друг о друга лясы за бутылочкой пивка или стопкой водки, я тоже зацикливаться не стал. Сразу направился к стойке.

Бармен мне понравился. Тощий, длинный и поддатый. Очень похож на художника, если бы профессиональная форма одежды – черные брюки, белая рубашка да галстук-бабочка – не смазывали впечатление.

Когда я нарисовался у стойки, он протирал белоснежным полотенцем какую-то посудину, похожую на гипертрофированный фужер для шампанского. Мое появление на него никакого впечатления не произвело. Он продолжал меланхолично натирать фужеру мозоли.

Я не без труда взобрался на стульчик для пианистов, которые почему-то так любят ставить перед барными стойками, подождал немного, но равновесия так и не потерял. Это меня немного взбодрило. Ровно настолько, чтобы я сумел выдавить из себя:

– Сбацай мне, друг, тройной кофе с двойным сахаром. И чем меньше будет посуда, тем лучше.

Бармен скосил на меня правый глаз и поинтересовался:

– Что, кумар давит?

– Почти раздавил, – подтвердил я. – Так что выручай, друг. Если через пять минут кофе не будет, я засну прямо здесь. И распугаю, к чертовой матери, всех твоих клиентов своей дырявой коленкой.

– А хрен ты их коленкой испугаешь, – спокойно возразил бармен. – Их тут недавно какой-то эксгибиционист голой жопой постращать решил, так и что ты думаешь? Они из его жопы пепельницу устроили. «Скорая» увезла.

И, не дожидаясь, пока я выскажу свое мнение по этому поводу, он скрылся в закутке – то ли кухоньке, то ли подсобке – черт их знает, я еще не изведал этот бар так интимно, как тот, что погиб при дороге считанными днями раньше.

Бармен отсутствовал буквально пару минут. По истечении этого времени вновь нарисовался за стойкой, поставил передо мной махонькую чашечку густой черной бурды с убийственным запахом и пояснил:

– Самого крепкого всыпал. На себе каждую ночь испытываю, так что знаю, о чем говорю. Лечись, дружок!

После чего, с ловкостью фокусника выудив откуда-то брата-близнеца прежнего фужера, принялся за прерванное занятие.

Я бы никогда не подумал, что кофе может быть таким. То ли мой рецепт оказался виноват, то ли чашечка маловата, – но ведь опять же, сам попросил! – только более противной отравы я в жизни не пробовал.

Когда кружка опустела, сон из моего тела уже наполовину улетучился. Его сей рецепт на трудовые подвиги тоже не вдохновил, и он решил убраться подобру-поздорову, пока я не выдумал что-нибудь еще более идиотское.

Но я именно этого и добивался. От души поблагодарив бармена и положив на стойку перед ним денежку, я двинулся к выходу – на сей раз намного уверенней, чем шел сюда.

А портье за своим столиком заснул. Я злорадно усмехнулся. Все правильно, нечего было смотреть на меня, как солдат на вошь. Это его бог наказал. Подкравшись на цыпочках, я хлопнул в ладоши. Аккурат под самое ухо.

Получилось громко. Но портье среагировал немножко не так, как я ожидал. Вместо того, чтобы встрепенуться и вскинуть голову, он, видимо, решил, что начался артобстрел и попытался выполнить команду «Ложись!». Это у него получилось хреново, потому что голова сквозь столешницу не прошла. Но звук от удара лбом о деревянную поверхность получился на редкость колоритным.

И только после этого его голова взлетела вверх и ошарашено замотылялась из стороны в сторону, пытаясь одновременно сделать три вещи: вправить мозги на место, сообразить, где она находится и, по возможности, осознать, что же произошло.

Дождавшись, когда глаза портье перестанут судорожно бултыхаться в глазницах, я весьма доброжелательно посоветовал:

– Проснись и пой! А то все добро вынесут. И с тебя последние носки снимут.

Портье не стал сразу вскакивать с целью напинать мне почку, чего можно было ожидать, глядя на его покрасневшее от гнева лицо. Глухо, но на удивление спокойно он проговорил:

– У меня, вошь залетная, в отличие от тебя не только те носки, что на ногах. Дома еще несколько пар имеется. И даже нитка с иголкой есть, не то, что у некоторых.

Он не стал показывать пальцем, но взгляд, брошенный в район порванной коленки на моем трико был достаточно красноречив. Однако я в долгу не остался, весело объяснив:

– А это не от нищеты дырочка. Это – кусочек стриптиза. Утешительный приз для местных вошек, которые спросонок о стол головой долбятся. Мозги на место вправлял? Боксер, наверное…

Меня уже несколько раз предупреждали, что однажды я перейду границу, если не научусь затыкаться вовремя. Похоже, сейчас именно это и произошло. Портье медленно и грузно, уперевшись костяшками пальцев в стол, поднялся и навис над ним, сверля меня взглядом из-под насупленных бровей. Вдоволь насверлившись, он начал рычать:

– Да я тебя сейчас порву, чмо голопузое! Ты чего сюда приперся? Зачем над ухом хлопаешь? Думаешь, тебе все сойдет с рук, потому что о такого бомжару, как ты, никто мараться не захочет? Ко мне это не относится, мне руки марать – не привыкать. Сейчас я тебя в порошок сотру! Я пол-Афгана прошел…

– А полдороги на хрен – слабо? – оборвал я его. – Если я таки бомж, то ты – Майя Плисецкая. Только ты не Майя Плисецкая, потому что тебе яйца мешают. Отсюда вытекает, что я не бомж. Догоняешь? Я – честный таксер, и таких, как ты, щелкоперов, по домам с утра развожу, – портье за время этой речи густо налился краской, и, когда я закончил, качнулся было из-за стола, чтобы показать, как он ходил по Афгану. Поэтому я поспешил добавить: – А будешь драться – я монтировку достану. Я честный таксер. Я ее всегда с собой ношу. Хочешь, продемонстрирую?

Вряд ли он поверил в мое последнее заявление. Но оно его, во всяком случае, успокоило – хоть я и не понял, чем. Сдувшись, словно воздушный шарик, в который ткнули иголкой, портье опустился обратно в кресло и махнул рукой: