Попросту

– Позовите мне Якова Григорьича, – попросил он заглядывавшую в двери горничную.

Вот именно этого хорошего старика ему и недоставало. Потом он вспомнил то хорошее, что должно было его окончательно спасти. Ведь и раньше он думал об этом хорошем, но оно как-то ускользнуло из головы. Теперь Кочетов закрывал глаза, напрягая все силы, чтобы не забыть счастливого спасительного слова, которое он может передать только одному Якову Григорьичу. И как все это просто: уехать, нет, убежать… Кочетову даже сделалось весело, и он встретил с улыбкой входившего в кабинет старого приятеля. Яков Григорьич пришел к нему еще в первый раз и так смешно шагал по паркетному полу, точно он шел по льду или по стеклу. Оглянувшись на дверь, старик присел на стул к кушетке и угнетенно вздохнул.

– Яков Григорьич, вы меня совсем забыли, – попрекнул его больной.

– Это точно-с, виноват, Павел Иваныч, собирался, да все, знаете, делишки наши… Ей-богу, собирался!

– Да вы чего боялись-то?.. Я не сержусь, голубчик.

Больной с усилием перевел дух и опять улыбнулся.

– А мне вас так было нужно, – продолжал он, рассматривая отекшие пальцы. – Да, очень нужно… Помните, как я приехал в Пропадинск? Это была ошибка, а всякая ошибка ведет за собой целый ряд других. Прежде всего, я был дурной, бесхарактерный человек. Понимаете? Это с первого шага заметно. И в первый же день напился тогда. Ведь я не был пьяница, а напился… да. Потом пошло все остальное… и самое гадкое, что я делал, было то, что в своих собственных недостатках я обвинял других. Порядочный, уважающий себя человек не допустит ничего подобного.

– Что вы, Павел Иваныч, напраслину на себя взводите… Мало ли с кем что бывает?

– Нет, не то… Помните, что вы мне рассказывали про Прасковью Гавриловну и братца Семена Гаврилыча? Ведь я тогда поверил и потом следил за женой. Подсматривал и подслушивал… Не правда ли, как это гадко?

– Самое пустое дело, Павел Иваныч…

– Да. Если бы была правда то, что вы мне рассказали тогда, зачем бы ей выходить снова замуж?

– Это верно-с. Так я тогда сдуру обмолвился, больше по своей простоте дурацкой, Павел Иваныч.

– Знаете, мне тогда следовало уехать сейчас же… нет, нужно было бежать. На другой же день по приезде сюда. Запомните, пожалуйста, всего одно это слово: бежать. А у меня в голове иногда путается… Сам виноват, кругом виноват.

– Павел Иваныч, одно вам скажу: не вы первые… – умиленно шептал Яков Григорьич, покачивая головой. – Где же образованному человеку с этакой трущобою совладать?..

– Какой я образованный человек, – застонал Кочетов, тяжело перекатывая голову на подушке. – Просто имел диплом на легкую жизнь. Много нас таких-то!

– Нет, это уж совсем другое-с, Павел Иваныч… Трущоба, темнота-с, а тут свежий человек навернется, особенно молодой. Главное, кость в нем еще совсем жидкая, а у нас осатанелый народ, прямо сказать…

Кочетов вдруг замолк. У него закружилась голова от слишком сильного напряжения мысли.

– Не забудьте слово-то, – шептали посиневшие губы.

– «Бежать», Павел Иваныч?

* * *

Через несколько дней из бубновского дома тянулась к собору похоронная процессия. «Весь Пропадинск» шлепал за гробом по осенней грязи.

«Эх, Павел Иваныч, Павел Иваныч, – думал Яков Григорьич, шагая в хвосте процессии. – Жить бы да жить надо… ох-хо-хо!..»

    1887

notes

Примечания

1

Белая горячка (лат.).