Дорога стали и надежды

Дорога стали и надежды
Дмитрий Юрьевич Манасыпов

МетроВселенная «Метро 2033»Метро 2033: Дорога стали и надежды #1
«Метро 2033» Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж – полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают «Вселенную Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы Московского метро. Их приключения на поверхности Земли, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду!

От зыбкого марева Рубежа у Самары, от города, стоящего на берегу Белой реки, от выжженных оренбургских степей… Километры пути по полумертвому миру, пути, ведущего в город без радости. У каждого своя цель, у каждого своя дорога. И от того, как идти по ней, зависит то, какой она станет. Но в мире, полном крови и ненависти, нельзя пройти свой путь и остаться незапятнанным. И дорога меняет каждого, оставляя шрамы на теле и рубцы в душе. Сложно не сломаться под напором обстоятельств, не согнуться под хлесткими ударами ветра судьбы. Но лишь пройдя испытание странствием, можно понять, кто ты и для чего ты здесь. Какие бы преграды ни возникали на пути, преодолевать их нужно с честью. И, может быть, тогда в конце дороги стали получится разглядеть зыбкий мираж надежды.

Дмитрий Манасыпов

Дорога стали и надежды

Не говори, что ты слишком устал.
Не говори, что ты уже опоздал.
Ведь к цели движется тот,
Кто хотя бы ползет.
Не говори, что ты остался один.
Зато теперь – ты сам себе командир!

    «Не говори», Черный Обелиск

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Два вопроса современности

Докладная записка Вячеслава Бакулина

В начале апреля многие задаются вопросами. Совершенно разными. Например, будет ли в этом году весна? Или что принесет России воссоединение с Крымом? Или действительно ли у меня спина белая, либо это все-таки первоапрельская шутка? Хотя, конечно, все прогрессивное человечество куда больше заботит, что же дальше будет написано на корешках книг нашей серии после «Вселенная Метро 2033. Проект Дмитрия Глуховского». Интересно это и мне. Ведь, что ни говори, завершение этой фразы – своеобразная веха. Сорок восемь книг. Очень разных. Порой спорных. Порой даже провокационных. Но совершенно точно – интересных. А дальше?

Разумеется, «Вселенная» не останавливается на достигнутом. Есть еще города и метрополитены, над которыми мы не водрузили свои флаги, есть нерассказанные истории, есть талантливые авторы, но главное – есть вы, наши дорогие читатели. Значит, останавливаться рано. А продолжение фразы… дерзайте! Кто знает, может, именно предложенный вами вариант окажется самым лучшим, и вы впишете новую страницу в летописи?

Но я недаром назвал свою докладную именно так, как назвал. Потому что второй вопрос – гораздо менее конкретный и более философский – занимает меня уже давно. И не только меня, как мне кажется. Как и положено философскому вопросу, однозначный ответ на него вряд ли возможен, поэтому я просто предлагаю подумать вместе. Ведь со времен Декарта ничего не изменилось, и его знаменитое cogito, ergo sum по-прежнему актуально.

А вопрос заключается вот в чем: случись все, придуманное когда-то Дмитрием Глуховским, на самом деле, кому окажется лучше – тем, кто застал прежний мир, или рожденным уже в мире новом? Заметьте, я намеренно написал «лучше», а не «хуже». Просто потому, что негатива в постапокалипсисе и без того достаточно, а память порой – едва ли не самое драгоценное, что есть у человека. Впрочем, кто-то считает (и не без причин), что она же – один из главных источников боли. Особенно память о чем-то или ком-то дорогом, важном, и при этом – утраченном навсегда. Или память о совершенной ошибке, которую можно попытаться исправить, но невозможно отменить. Отмотать все назад, словно в компьютерной игре, и начать заново с места сохранения. Равно как невозможно и заставить себя забыть что-либо по собственному желанию. Конечно, время может стереть детали, может сгладить остроту переживаний, но даже оно не способно полностью отменить воспоминания. Такие сладкие и горькие воспоминания. То, что останется с человеком навсегда. То, что и составляет его личность. Стало быть, равно справедливо и другое высказывание – «Я помню, следовательно, существую».

А уж считать ли себя счастливым из-за этого, каждый решит сам…

Пролог

Немного раньше

За окнами, в темноте, грязи и ветре, кралась смерть, пока еще неторопливо и почти неслышно. Аня всхлипнула, крепче прижав к себе скулящую Леночку, стиснула в мокрой ладони кочергу. Там, в черноте, еле заметно бродили ужас и боль.

Дождь хлестал по окнам, барабанил, бил сильными тугими потоками. Стекла для них ее Мишка искал повсюду, порой пропадая по полдня. Стекла… Он захотел их сразу же после того, как они обустроились и подлатали хорошо сохранившийся домик. «Чтобы солнце внутрь, чтобы золотом по нашей жизни-то… – Мишка довольно усмехался в редкие рыжие усы, – и нам радость, и Леночке».

Леночка, дочурка, их славная малышка, очень любила редких блескучих зайчиков, порой пробивавшихся через серую хмарь неба. Гонялась за ними по мягко мяукающим старым половицам, хватала ручонками. Мишка хохотал, глядя на нее, и даже переставал хмуриться. Аня смотрела на него, такого неожиданно родного и близкого, и тихо радовалась.

Хмурился-то он частенько, не отнять. Но в последнее время, как только по полотну железки в Чишмы добралась первая дрезина из Уфы… От правой брови вверх залегла глубокая кривая складка. Ведь сразу же, стоило наладить сообщение, до села добрались санитары. Но ведь Мишка не отступал. Никогда и ни за что.

Переживать было с чего. Уйти из пусть и не особо сытой, но хотя бы безопасной Новой Уфы долго не решались, хотя спокойствию, вместе с относительным достатком, медленно, но верно приходил конец. Осмотр у врача в пять лет обязателен для всех. Аня плакала, гладила дочку по мягкой спинке, боялась каждого шороха. Мишка хмурился, вылез вон из кожи, наскреб всякого добра для мены, хозяйства и житья на первое время, и они ушли.

Торговцы, шедшие большим караваном к западу, довели семью с собой до того самого села, куда ушел Мишкин дядя. Письмо от него, написанное между строк на двух листках какой-то насквозь пожелтевшей книжки, принес с собой уставший паренек-челнок, Марат, постоянно мотавшийся между Чишмами и Демой. Получил за весточку кусок круто соленого сала, вздохнул, пожал плечами и пошел. Мишка даже улыбнулся, глядя на него, и долго объяснял Ане, что и кому нельзя употреблять и почему все-таки можно, если под крышей.

Неделя на ногах, подталкивание увязающих в весенней грязи тачек и тележек с товаром. Сырая и едкая вонь немытого тела, затянутого вытертой «химзой», чавкающая липкая земля на стареньких резиновых чулках. Усталость, усталость и усталость. Леночку она несла на спине, закутав в дырявый ОЗК, что Мишка сшил леской и кое-где, расплавив материал, слепил края пробоин от пуль, когтей и времени. Запотевшие стекла противогазов, хрип соседки, спина мужа, тащившего в качестве оплаты старинную швейную машинку на чугунной станине. Но они добрались.

Так семья оказалась в Чишмах, большом и крепком селе, вставшем на ноги одним из первых. Жизнь брала свое, тем более за последние пять лет фон стал не таким уж и сильным. Здесь противогазы не носили, и погреба давно превратились именно в погреба. В городе да, в городе хватало, пусть и зацепило его, стоящего над Белой рекой, не так уж сильно. Били рядом, в Оренбуржье, били и по республике, по каким-то частям 2-ой армии. Но все же Уфу только зацепили, оставив людям шанс. Говорили, что дальше к Уралу леса бывшего заповедника накрыло густо и что жить там нельзя совершенно.

Ане было наплевать на многое, ее мало интересовало происходящее у Белорецка, Сибая или Учалов. Родившаяся на третий год после Войны и выросшая с теткой, девушка просто хотела жить. С мужем, старше ее в два раза и с дочкой, которую теперь не осмотрит ни один врач. То, что у нее под платьицем растет светлая шелковистая шерстка, не мешало ни Мишке, ни ей самой любить Леночку больше жизни. Но первая дрезина оказалась не последней, и им снова предстояло уходить, предстояло, пока…

За окном зашуршали, треснула кучка растопки у стены. Аня затряслась, застучала зубами. Дождь ударил сильнее, стекло уже заметно дрогнуло под напором. Любовно вырезанное стекло, вставленное ее мужем и не закрытое тяжелыми ставнями. Пальцы до хруста вцепились в кочергу, крюк еле слышно скрипнул по дереву, когда Аня потянула ее к себе. Дура, клятая дура, чокнутая тупая дура! Как можно было забыть закрыть ставни?! Миша, Ми-и-и-ш-а-а…

Дядька мужа их не дождался: неожиданно умер, погиб на охоте, упокоившись в земле спокойных и относительно сытых Чишмов. Так сказали соседи, немногочисленные и угрюмые. На все вопросы Мишки никто так и не ответил ничего путного. Домик, старенький пятистенок, им отдали без споров. Муж обрадовался, хмурился куда меньше обычного и сразу же взялся за хозяйство. На Леночку, весело копошащуюся во дворе с пятилапой Жучкой, соседи не обращали никакого внимания. Чуть позже, познакомившись с жизнью села и самими односельчанами, Аня поняла причину: здесь хватало тех, кого в Новой Уфе СБ отправляла за колючую проволоку, заставляя непосильным трудом искупать мутации, уродства и отличия от «нормальных» людей.

Аня и Мишка радовались, жизнь налаживалась, и даже три крольчихи, обмененные на несколько хороших лопат и сапоги-болотники, готовились дать первое потомство. Чишмы славились заново выведенными животными, оставившими от поражения радиацией только большой вес и густющий мех. К мясу кроли оказались совершенно равнодушными, в отличие от многой другой домашней скотины. Почему им так легко уступили дом, не разваливающийся по бревнышку, со всего несколькими прорехами в дранке на крыше и пристроем, беглецы не задумывались. До сегодняшней ночи.

Услышав пронзительный кроличий крик, не писк, а крик, почти детский, Мишка не понесся сломя голову к клеткам. Мясо мясом, шерсть шерстью, жизнь дороже. Ему в караулы у села ходить доводилось, и пусть в округе все казалось тихим, муж рисковать не хотел. Аня сжала в руках мокрую дочку, закрыла ей уши и вздрогнула, проследив взгляд Мишки.

Вечером он натаскал воды, нагрел ее в печи и начал купать Леночку в недавно запаянном большом корыте. И, увлекшись хохочущей и довольной дочкой, забыл сам закрыть ставни. И Аня, стиравшая весь день, забегалась и забыла. А свет от нескольких лучин дрожал и дрожал от сквозняка, бросая блики на стекла незакрытых окон. Первым влетело внутрь дома окно, выходящее во двор. Мишка успел втолкнуть Аню с дочерью в комнату, грохнул дверью. Сдвинуть в сторону стол и открыть подпол не успел.

Сундук, тяжеленный, стоящий у стены, поддаваться не хотел. Аня уперлась ногой, толкнула его вперед. В спине щелкнуло, разлилось горячей сухой болью, и тут же, пусть и слабее, отозвалось в руке. Она моргнула и в полутьме, совершенно спокойно, проследила взглядом сорванный, упавший на пол ноготь. Сундук, скрипнув сразу несколькими половицами, пошел вперед, надежно придавив дверь. Леночка плакала, глядя блестящими глазенками на мокрую от пота мать, а та…

Она услышала его крик, резанувший по ушам, поднявшийся вверх, дикий, рвущийся из груди ее сильного мужа, никого не боявшегося, способного выйти одному на трех противников. К крику добавилось, чуть позже, довольное сопение и влажные хлюпающие звуки, какой-то непонятный треск, заставивший ее задрожать сильнее.

Дверь мягко толкнули, навалились, недовольно зафыркал кто-то, забормотал срывающимся безумным шепотом. Аня прижала к себе скулящую Леночку, потянулась за кочергой, незаметно для нее брошенной вслед в комнату Мишкой. Ее уже бывшим Мишкой. Тишина наступила чуть позже. И ненадолго.

Дождь все так же продолжал хлестать по открытым стеклам, барабанил по крыше, звенел по металлу козырьков и ржавой печной трубы. А за окном, слышимые через него, ходили те, кто только что бормотал и чавкал за стеной. Среди черноты и сырости, жирной липкой грязи и совершенно мокрой растопки.

– Мама? – пискнула Леночка, прижавшись к ней ближе. За окном что-то шевельнулось, прижалось бледным кругляшом, глянуло провалами глаз. Тяжелая кованая кочерга легла в руку легко, неожиданно удобно и привычно. Стекло вылетело чуть позже, запустив внутрь запах земли, воды, льющейся с непроглядно серого неба, и гнили.

Аня дико крикнула, боясь не успеть, оттолкнула дочку, ударила коротко, без замаха. Много ли надо маленькой девочке? Ее собственная смерть пришла к ней секундой позже и оказалась куда страшнее и больней.

Глава 1

Из объятий ночного кошмара

Башкортостан, Новоуфимская Коммунистическая Республика, присоединенное село Чишмы (координаты: 54°35'38''с. ш., 55°23'42''в. д.), 2033 г. от РХ

– Ты ошибся.

– Э? Что ты сказал?

Солнце, выглянувшее утром, спряталось. Осень, только-только наступившая по календарю, решила наступить и в жизни. Зелень, оставшаяся в округе, разом перецвела, решив стать золотисто-желтой охрой, паутинно-блеклой серостью и редкими всполохами алого бархата. Даже стало жаль лета, убегавшего торопливо, как конокрад. И пусть маска с зеркальными очками уже успела натереть кожу за теплые месяцы, но ведь жаль…

– Я тебя спрашиваю, малай.

Азамат вздохнул. Все, как всегда.

Если ты выше, шире в плечах и явно тяжелее, то, само собой, прямо-таки должен оказаться сильнее. Особенно когда напротив тебя стоит не крепкий мужичина, а так себе, почти мальчишка. А мальчишка этот выглядит и впрямь как малай: невысокий, худощавый, даже усы с бородой нормально не растут. Как себя вести, если ты сам не особо добрый, зато большой и крепкий? То-то и оно, что как обычно.

– Ты ошибся, – он повторил это спокойно и ровно, как для дебила. – Малай у тебя в штанах. Меня зовут Азамат. Для друзей. Для остальных – просто Пуля.