Дорога стали и надежды

Дарья снова поперхнулась.

– Надо же. – Морхольд глубоко затянулся, окутавшись дымом. – Как мне в голову залезать, так все хорошо, а кому другому, так ни-ни просто. Про Шерлока Холмса и метод дедукции, полагаю, ты не слышала? М-да, кто бы сомневался. Пальцы, девочка моя, да и все кисти, вместе с запястьями в цыпках, потрескавшиеся, морщины чуть белые. Разве что ты недели две как не работаешь, вот кожа и становится нормальной. Так?

Дарья уже привычно мотнула головой вниз и вверх. Волосы, пусть и изрядно засаленные, на миг блеснули золотом.

– Угу, – сталкер ткнул чубуком в куртку девушки. – Самая обычная штормовка, согласишься со мной? Но новая, надеванная от силы с месяц. О чем это говорит?

– О чем? – Дарья даже чуть приоткрыла рот, ловя слова сталкера.

– О чем, о чем… Работала ты не в городской прачечной, там одежду не выдают. Такие вот штормовки, характерного светлого оттенка, притащили железнодорожники, с полгода назад, откуда-то со складов в стороне Отрадного. Там еще много другого шмотья нашлось, весьма даже неплохого. Сам пару кальсон теплых сменял, помнится.

– И? – Дарья даже заерзала по скамье.

– И… – Морхольд достал из подсумка, притянутого ремнем к левому бедру, точило. Начал неторопливо точить тесак. Вокруг оглядывались, но молчали. – И, значит, становится ясно, чего ты так давно не работаешь, и почему есть хочешь, и почему такая грязная.

Он потрогал лезвие пальцем, одобрительно лизнул порез, тут же засочившийся кровью.

– Штормовки эти стоят патронов пятьдесят. Откуда они у одинокой, и, вдобавок, слегка малахольной прачки вроде тебя, а? Вот и я думаю, что ниоткуда. Да ты не ерзай, не надувай губ и не злись. Правду, девочка, порой следует принимать в любом виде. Одежонку тебе выдали после испытательного месяца в прачечной у Сашки Клеща, сына кого? Правильно, Клеща старшего, барыги и известного филантропа… в смысле, что определение «филантроп» в его случае пишется исключительно в кавычках. И…

Трубка потухла, забытая хозяином. Морхольд сплюнул и начал раскуривать. Дарья насупила брови, глядя на него. Сталкер молча смотрел на девушку, стараясь спрятать усмешку.

Что бы там ни происходило в его голове из-за нее, но она ему чем-то нравилась. Нет, видов на нее у Морхольда не возникало, слишком уж та оказалась молода. Не то чтобы сталкер сомневался в самом себе (он справедливо полагал, что для такой замухрышки покровительство взрослого и серьезного человека окажется нужным), нет. Просто свои требования к противоположному полу пришлось сформировать за последние десять лет совершенно ясно и окончательно.

Уж точно постарше двадцати пяти и, желательно, не обремененная семьей в виде малолетних спиногрызов с очаровательными глазенками и обосранными штанишками, равно как и заложенными с самого детства «правильными» жизненными принципами. И все, что требовалось ему, приходя с рейдов по мертвым и только-только начавшим приходить в себя землям, – это самые простые радости. Чистая теплая постель, еда, порой выпить, ну и, само собой, устроенная и постоянная личная жизнь. И чтоб без последствий – лечить заболевания, подаренные богиней любви Венерой-Афродитой, сейчас выходило не только непросто, но еще и очень накладно.

А эта вот, тощенькая секильда, только что поевшая за его, Морхольда, счет? Свяжись с такой, много ли хорошего ждет? Да куда там, ну его. Вроде бы вокруг не просто все плохо, вокруг царит просто-напросто адский чад кутежа с конями и псевдо-птеродактилями, и что? А ничего, один черт, хватает особ, желающих романтики и поклонения. Хотя (тут Морхольд и спорить не хотел) от возраста мало что зависело: хватало таких не только среди ровесниц девушки Дарьи, но и среди куда как более великовозрастных дур. Эт точно.

Хотя… ох уж эти глаза. Сталкер хмыкнул, понимая – стоит уже закончить излагать свои выводы и не разводить драматизм. А то, глядишь, от натуги еще чего с ней случиться, так гипнотизировать-то.

– Ай, ну тебя. В общем, милашка-очаровашка, все проще простого. Прачечная принадлежит Сашке, являющему собой совершенно охамевшего упыря, задаваку и мачо. Что такое мачо? Эм… Ну, как тебе объяснить. Эй, земляк!

Давешний «челнок» повернулся сразу, ничем не показывая недовольства от такой наглости.

– Я тебя знаю откуда-то, не? Лицо знакомое больно.

Торговец вздрогнул, чуть побелев.

– Не, мы не знакомы.

– Точно?

– Да-да.

– Ну, извиняй, видать, ошибся.

Дарья непонимающе уставилась на него.

– Что это было?

– Демонстрация мачизма во всей его неблаговидной красе. – Морхольд вернулся к заточке тесака.

– Ты себя считаешь этим самым… мачо?

– Упаси меня Господь Бог, Аллах милосердный, Яхве и все реинкарнации Будды от такого. – Морхольд хмыкнул. – Если ты не обратила внимания, не так давно именно этот парень вел себя как самый главный петух в курятнике. Вот именно то поведение и есть мачизм.

– Ну-ну, – Дарья недоверчиво покрутила головой, – мне показалось, что наоборот.

– Да? – Морхольд поскреб подбородок. – Однако, незадача. Ну да и ладно. Так вот, Дарьюшка, речь-то о чем. Какие нравы у Сашки в хозяйстве, всем известно. Вроде бы как и не особо оно хорошо, что, если понравилась какая девка, так раз ее и кверху задницей-то… но так ведь? Так-так. Сашка-то, вот какое дело, столько пользы приносит городу, и папа его тоже, верно? И тут, о как, появляется в этом самом гнезде барства и самодурства девушка Даша, вся из себя милая и симпатичненькая. Сперва-то хоть галантно подкатывал?

– А? – Дарья непонимающе уставилась на него.

– Тьфу ты… подарки дарил?

– Да, – Даша отхлебнула из кружки. Кипяток, сдобренный шиповником, душицей и медом, пробрал сразу. На лбу появилась испарина, блестящая в свете коптилок и свечей. – Один раз отрез фланельки принес. Я ее отдала Лене, у нее дома двое маленьких.

– Угу… а потом, так нежданно-негаданно, в углу зажал.

– Почему неж… неожиданно? – Дарья улыбнулась. Хищно, странновато для своего, все еще по-детски мягкого лица. – Весьма даже ожиданно.

– Молодежь… – Морхольд выбил пепел прямо в плошку. А сплюнул на пол. – Все время забываю про ваши нравы современные. И?

– Я ему вальком челюсть сломала.

– Умница девочка. И ничего умнее не придумала, как прятаться здесь же, в городе?

Даша подняла на него глаза. Бирюза пропала, уступив место серой осенней хмари.

– Я боюсь выходить за укрепления. Мне некуда идти, но и здесь оставаться нельзя. Я нашла тебя, позвала, сама не знаю, как. Здесь страшно. Очень страшно.

Морхольд не успел спросить – почему?

– Вот она! – радостно заорал кто-то от самого входа в «рыгаловку». – Говофил фе, найдем. Лекфандр Лекфеич, вон сидит шалава. Ща я ее…

Даша затравленно оглянулась. Двое невысоких и крепких ребят, довольно улыбаясь, шли к ним. В двери, закрыв просвет, появилось еще несколько человек.

– Говорил, надо подождать, сама выберется, как жрать захочет, – первый, с мелкими шрамами, явно от когтей, осклабился. Морхольд почувствовал запах гнилых зубов, поморщился. – От подстилка дешевая… нашла себе ханыгу какого-то, тварь. Эй, ты, мразота, вставай, щас мы тебя мала-мала убивать будем, за Александра Алексеевича-то.

«Шестерка», по давнишнему обычаю своих коллег, суетился и доказывал собственную нужность. Сам Сашка Клещ, красиво именуемый Александром Алексеевичем, уже оказался у стола. Обычный парень, лет на семь старше Дарьи, встал за ней. Челюсть еще поддерживала плотная повязка, опухоль спала, но он еще ни разу не брился. Отросшая светлая бороденка смешно топорщилась, но вот кривившиеся губы ее хозяина как-то отбивали желание улыбаться. «Челноки», не так давно грозно косящиеся на Морхольда, замолчали, завороженно ожидая чего-то.

– Дарьюшка… – Морхольд улыбнулся. – Помнишь, что я говорил тебе про мачизм?

– Д-д-д-а… – серая хмарь в глазах совсем побелела, уступая место блеклому страху. – Помню.

– Ну, так вот, милая, вот это и есть его яркое проявление. В смысле, я говорю именно про вот этого молодого человека, все еще носящего поддерживающую повязку. К слову, моя дорогая, именно она свидетельствует о слабом ударе. А еще вальком, говоришь.

Клещ вытаращился на него. Кивнул четверке подручных, раздувая ноздри и наливаясь дурной краской.

– Сучку – ко мне в дом. А этого… уройте, нахрен.