Новый день

Я понял, что оказался в эпицентре какого-то водоворота сплетен. Пришлось действовать быстро.

Я торопливо догрыз ненавистное безе (специально заказал, свой нелюбимый десерт, чтобы лучше прочувствовать горечь момента) и, пока Настя обслуживала чей-то столик, я оставил счёт и поспешил на свежий воздух.

Вдохнув полной грудью и с непривычки закашлявшись, я наконец-то почувствовал себя свободным. Что бы это ни значило.

4.08

Наверное, мне, прожившему свою жизнь от и до и оказавшемуся здесь снова, следовало бы постичь наконец её смысл. Не знаю… ума и мудрости у меня, кажется, не прибавилось, и потому я до сих пор убеждён, что весь на первый взгляд такой неуловимый и загадочный смысл жизни, в конечном счете, сводится к одному – осознать себя счастливым. В погоне за такими важными для нас мгновениями мы трудимся, мечтаем, отчаиваемся. И так из года в год. Всё ради главного откровения жизни: «Мы можем быть счастливы!».

Кто после этого посмеет назвать нашу жизнь лёгкой?!

8.08

Честно, когда я отнёс законченную тетрадь в «Угрюмую улитку», то зарекся писать. Но то ли от того, что мои записки исчезли на следующий же день и до сих пор не вернулись на книжные полки литкафе (или ими кто-то удивлённо зачитывается, или их сожгли; понятное дело я тешу своё самолюбие первым вариантом), то ли от того, что вся эта писанина уже вошла в привычку, и дни без неё мне кажутся бессмысленными и потраченными впустую, я начал вторую тетрадь.

Знали бы Слизнёвы, какого монстра они создали…

9.08

Не могу уснуть уже третий час. Кофе в термосе кончился. На улице вот-вот вольёт дождь. Делать решительно нечего. Продолжу ворочаться в постели, дожидаясь рассвета.

***

Кажется, я ненадолго задремал, но то, что сейчас творится на улице, это какой-то кошмар наяву. Прежде никогда не слышал такого грома. Его раскаты длятся по несколько минут, перетекая один в другой, словно и не собираясь заканчиваться. Похоже, будто все вокруг кипит в огромном котле неба. Вспышки молний то и дело освещают мои бледное трясущееся тело, врываясь в окна то справа, то слева.

Я зажёг свет, посмотрел в зеркало – лицо как у покойника. Без всяких шуток. Правда. Как будто я никогда и не оживал. Я очень боюсь… Боюсь, что меня убьёт молнией. Этот страх преследовал меня всю жизнь. И сейчас он ещё сильнее, чем когда-либо.

Так, надо взять себя в руки. Хватит. Как можно бояться смерти, если ты уже умер? Да и когда вообще в последний раз человек погибал от удара молнии? Эти страхи – просто бред. Сейчас я оденусь, выйду на улицу и докажу сам себе, что бояться больше нечего.

Некролог

Вот и прервалась извилистая тропа жизни нашего доброго товарища и отзывчивого соседа Антона. Его бездыханное тело обнаружили утром девятого августа на холме, близ разрушенной деревенской часовни. Там же было решено придать тело земле.

Антон всегда пытался найти независимый и отличный от других путь к познанию себя, тайн жизни и предназначения. Мы верим, что на исходе своих странствий он обрёл те заветные ответы, и наградой за упорные поиски ему станет вечный покой.

Человеку очень сложно принять вечность.

Тем не менее, Антону это удалось.

Эпилог

– Почему я снова здесь?

– А мне почём знать?

– Я же с тобой уже разговаривал!

– И как беседа, удалась?

– Нет.

– Нехорошо вышло, но здесь по-другому и не бывает.

– А здесь это где?

– Здесь – это здесь.

– Замечательно! А почему я снова с тобой разговариваю?

– Значит, тебе есть, что мне сказать.

– Я ухожу.

Один из силуэтов уверено поднялся из-за стола и подошёл к выхваченной качнувшимся в сторону конусом света двери. По комнате прокатился оглушительный щелчок повернутой дверной ручки.

Новый день

Ни свет ни заря

– Нет, никаких больше продлений лицензии, – громко пыхтя, возмущался Савелий.

Он зябко кутался в свой шерстяной коричневый пиджак в старомодную крупную клетку, будто не замечая теплого июньского утра. Мужчина явно нервничал и хотел поскорее сбросить с себя бремя давнего поручения, но пожилой управляющий продолжал упорно сопротивляться.

– Разве можно, Савелий Остапыч, вот так взять и просто закрыть! У нас же тут половина деревни трудоустроена.

Расчёт Савелия на то, что, грянув с решающим визитом в субботу рано утром, он избавит себя от долгих неприятных ему разъяснений, не сработал. Ошарашить управляющего грозным объявлением не удавалось, и тот вот уже полчаса упорно подыскивал всё новые доводы, лишь бы отсрочить неизбежное.

– Крамор, ну что ты как маленький, ей Богу. Ты ж знаешь, я за вашу богадельню столько лет там, наверху, горой стою. Ну нет, пойми ты, нет больше финансирования.

Савелий совсем разволновался и ежеминутно проводил успокоительный ритуал. Он срывал с себя нелепый, не по сезону надетый картуз, который любил больше всего на свете, и несколькими резкими движениями отирал выступившую на лбу и залысинах испарину ветхим серо-голубым платком, затем он поправлял всклоченные рыжеватые волосы и на ставшую неопрятней прежнего причёску снова водружал свою любимую кепку, тем самым завершая ритуал. На этот раз спокойнее ему не становилось.

– Помилуй, Савелий, полдеревни здесь работает!

– Да что ты заладил со своей деревней, у вас и полсотни жителей не наберётся! И где, скажи на милость, все твои работники?

– Как где? – удивился Крамор, почёсывая щетинистую с сединами бороду. – Спят по домам, время-то ещё семи нету. Да и к тому же в них и надобности пока нет. Старушки все почили, Глафира – последняя – пятый день уж как преставились.

– Так скажи, – переходил на крик Савелий, – зачем содержать дом престарелых, в котором нет ни единого старика?!

– А стариков у нас отродясь не было, это же женский пансионат, как от закладки при Алексее Михайловиче было велено.

– Ты мне зубы не заговаривай! – уже не надевая картуза, верещал Савелий. – Постояльцев у вас нет!

– Так сколько стоит, и всякое бывало, – не сдавался Крамор, – а если появятся, что прикажете делать?

– Не появится больше никто! Всё! Закрываем сегодняшним числом ваш пансионат.

– Быть того не может…