Оценить:
 Рейтинг: 0

Тайна одной саламандры, или Salamandridae

<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 20 >>
На страницу:
7 из 20
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Во время путешествия Мунин снова и снова возвращался к мысли, которую Дефорж обронил на ночном пляже.

– Очевидно, вечная жизнь – это отсутствие смерти, – в очередной раз принялся рассуждать историк. – А что такое смерть?

Одинцов только хмыкнул. Уж он-то со своим боевым опытом знал о смерти не понаслышке.

Еве доводилось разрабатывать математические модели для ведущих биологов мира. Она дала ожидаемый ответ:

– С научной точки зрения смерть – это полное прекращение в организме биологических и физиологических процессов.

– Смерть – это конец жизни, – пожала плечами Клара, и теперь уже хмыкнул Мунин.

– Попалась! – объявил он подружке. – Хорошо, что Ева сейчас добрая. Раньше она тебя загрызла бы. Нельзя объяснять одно неопределённое понятие через другое неопределённое понятие. Мы ещё не договорились о том, что такое жизнь.

– Ну, знаешь… – Клара обиженно надула губки, а Мунин продолжал:

– Биология и физиология исчерпывали тему, пока не появились нейросети. Шоу с Майклом Джексоном вышло, когда он уже умер. Физиологических процессов ноль, а на сцене – как живой. Нейросеть смоделировала его голограмму в движении… А Уитни Хьюстон? Там получилось ещё круче. С её голограммой выступала сестра. Дуэтом. Нейросеть воспроизвела уже не только пластику под старые песни, но и вокал. Песни были новые, а звучали так, что не отличишь. Для публики цифровая Уитни Хьюстон жива, танцует и поёт, как прежде.

– Не туда тебя понесло, – сказала Ева.

– Очень даже туда! – возразил Мунин. – Цифровая жизнь и смерть сейчас важны не меньше, чем материальные. Вы просто не хотите взглянуть на ситуацию по-новому…

Одинцов опять промолчал. Конечно, Дефорж имел в виду жизнь и смерть в самом привычном понимании, без компьютерных выкрутасов. Гибнут реальные люди. Но Мунин подал дельную мысль: не вычислять вероятных жертв, а действительно подойти к ситуации по-новому и разобраться: почему троица так нужна Дефоржу именно в Таиланде?

Мунин тем временем был опьянён близостью Клары, свежим воздухом, азиатской экзотикой, роскошной яхтой и, конечно, хорошим вином. Историк минуты не мог усидеть на месте, без устали носился по островам, самозабвенно рыбачил, почти подружился с Леклерком…

…и по глупости лишился его симпатии после того, как за завтраком по-русски предложил заморить червячка.

– Заморить – это накормить или убить? – спросила Ева, которая слышала выражение, но не вполне понимала его смысл.

Мунин пустился в объяснения на английском, а помощи попросил у капитана, поскольку русский оборот был калькой с французского.

– Tuer le ver, – произнёс Леклерк, и Мунин подхватил:

– Вот! Это значит выпить рюмку алкоголя, но дословно – убить червя. Фраза появилась ещё в Древнем Риме. Там пили натощак спиртовую настойку горькой полыни для борьбы, пардон, с глистами. То есть в буквальном смысле убивали червяков. Ну, а потом что-нибудь съедали, ведь от спиртного сразу аппетит просыпается…

Историк помянул российскую поговорку: «Выпил утром – день свободен». Посетовал на то, что хорошая идея утратила терапевтический смысл, – и продолжил весело рассуждать о римлянах, которые покорили галлов. Может, он зря не учёл, что для обывателя галл – это француз. Может, перестарался с импровизациями насчёт русских обычаев и французской кухни. Может, Леклерку не хватило чувства юмора. Но в конце концов он принял историко-филологические упражнения Мунина за насмешки и обиделся.

Как ни странно, масла в огонь подлила Ева.

Сперва она очаровала Леклерка. Когда прекрасная эфиопка устраивалась в кресле слева от капитанского мостика или на фордеке, Леклерк не мог отвести взгляда от её фантастических ног. И совсем растаял, когда Ева поинтересовалась французской книгой, которую он читал в свободное время.

– Это «Пятнадцатилетний капитан». Одна из моих любимых, – признался Леклерк. – У меня дома полное собрание Жюля Верна.

К его удивлению, американка Ева и немка Клара едва слышали о знаменитом писателе, который был хорошо известен россиянам Одинцову и Мунину.

«Принцесса» шла морем к очередному острову. Компаньоны расположились на диванах террасы. Снаружи лил дождь. Люк на крыше палубной надстройки пришлось закрыть. За стёклами висела серо-голубая хмарь, и волны ударяли в корпус яхты. Леклерк сидел за рулём-штурвалом; книга лежала на белой коже соседнего кресла. Ева взяла её в руки, полистала тонкими шоколадными пальцами, с любопытством взглянула на французский текст, густо пересыпанный цифрами, и спросила:

– Что здесь написано?

Желая развлечь скучающих дам, Леклерк пересказал эпизод со страницы, которая привлекла внимание Ева.

Коварный работорговец по кличке Негоро перехитрил главного героя и сумел изменить курс корабля. Улучив момент, он подсунул топор под нактоуз – ящик, в котором закреплён большой судовой компас. Тяжёлый кусок железа отклонил магнитную стрелку компаса. Пятнадцатилетний капитан об этом не знал – и по неопытности долгое время вёл корабль в ошибочном направлении. Потом Негоро убрал топор, курс опять изменился – теперь уже на истинный, а в результате по воле злодея судно пришло не в Южную Америку, а в экваториальную Африку, где героев ждала смертельная опасность.

Еву заинтересовал трюк с изменением курса. Она взяла блокнот, вооружилась карандашом и расспросила Леклерка о подробностях, описанных в книге: с какой скоростью шёл корабль, сколько дней топор пролежал под нактоузом, как сильно была отклонена стрелка компаса, куда собирался попасть капитан и куда в результате попал…

Леклерк переводил текст, посмеиваясь: он не знал, что Ева – доктор наук и математический аналитик с международным именем. А она сделала кое-какие расчёты и объявила:

– Глупости пишет ваш Жюль Верн. Вы сказали, что корабль отправился из Новой Зеландии через Тихий океан в Чили, то есть на северо-восток. А из-за топора под компасом повернул на юг, потом на запад; обогнул Африку и, когда Негоро убрал топор, уже в Атлантическом океане взял курс на северо-восток и пришёл в Анголу. Но это невозможно. И до Атлантики корабль тоже добраться не мог. Потому что ещё перед тем, как топор был убран, этот ваш капитан привёз экспедицию почти на Южный полюс, в самый центр Антарктиды. Вот, смотрите!

Ева протянула Леклерку блокнот, исписанный вычислениями. Двухмачтовое судёнышко книжных героев размером ненамного больше «Принцессы» должно было оказаться посреди материка, укрытого панцирем полярных льдов двухкилометровой толщины при сорокаградусном морозе. Эскизные рисунки земного шара с маршрутом подтверждали правоту Евы. «Подводная лодка в степях Украины», – буркнул себе под нос Одинцов…

…а возмущённый Леклерк принялся спорить, размахивая ручищами. Казалось, он даже забыл о штурвале. В ответ на спокойные доводы Евы капитан распалялся всё больше и сыпал морскими терминами, но в конце концов сдался и поник.

– Глупости пишет ваш Жюль Верн, – повторила Ева без тени злорадства. – Сюжет хороший, только расчёты безграмотные. Негоро мог вывести корабль в Атлантику, хотя и с трудом, если бы сделал вот так… – Она показала карандашом столбики цифр и маршрут на рисунке. – А чтобы попасть в Анголу, надо было не убирать топор, а переложить его вот сюда. – Ева обворожительно улыбнулась. – Если бы вы считали так же плохо, как Жюль Верн, мы давно оказались бы не в Таиланде, а как минимум в Камбодже.

Ева не злорадствовала, но Леклерк смертельно обиделся за любимого писателя. Теперь даже ноги красотки не привлекали его внимания. А тут ещё Мунин добавил, что в начале писательской карьеры Жюль Верн трудился литературным негром у Александра Дюма. В понимании Леклерка историк мимоходом пнул сразу двоих знаменитых французов. Капитан снова, как в день знакомства, сказал ему:

– Вы очень много знаете. – Но те же слова, произнесённые сквозь зубы, прозвучали совсем с другой интонацией.

Всего за несколько дней двое компаньонов сумели добиться расположения Леклерка – и напрочь всё испортить. Быстрота и бестолковость этих событий стали для Одинцова неприятным сюрпризом, но настоящее удивление вызвала Клара.

Она примкнула к троице совсем недавно и не имела отношения к разгадкам тайны трёх российских государей или тайны двух ветхозаветных реликвий. Компаньоны повстречали Клару в одном из музеев Кёльна, где собирали сведения о Философском камне. Коротко стриженная рыжая студентка с пирсингом и татуировками завоевала сердце Мунина: историк влюбился с первого взгляда. А когда на троицу обрушилась череда смертельно опасных испытаний, Клара уже в статусе девушки Мунина рисковала жизнью наравне с остальными – и хорошо вписалась в компанию.

Еву подкупала искренность Клары. О таких говорят: что на уме, то и на языке. Какая женщина не мечтает о бесхитростной подруге?!

Мунин млел от того, что впервые в жизни у него появилась девушка. Независимая, симпатичная, весёлая, любопытная – и почти коллега, которая смотрела на него с восхищением. Вдобавок благодаря ей по статусу Мунин теперь приблизился к Одинцову: у того была Ева, у историка – Клара.

Одинцов симпатизировал Кларе, но тем для разговора с двадцатилетней девчонкой не находил – до того момента, когда она спросила между делом:

– Кстати, вы у Леклерка татуировку видели?

При всей своей наблюдательности Одинцов не разглядывал внимательно здоровенного бородача. Если уж на то пошло, татуировки самой Клары выглядели куда интереснее. Она же проявила вполне понятное любопытство к живописи на могучих капитанских плечах. Изучив расплывшиеся от времени пятна рисунков, усеянные выгоревшими на солнце волосками, Клара обнаружила кое-что знакомое.

– Граната с горящим фитилём, – сказала девушка Одинцову. – Она старая, и ещё много всего вокруг, поэтому сразу не разобрать… У моего прадедушки такая же татуировка была.

Одинцов незаметно для Леклерка проверил наблюдение Клары. Его удивило не то, что она правильно назвала гранатой старинное ядро, темневшее на плече капитана: всё же девушка училась на археолога. Удивила граната с семью языками пламени – эмблема французского Иностранного легиона.

Из опыта военной службы Одинцов знал, что легионеры по уставу носили значок с изображением полыхающей гранаты на правой стороне зелёного берета – и уже не по уставу, а по традиции кололи эмблему на правом плече.

Тот, кто поступил в Легион только затем, чтобы увильнуть от тюрьмы или получить гражданство Франции, татуировку не делал. После демобилизации такой легионер обзаводился новыми документами, и очевидный след прошлого на собственном теле был ему не нужен: службу старались не афишировать. Значит, Леклерк провёл в рядах Легиона достаточно много времени, а службой гордился.

Татуировка могла объяснить и то, почему капитан живёт в Таиланде. Романтика, легенды… Страны Индокитая – места высочайшего расцвета боевой славы легионеров, но воевать здесь Леклерк не мог: главные сражения отгремели, когда он ещё не родился.

Сейчас во французском Иностранном легионе трудно встретить немцев, зато после Второй мировой бывшими солдатами вермахта укомплектовали чуть ли не половину подразделений. Немцы шли в легионеры от безысходности: на родине и в других странах им не очень-то радовались, а колониальные войны требовали пушечного мяса.

– Прадедушка не был военным преступником, – говорила Клара. – Его забрали в армию под конец войны. Во Франции он попал в плен. А дальше просто не знал, что делать. Здоровый парень, совсем молодой; Германия разгромлена и разрушена, родственники погибли, возвращаться некуда, работы нет…

Клара мало что помнила из рассказов старика-легионера, которому в пору их общения перевалило за восемьдесят. Да и вряд ли он делился чем-то действительно важным с маленькой девочкой. Но её память сохранила выцветшую эмблему, татуированную на шершавом плече прадеда.

<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 20 >>
На страницу:
7 из 20