Великая хартия вольностей и конституционная борьба в английском обществе во второй половине XIII в.

Великая хартия вольностей и конституционная борьба в английском обществе во второй половине XIII в.
Дмитрий Моисеевич Петрушевский

Библиотека ГВЛ: История
Сегодня Великая хартия вольностей считается отправной точкой развития современных концепций прав и свобод человека, беспристрастного и скорого правосудия, верховенства права и запрета произвольного налогообложения.

Д. М. Петрушевский, отмечая ограниченный первоначальный смысл данного феодального документа, показывает каким образом «мирный договор между воевавшими сторонами» – королем Англии и частью баронов – стал первым шагом английского общества на пути к политическому освобождению от королевской деспотии.

Хартия создала почву для правомерной борьбы и дала в руки обществу широкую и определенную программу, способную объединить самые различные общественные элементы в их стремлении к свободе, в какие бы конкретные исторические формы ни облекалась эта последняя в каждый данный исторический момент, – пусть даже эти конкретные формы кому-то могут показаться сиюминутными и приземленными.

В послесловии доцент ВШЭ Д. Ю. Полдников показывает роль Хартии в политической истории Англии в Новое время, а также в США и ее современное значение, рассматривая ее как (1) исторический документ, (2) правовой акт и (3) популярный стереотип (политический миф).

Дмитрий Петрушевский

Великая хартия вольностей и конституционная борьба в английском обществе во второй половине XIII в.

© ООО «ИД «Социум», 2016

* * *

Предисловие

Оба помещенных в этой книге очерка уже знакомы читателю. Оба они были напечатаны в журнале «Русское Богатство», а первый из них, посвященный Великой хартии вольностей, был, кроме того, издан в виде отдельной брошюры «Донской Речью» в 1904 и 1905 гг. Для настоящего издания первый из этих очерков был подвергнут мною значительной переработке, а второй был лишь пересмотрен и местами сокращен. Помещенные теперь рядом, они должны дать связный очерк конституционной истории средневековой Англии в основных ее моментах, который должен служить читателю руководящей нитью при более детальном изучении этой истории.

Напечатанные в Приложении документы должны служить целям этого более детального изучения. В частности, они должны помочь читателю изучить текст Великой хартии в тесной связи с текстом Баронских Статей, представляющих собою первую официально признанную редакцию Великой Хартии, и выяснить связь Великой хартии с хартией Генриха I и с хартиями других английских королей (Стефана и Генриха II). Так называемая «Неизвестная хартия вольностей» Иоанна, по-видимому, представляет собою составленный кем-то для французского короля краткий отчет о переговорах, ведшихся баронами с Иоанном и закончившихся сначала утверждением Баронских статей, а затем изданием Великой хартии вольностей. Не представляя собою официального документа, отчет этот тем не менее очень ценен для понимания Великой Хартии и заслуживает полного внимания.

Латинский текст всех печатаемых здесь документов[1 - В настоящем издании латинские тексты не воспроизводятся. – Прим. ред.] взят мною из книги Маккени «Магна карта» (McKechnie. Magna Carta. A Commentary on the Great Charter of King John. Second edition revised and largely rewritten. 1914).

Перевод на русский язык и Великой Хартии, и всех остальных документов сделан мною лично.

Д. Петрушевский.

Москва, 14 августа 1914 г.

Часть I. Великая Хартия Вольностей

Глава I. Общая характеристика нормандского завоевания

B истории европейских обществ едва ли можно указать внешнее событие, которое бы имело такое глубокое, определяющее значение для всей последующей истории общества, как нормандское завоевание, отдавшее англосаксонскую Англию и ее судьбу в руки нормандского герцога и его сборной дружины. Без преувеличения можно сказать, что ни политическая, ни социальная, ни даже экономическая эволюция средневековой Англии не может быть понята тем, кто не уяснил себе в надлежащей мере общего характера и смысла этого события, последствия которого дают себя знать на каждом шагу при изучении как общего хода этой эволюции, так и ее крупнейших моментов. Имея в виду предложить читателю общую характеристику одного из таких моментов в истории средневековой Англии, мы не можем поэтому обойтись без предварительной характеристики нормандского завоевания, тем более что Великая хартия вольностей подводит юридические итоги политическому развитию Англии, как оно складывалось под непосредственным воздействием завоевания, на почве установленного им взаимоотношения общественных сил.

Как известно, свой поход на Англию Вильгельм Завоеватель постарался обставить по возможности убедительными, чисто юридическими аргументами, выставляя себя законным истцом своих прав на англосаксонскую корону, будто бы незаконно и с нарушением страшной клятвы над мощами захваченную Гарольдом, и высочайший авторитет христианского мира был всецело на его стороне, превращая своей санкцией чисто пиратский набег нормандского герцога в настоящий крестовый поход для восстановления попранной правды и справедливости. Но еще поразительнее то, что эта юридическая фикция явилась для Вильгельма основным принципом всей его внутренней политики в завоеванной им стране. Не только Европе, но и самим англосаксам каждым своим шагом Вильгельм старался показать, что он законный наследник Эдуарда Исповедника, что он лишь требует того, что ему следует по закону, как и всякому другому англосаксонскому королю. Вступив после Гастингской победы (1066 г.) в Лондон, он короновался в Вестминстере короной англосаксонских королей по англосаксонскому обряду и мог считать себя вполне законным королем англосаксов; всех, кто не желал подчиняться ему, он рассматривал как мятежников, восставших против своего законного государя и заслуживающих за это суровой кары. Только после нескольких лет жестокой борьбы ему удалось привести к покорности этих «мятежников» и стать и фактически государем своих новых подданных.

В качестве национального короля англосаксов Вильгельм оставил в силе их правовой строй и их учреждения и, в частности, их общенародные местные учреждения, их организацию по графствам и сотням, а также потребовал от всех свободных людей своего нового королевства присяги на верность безотносительно к тому, в каких поземельных, личных и юрисдикционных отношениях они находились друг с другом. И все они «преклонились перед ним и сделались его людьми и присягнули на верность ему… против всех других людей».

Оставляя по существу неизменным политический строй англосаксов, нормандское завоевание не производило, на первых по крайней мере порах, сколько-нибудь заметных перемен и в существе их социального строя. Правда, верхний слой английского общества, как и весь персонал высшей светской и духовной администрации королевства, был замещен завоевателями. Но подобно тому как нормандский герцог вступил во все права и обязанности англосаксонских королей, и его сподвижники, щедро наделенные им поместьями, вступили во все права и обязанности англосаксонских магнатов, конфискованные владения которых они теперь получили, и положение англосаксонской массы в отношении к ним по существу не изменилось сравнительно с тем, чем оно было в отношении к туземным сеньорам, глафордам, хотя и стало более зависимым. К тому же, далеко не все туземные сеньоры были замещены нормандцами, а лишь самые крупные; менее значительные остались на своих местах после того, как признали Вильгельма своим государем.

Таким образом, и в политическом, и в социальном отношении нормандское завоевание очень мало похоже на обычное завоевание, обыкновенно производящее резкие перемены и в политическом, и в социальном строе покоренного народа. Оно как будто оставляло в этом смысле все по-старому, скорее напоминая чисто династический переворот, чем покорение одного народа другим. Если мы напомним, хотя бы вкратце, что? представляло собою англосаксонское государство и общество накануне завоевания, то для нас еще более выяснится глубоко консервативный по существу характер нормандского завоевания, и мы увидим именно, что в этой консервативности завоевания и лежит ключ к уразумению того огромного значения, какое оно имело и в политической, и в социальной эволюции средневековой Англии.

Глава II. Феодализация англосаксонского общества и государства

К половине XI в. англосаксонская Англия уже сделала весьма серьезные успехи на пути к социальной и политической феодализации. Это была торная дорога, по которой пошли все варварские государства, тем или иным способом возникшие на территории Римской империи, и по которой они не могли не пойти при тогдашних общих, хозяйственных и культурных, условиях.

Те сравнительно широкие формы политической жизни, к которым перешли германские племена, утвердившиеся на территории Римской империи, не были естественным продуктом внутреннего роста германских обществ, но явились в результате их внешней истории, их взаимной борьбы и их столкновений и иных отношений с римским миром. Переход был слишком резок, в особенности для тех из них, которые попали в политическую обстановку, еще уцелевшую от империи, и так или иначе приспособились к ней, чем еще более усложнили свои политические формы и, следовательно, еще более обострили несоответствие между этими формами и совершенно элементарными основами своей общественной и прежде всего своей хозяйственной жизни, еще пребывавшей на стадии домашнего, замкнутого, натурального хозяйства.

Государству германцев приходилось теперь решать свои уже сравнительно широкие и сложные задачи с помощью все тех же крайне элементарных средств, какими обходились более узкие и простые политические соединения. Оно по-прежнему возлагало на каждого свободного, обеспеченного земельным наделом германца удовлетворение всех потребностей, какие порождает сколько-нибудь организованное общежитие, и, прежде всего, потребности внешней защиты и общественного правосудия: как и в старые, тацитовские времена, каждый свободный германец под страхом тяжелой пени должен был отправляться на собственный счет в поход, теперь уже часто далекий и продолжительный, а в мирное время должен был посещать судебные собрания своего округа, тоже требовавшие с его стороны немалых затрат и в смысле времени, и в смысле средств. Теперь эти натуральные государственные повинности и прежде всего военная повинность были, конечно, гораздо тяжелее для среднего германца, чем в старые времена, и должны были разрушительно отражаться на его хозяйстве, подкапывая таким образом его благосостояние и делая его еще более неспособным к дальнейшему отбыванию этих повинностей. Но его благосостояние и без того было уже в достаточной мере расшатано благодаря целому ряду причин, таких как естественное дробление наделов, как нередкий в те времена прямой захват их сильными людьми, как вынужденная продажа их для уплаты непомерно тяжелых штрафов, которые налагало на преступника и его род уголовное право варварских правд, и т. п.

Так или иначе, но государству сравнительно скоро пришлось считаться с неспособностью массы нести свои натуральные государственные повинности, и оно было вынуждено ограничиться требованием их лишь с части населения, лишь с тех, кто поднялся над массой, кого широкая государственность не только не придавила тяжестью своих требований, но даже сделала богатым и сильным, кто вышел победителем из жизненной борьбы, не только не ослабев в ней, но усилившись на счет слабого, приобретя власть над ним и над его землею, и кого обогатили прямо или косвенно королевские пожалования, в виде ли земельных выдач из королевских доменов, или в виде передачи королем своих фискальных прав, органически связанных тогда с правом суда и с другими правами, принадлежавшими королю, как верховному главе государства. Только такие люди, богатые и сильные, и могли теперь нести ставшие не по плечу среднему человеку государственные натуральные повинности. На них главным образом и принуждено было теперь государство взвалить эти повинности.

Но оно не ограничилось этим. Этой созданной в значительной мере самой королевской властью аристократии государство принуждено было передать в виде новой государственной натуральной повинности и суд, и управление массой после того, как родовые союзы, некогда в той или иной мере гарантировавшие общественный мир, мало-помалу разложились, и государству одному пришлось, с помощью своих крайне недостаточных средств, справляться с этой крайне трудной задачей. Задача эта ему одному была не по силам, и оно вынуждено было возложить часть ее в виде натуральной повинности на отчасти им же самим созданную общественную силу, передать новой – служилой и духовной – аристократии полицейскую и судебную власть над массой, которая уже и без того стала отдаваться под частную власть этих сильных людей, не рассчитывая, с разложением родовых союзов, устоять в жизненной борьбе, все более и более суровой и беспощадной.

Общество, таким образом, дифференцировалось. Из массы, когда-то более или менее однородной, выделялась группа, к которой и переходило отправление натуральных государственных повинностей, прежде лежавших на всех, выделялся особый военный и правящий класс, светский и духовный. Но это изменение социального строя общества не влекло за собой существенных изменений в его хозяйственном строе. Общество по-прежнему продолжало жить мелкими, самодовлеющими, тождественными по своему строению, замкнутыми хозяйственными группами. Разница с прежним была лишь в том, что теперь эти сельские группы должны были отдавать часть продуктов своего хозяйственного труда, а потом и часть самого этого хозяйственного труда постепенно выделившемуся из массы, в хозяйственном смысле непроизводительному – военному и правящему – классу, обеспечивая ему, таким образом, возможность нести свои государственные натуральные повинности и постепенно вследствие этого превращаясь из свободных, независимых общин в феодальные поместья.

Это постепенное превращение основной массы свободных людей, подпавших под частную власть представителей военного и правящего класса, в несвободных вилланов, а тех независимых хозяйственных организаций, к которым они принадлежали, в феодальные поместья, не вносило, повторяем, сколько-нибудь существенных перемен в основы их хозяйственного строя. Необходимой предпосылкой этого превращения именно и являлось то, что общество в хозяйственном отношении оставалось все тем же. Столь характерная для феодального строя, эта поместная система с ее сеньорами и вилланами именно и явилась, говоря вообще, продуктом политической необходимости, необходимости приспособить удовлетворение потребностей сравнительно широкого и сложного политического целого к оставшимся неизменными элементарным хозяйственным условиям общества. Благодаря чисто внешним причинам государственность германских племен значительно опередила их хозяйственную и культурную эволюцию, и неизбежным социальным результатом этого несоответствия между политическими формами, с одной стороны, и хозяйственными и культурными основами общества, с другой, и явилось феодальное расчленение общества на сеньоров и вилланов, эта столь характерная для феодализма социальная система государственных служилых сословий[2 - Для более подробного ознакомления с процессом феодализации западноевропейских обществ отсылаем читателя к нашим «Очеркам из истории средневекового общества и государства» (3-е изд. 1913) и к «Восстанию Уота Тайлера» (2-е изд. 1914) (глава III и Заключение).].

Все это мы находим и у англосаксов. И коммендация, и иммунитет, и бенефиции развивались и у них с очень давних времен, и в половине XI в. развитие это сделало уже весьма значительные успехи. Накануне нормандского завоевания англосаксонское общество было уже вполне аристократическим и по существу феодальным, глафорды и вилланы представляли собою уже вполне определившиеся общественные группы, и поместная система в основных чертах была уже налицо.

Но, как ни энергично развивался здесь процесс феодализации, ему еще не удалось разрушить широкую государственность англосаксов (как это произошло с государственностью франков и других континентальных «варварских» обществ), их общегосударственные, народные учреждения: и королевская власть у англосаксов еще не выродилась в сюзеренитет и не утратила еще непосредственной связи с народной массой, невзирая на возникновение могущественной аристократии, и верховное собрание королевства, уитенагемот, еще не превратился в чисто феодальный сейм королевских вассалов, и – это едва ли не самое важное для всей дальнейшей истории Англии обстоятельство – продолжала существовать и функционировать местная организация англосаксонского общества – сотни и графства с их периодическими собраниями, на которые по-прежнему отправлялись судить преступников, улаживать гражданские тяжбы, обсуждать местные и общегосударственные дела и выслушивать королевские указы все местные землевладельцы, как сеньоры, так и вилланы (первые лично, а вторые, как и в старые времена, через своих представителей в лице четырех человек от каждой общины, с своим старостой и приходским священником во главе). Все эти общегосударственные учреждения еще сохраняли свою жизненность. Но наряду с ними все ширилась и крепла частная власть, все больше и больше суживая их территорию, так что ее окончательное торжество было только вопросом времени.

И в этот момент над страною разразилась нормандская гроза.

Глава III. Политические результаты нормандского завоевания

Легко понять, чем должна была явиться для такого общества консервативная политика Вильгельма Завоевателя. «Повелевая и желая, чтобы все хранили и соблюдали законы короля Эдуарда», требуя, чтобы все «обращались к сотне и графству так, как это постановили предшественники наши», принимая клятву верности от всех «владевших землею людей, какие только были во всей Англии, чьими бы они ни были», Вильгельм не просто санкционировал политический порядок, найденный им у завоеванного народа, уже давно расшатанный и готовый разложиться под напором все шире и глубже захватывавшего общество феодализационного процесса. Эти его торжественные заявления означали нечто гораздо большее. Они свидетельствовали о том, что в вековом споре между широкой государственностью и все надвигавшимся феодализмом Вильгельм становился на сторону первой, принося сюда с собой и всю ту материальную силу и могущество, какие дала ему победа над англосаксами, и преимущества более высокой культуры, отличавшие его и его сподвижников сравнительно с отсталыми обитателями завоеванной им страны. Располагая огромными материальными ресурсами в виде многих сотен доставшихся ему поместий, имея в своем распоряжении прекрасно организованную военную силу, оставлявшую далеко позади плохо дисциплинированные дружины англосаксов, такой англосаксонский король мог дать серьезный отпор феодализму – поскольку этот последний мог быть опасен для него – и восстановить во всей ее жизненной силе широкую государственность англосаксов. И Вильгельм сделал не только это. Он поставил королевскую власть и англосаксонскую государственность на такую высоту, на какой она едва ли и стояла когда-нибудь у англосаксов.

Укрепляя свою власть на прочном базисе общегосударственных, национальных учреждений, Вильгельм, однако, вовсе не порывал с феодализмом. Поскольку феодализм представлял собою социальную форму, неизбежную при более или менее широко поставленной государственности, опиравшейся на натурально-хозяйственную основу, он был необходим и в государстве Вильгельма Завоевателя. Феодализм вполне совместим с широкими политическими формами, лишь бы государство имело силы и средства господствовать над ним, заставить служить себе частную власть сеньора над вилланом, сюзерена над вассалом. Вильгельм имел в своих руках все средства, необходимые для такого господства, и он приобрел его. Это политическое обезврежевание феодализма дало Вильгельму возможность в то же время провести феодальную точку зрения с такой полнотой и законченностью, с какой она не была проведена нигде в Европе. Благодаря тому, что почти все земельные владения англосаксов фактически прошли через руки Завоевателя, – путем ли прямого вооруженного захвата, или в результате конфискаций, временных или безусловных, – все землевладельцы Англии оказались феодальными держателями короля, получившими и державшими свои земли или непосредственно (in capite) от короля, или от него же в последнем счете.

Такое полное проведение феодального принципа в сфере земельных отношений, делавшее Англию Вильгельма Завоевателя самой феодальной страной во всей феодальной Европе, было связано с обстоятельством, не встречавшимся нигде в Европе: раз все землевладельцы «держали» от короля и приносили ему клятву верности «против всех людей», безотносительно к тому, чьими бы вассалами они ни были, то все они должны были нести ему одному и главную «службу» – военную повинность (servitium militare). Такая широкая постановка феодальной военной «службы», превращавшая ее в «службу» исключительно королевскую (regale servitium), раз навсегда отдавала феодализм на службу государству и делала его источником не слабости, а силы королевской власти и представляемой ею широкой государственности.

Нечего и говорить, что, создав себе такую опору в феодализме, королевская власть могла во всей силе осуществлять свои права, унаследованные ею от еще не успевшей разложиться англосаксонской государственности, будут ли то юрисдикционно-фискальные права, осуществлявшиеся ею через посредство судебных собраний, сотен и графств, или права чисто фискальные в форме налогов и таможенных и рыночных пошлин, или же, наконец, право требовать в случае опасности в ополчение всех свободных людей королевства. Все это ставило королевскую власть нормандской и следовавшей за нею анжуйской[3 - Анжуйская династия английских королей начинается с короля Генриха II Плантагенета (1154–1189 г.), бывшего в то же время и графом Анжуйским.] династии на недосягаемую высоту и делало для нее возможной постановку и разрешение политических задач, недоступных континентальным государствам той поры в сфере администрации, суда и финансового управления. Очень скоро Англия сделалась образцом нового, централизованного, крепко сплоченного государства, с далеко ушедшею вперед правительственной, финансовой и судебной организацией.

Следует обратить внимание еще на один весьма существенный факт. Самый верхний слой английского общества, составившийся исключительно из сподвижников Вильгельма и их потомков, всецело проникнутых феодальными понятиями континентального типа, не мог примириться с тем положением, в какое поставила его политика Завоевателя, потребовавшего от своих нормандских сподвижников такого же подчинения, как и от своих новых подданных, облагавшего их земли таким же налогом, как и земли англосаксов (которые платили его иногда и прежним своим королям под названием «датских денег»). Такая нивелировка их, введение их в рамки укрепленной завоеванием англосаксонской государственности, представлялась им бесконечным посягательством на их законнейшие права и вольности, и их неудовлетворенность и недовольство своим положением могло бы быть опасным для королевской власти и всего представляемого ею политического порядка, если бы они владели сплошными территориями, как их континентальные собратья (в Англии даже самые крупные владения состояли из частей, разбросанных по многим графствам), и – что самое главное, – если бы их притязания не шли вразрез едва ли еще не в большой мере, чем с интересами короля, с интересами социально зависимой от них свободной и несвободной массы. Для массы торжество в Англии континентального феодализма означало бы торжество необузданного произвола, тем более резкого и невыносимого, что он осуществлялся бы завоевателями в отношении к завоеванному народу. Эта противоположность интересов феодалов и народа создавала очень серьезную почву для солидарности между англосаксонской массой и королевской властью нормандских королей и вместе с тем самую прочную опору для этой власти, с самого же начала объявившей неприкосновенными «законы короля Эдуарда» и официально выставившей себя законной наследницей англосаксонских королей.

В какой мере прочна была эта солидарность, показало ближайшее будущее. Уже самому Вильгельму пришлось столкнуться с феодальным недовольством среди ближайших своих сподвижников и с попыткой прямого восстания. Восставшие даже выставляли себя борцами за угнетенный англосаксонский народ. Народ, однако, им не поверил и не стал на их сторону, а помог Вильгельму подавить восстание. При ближайших преемниках Завоевателя, Вильгельме II Рыжем и Генрихе I, народу очень часто приходилось решать подобные вопросы, и во всех столкновениях феодалов с королевской властью он неизменно становился на сторону последней и помогал ей одолеть их общего врага. Союзницей королевской власти была и английская церковь, очень многим обязанная Вильгельму, который наделил ее огромными материальными средствами и особой юрисдикцией, до тех пор сливавшейся с юрисдикцией общегосударственных учреждений. И для нее королевская власть являлась естественной союзницей в виду агрессивных тенденций светских феодалов.

Глава IV. Смутное время и реформы Генриха II

Таковы были политические и социальные особенности положения, созданного в Англии нормандским завоеванием. Как видим, этот чисто внешний факт глубоко отразился на внутреннем строе англосаксонского общества и направил его развитие по очень оригинальному пути. Здесь произошло чрезвычайно своеобразное сочетание, казалось бы, совершенно непримиримых моментов, в других обществах обыкновенно исключавших друг друга, здесь же взаимно себя поддерживавших и питавших. Широкая государственность и феодализм здесь составили органический синтез и не только не тащили государственную колесницу в противоположные стороны, но согласно и энергично влекли ее в гору по пути широкого развития политических форм, уже намеченному в англосаксонскую эпоху, но тогда же сильно заросшему сорными травами. Теперь путь этот был расчищен и расширен, и уже ничто не могло повернуть историю Англии на другую дорогу, заставить ее сойти в узкую феодальную колею. По крайней мере серьезных опасностей этого рода ей не предстояло.

Но опасности все же были. Мы имеем в виду смутное время, наступившее в Англии с воцарением короля Стефана и ознаменовавшееся кратковременным, но пышным расцветом феодальных тенденций среди английского баронства.

Это была эпоха междоусобной войны, вызванной борьбою за английскую корону между королем Стефаном и дочерью Генриха I Матильдой. Каждая из борющихся сторон старалась заручиться возможно большим числом союзников среди феодалов ценою земельных и денежных выдач из казны, совершенно истощивших ресурсы короны, а также всякого рода льгот и привилегий, превращавших английских феодалов в настоящих государей своих земель и отдававших массу в жертву их безграничному произволу. Это были тяжкие времена для английского народа. Современные летописцы не жалеют красок при изображении всех ужасов, которые ему приходилось терпеть от поднявших голову феодалов, и сравнивают Англию той поры с Иерусалимом, когда его держал в осаде Тит. Целых 19 лет тянулась смута, и если до тех пор народ, может быть, больше по инстинкту чувствовал свою солидарность с королевской властью, то теперь он тяжким опытом мог дойти до вполне ясного сознания, что только сильная центральная власть, опирающаяся на народные учреждения, может оградить его от тех бед, которые угрожают ему от предоставленных самим себе феодалов. Это должно было очень серьезно поднять нравственный престиж королевской власти, и едва ли будет преувеличением, если мы скажем, что, не будь смуты, Генриху II Плантагенету было бы значительно труднее проводить свои реформы, которые не только восстановили пошатнувшееся было здание организованной Вильгельмом Завоевателем английской государственности, но и значительно укрепили, углубили и расширили его фундамент.

Реформаторская деятельность правительства Генриха II Плантагенета была прямым ответом на поднятые смутой вопросы, решительным и бесповоротным. Если его военная реформа, заменяя натуральную военную повинность феодальных держателей так называемыми щитовыми деньгами и обязывая каждого свободного иметь сообразное с его средствами вооружение, отодвигала на второй план феодальное ополчение и возрождала к новой жизни англосаксонское народное ополчение, иначе говоря, разоружала феодалов и вооружала народ, неизменно служивший королю в его борьбе с феодалами, то его судебная реформа шла еще дальше в этом антифеодальном направлении. Передавая все иски о свободном держании в исключительное ведение королевского суда, она пробивала огромную брешь в юрисдикционно-фискальных правах феодалов; в то же время она привлекала их наравне со всеми свободными людьми королевства к активному содействию уголовной юстиции короны, к отправлению обязанности присяжных. Вводя для всеобщего пользования суд с присяжными как в сферу уголовного, так и в сферу гражданского правосудия, она давала сильный толчок местной жизни (судебное разбирательство происходило в присутствии разъездных коронных судей в полном собрании графства), но в то же время связывала ее еще более тесными узами с центром и делала ее причастной общим широким интересам целого. Не говорим уже о тех материальных ресурсах, которыми обогащалась казна от такого расширения сферы коронной юрисдикции, а также о чисто моральных завоеваниях, которые делала королевская власть, вводя в жизнь более совершенную судебную процедуру и тем создавая гарантию делу общественного правосудия и культурного прогресса.

Глава V. Государственность нормандской и анжуйской эпохи и Хартия Генриха I

При характеристике английской государственности, как она складывалась под действием созданных нормандским завоеванием общественных и политических условий, следует постоянно иметь в виду одну ее очень характерную особенность: государственность эта в сильнейшей мере была проникнута фискальными тенденциями. Без преувеличения можно сказать, что короли нормандской и анжуйской династии, как и предшественники их, англосаксонские короли, смотрели на свою власть прежде всего как на источник дохода, и каждый шаг к расширению сферы вмешательства государства в общественные отношения имел в виду прежде всего интересы фиска; так что административная машина, созданная этими королями, с Королевской курией (Curia Regis) в центре и шерифами в областях, представляется чем-то вроде огромного насоса для вытягивания из общества всякого рода материальных благ. И не даром такую видную, можно сказать, господствующую роль в этой организации играет центральное финансовое учреждение, так называемая Палата шахматной доски, куда стекались со всех концов страны деньги и всякого рода натуральные поступления.

В этой черте нет в сущности ничего, свойственного исключительно этой англо-нормандской государственности; она характерна для целых фазисов в развитии государственности вообще. Такой была государственность «варварских» королевств, организовавшихся на территории Римской империи; такова была государственность феодальной эпохи; не дальше ушла и государственность монархий, постепенно сокрушивших феодализм и превратившихся – там, где они не нашли надлежащего противовеса в тех или иных общественных группах или в их комбинациях, – в совершенно бесконтрольный полицейский, просвещенный или враждебный всякому просвещению абсолютизм. А в Англии, к тому же, королевская власть после 1066 г. была властью завоевателей, как ни своеобразно было это завоевание. Неудивительно, что ее фискальные тенденции так резко бросаются в глаза.